Кирилл Башкиров, «Под Белым Крестом» [1]
К. Башкиров
Под Белым Крестом (чему я был свидетелем)
Рига 1922
Все права сохранены за автором.
Печатано в типографiи „Дзиитарс“, Рига, Елисаветинская 22.
Вместо предисловия.
Два года томят меня они. Два года стоят передо мной, как живые.
А я видел и слышал частицу, маленькую, ничтожную, из всего того, что было. Каждое продвижение вперед - целая книга кровавых кошмаров. Непосильная для одного человека.
Молчать?!.. - Может быть, и лучше не трогать мертвецов? Но они еще не в могиле. Их трупы маячут по поверхности, распространяя зловоние.
Молчание гнетет, и тени ушедших взывают из тьмы безвестных могил.
Кто они, где они?!.. Но их тысячи тысяч... В дебрях Сибири и Урала, в раздольях Украины и Поволжья, в лесах и болотах Северо-Запада...
Большинство ждало свободы, рождавшейся в муках Нового Дня. Верило, надеялось, трепетало.
А пришла виселица, пуля. Некто в черном стал у дверей Свободы и преградил ей путь. Плюнул в лицо и надругался. Как над последней проституткой.
Повесил ее па первом придорожном суке, обнаженную, избитую, истерзанную.
И поставил над ней Белый Крест.
Неумолимая, жестокая, ненасытная Смерть праздновала свой праздник. Побеждала Свободу.
А некто третий смеялся и ждал. Время работало за него, как мышь.
И шли вперед по дебрям и болотам русские Иваны. Несли Белый Крест и верили, в е р и л и...
Их манил рассвет нового дня, Дня Свободы и Счастья.
Вперед, вперед, к заветной цели, к „Синей Птице“...
Но ворвался в ряды их некто в черном с Белым Крестом. И они, ослепленные, творили его волю, думая, что творят свою и строют Счастье.
А строили виселицу на старых колодцах, высоких телеграфных столбах...
Культура XX века, бездушная, служила верную службу Смерти и Злу.
Но они шли вперед и вперед, пока Время не сделало своего дела. А тогда бежали назад, разбитые, нищие духом и телом, подавленные обманом, униженные и обобранные.
И Зло смеялось в лицо им своею страшною рожей. И неслись лавиной другие под Красной Звездой.
Година испытаний и мук, ненависти и крови.
Она всюду. И Белый Крест, наивно прикрывший виселицу, весь в крови и язвах.
Умерли, ушли, их больше нет. А кошмары живы.
О них и говорю я.
Ибо искал иного и не находил. Жаждал, а родник живой воды иссяк, едва прожурчав.
Да и журчал ли он? - Не ведаю.
Может-быть, то был обман слуха, мираж жаждущего? - Не ведаю.
Но почва была суха от воды и мокра от крови и слез. Они заменили воду и лились широкими потоками по скорбному лику России. В чаянии Нового Дня.
И льются еще...
Одни вливали „вино новое в мехи старые“, другие - „вино старое в мехи новые“. И мехи не принимали его.
И вопят тысячи безвестных могил... Смотрит чуткое лицо изгнанников родины...
- Мы искали справедливость и Свободу.
А нас обманули...
- Мы шли строить жизнь Нового Дня.
А строили виселицы.
- Но кто бросит в нас камнем?
Камень застывает в руке. Ибо не они, нищие духом, повинны во Зле. Они не ведали, что творили.
Змея Зла и Обмана ползла сверху. Гнездилась в черных мыслях черных героев. Питалась их ненавистью к Новому Дню, их личной обидой и корыстью. Они жаждали крови брата, чтобы построить на ней старое здание.
И спросит Господь:
- Каин, где брат твой Авель?
И ответит новый Каин Господу:
- Разве я сторож брату моему...
Белый Крест, виселица, звезда -
Страшный канун Нового Дня...
Рига. 22/XI-1921. Автор.
По фронту и тылу.
1.
В вагоне накурено, душно. Сидят и лежат в три яруса. Стоят в проходах и на площадках.
Из окон медленно мелькают осенние поля. Бродит тощая корова. Болота. День тоже серый и скучный.
- Тимоха, помнишь, как мы его, - бубнит наверху заскорузлый, обросший грязью солдат. - Только и успел ахнуть. А молодец - без повязки.
Тимоха одобрительно хмыкаетъ и ухмыляется:
- Денжищ-то што, - поди, комиссар, - говорит он.
- Известно, коли кожаная куртка - комиссар.
- А што, братики, выгодное это дело? - спрашивает какой-то новичек.
- Еще бы: коли поймаешь комиссара, беспременно тысяч 100 при ём. Как пить дать. У нас так с начальством и заведено: поймали, сейчас на расстрел, а деньги промежь себя поровну. Потому, коли хорошо одет и деньги есть - коммунист.
Молчат раздумчиво.
- Эх, братики, сколько ихнего брата так-то вот угробили, и не перечесть! - вздыхаетъ бывалый. Ему даже скучно. - И молодцы есть - храбро на смерть идут,- еще над нами же смеются.
- Стало, дело доходное,- резюмирует новичек.
- И-и!!..
И еще долго ведутся разговоры о расстрелах за кожаную куртку. С подробностями, деловито.
В вагоне висит пелена дыма, тепло. Скоро Ямбург. Так встретила меня „белая Россия“.
2.
В маленькой комнатушке в Нарве сидит на постели молодой офицер. Он попал на фронт недавно.
Чистенький, выбритый. И мысли у него еще чистые.
- А знаете, - говорит он,- я ведь мог сразу разбогатеть. У нас через фронт недавно перешла какая-то женщина. Задержали. Документы в порядке и триста тысяч царских.
- Что ж вы с ней сделали? - спрашивает старый офицер.
- Отпустили.
- Как? С деньгами? - искренно изумляется он.
- Ну, да, - ведь, у нее всё в порядке было. Нельзя же так расстреливать.
- Странный вы - коли деньги, - значит коммунистка. Без разговора к стенке, а деньги себе.
- Так-то так, да только как-то неловко было. Я и сам теперь думаю, что ошибся: а можетъ быть и коммунистка, кто ее знает. Лучше бы расстрелять.
И это он говорит совершенно спокойно, точно речь идет о самом обыденном деле. Да так, положим, оно и было.
3.
В тесном зале Гдовского Земства битком набито. Идет военный суд над двумя кооператорами - И. И. Соловьевым и А. Ф. Моховым. Их обвиняют в коммунизме.
Обвинений никаких. Одни подозрения. Один даже работал у эсеров.
Публика взволнована. Все их знают - свои. С нетерпением ждут приговора.
Суд удаляется. Выходит через несколько минут.
- Приговорены к смертной казни за содействие коммунистам.
Зал охает. Никто не верит.
Священник, приводивший к присяге свидетелей, выходит из зала суда весь в слезах.
- Да как же, как? - повторяет он. - Ведь, они хуже коммунистов. Они сами подготавливают переворот, - и беспомощно оглядывается по сторонам. На лицах окружающих сочувствие.
Не верит и защитник.
За обоих ручается целая организация - Гдовский Союз Кооперативов, хлопочут. Но даже просьба прокурора об отсрочке казни не помогает. Комендант Штейн... „не хочет портить хороших отношений с председателем военно-полевого суда Бибиковым“.
Обоих вешают в ту же ночь на старом колодце в огороде гдовской тюрьмы. По холодным проводам телеграфа несется запоздалая просьба к Юденичу о приостановке приговора.
А из уезда барон Гюне, начальник контр-разведки в Выскотской волости, продолжает поставлять „живой материал“ для Бибикова. Просить, хлопотать - бесполезно: Бибиков действует механически, бездушно. Он - Царь и Бог Гдова.
Но он только вешает, не расстреливает. Не хватает даже веревок. И по ночам являются в Союз и требуют новых.
А перед этим по городу проходили с веревками на шее приговоренные Балаховичем. У него свой Бибиков - полковник Энгельгардт - холодный, бездушный палач. Под стать „батьке“.
Эти и вешают и расстреливают публично, днем.
Бибиков любит ночь.
4.
Массовые расстрелы и повешения вызывают протест даже начальника контр-разведки сев.-зап. армии.
„Честь имею доложить Вашему Высокопревосходительству,- пишет он в совершенно конфиденциальном докладе Юденичу, - что практикуемая система расстрелов чинами северо-западной армии и, в особенности, отдельными ее отрядами (например, в Олонце, где были расстреляны даже машинистки и рассыльные совета), подозреваемых в сочувствии коммунизму, приводит к совершенно обратным результатам. Белые организации по ту сторону фронта, оказывавшие нам колоссальную помощь и могущие явиться опорой при продвижении армии вперед, разбегаются, не дожидаясь ее вступления. Многие уходят к Деникину. Такая система расправы, не оправдываемая действительной необходимостью, в корне подрывает борьбу с большевиками и возбуждает ненависть к нам“...
Так писал начальник контр-разведки.
А почти одновременно с его докладом в Гдовском уезде расстреливают около трехсот крестьян за то, что они состояли в „коммунах“. Расстреленные принадлежали к наиболее зажиточным и пошли в коммуну ради спасения хозяйств.
5.
Ночь. Около 2 часов. В воздухе холодно. Небо затучено. Только что протрубили тревогу, и на улицы высыпали граждане, вытаскивая с собой первое, что попало под руку. Двигаются телеги. Чувствуется напряженность и ожидание. Проносятся автомобили с штабными. Идут какие- то части. Штабы выезжают в Нарву. Начальство бежит первым.
Сегодня 11-е ноября 1919 года.
________________
К вокзалу пробегают автомобили, груженные продовольствием. Военно-пленные - те же русские - помогают нагружать вагоны. Они голодны. Пользуясь случаем, отсыпают муку в карманы драных штанов, в куртки.
- Всё равно, не успеют, - замечает один из них безразлично, в пространство.
Жуткая тишина. Слабо белеет тонкий снег. Фонари притушены. Зябко.
Вдруг вдалеке затарахтел пулемет. Прервался. Снопа. Оружейный выстрел - один, другой.
Это „броневик“ белых обстреливает со станции позиции красных, в четырех верстах от Ямбурга. Прорыв наскоро ликвидируется.
Случайно оборачиваюсь и вижу на путях ползущие фигуры. Их четверо или пятеро.
Ползут, приподымутся, пробегут несколько шагов и снова припадут к земле. Обращаюсь к соседу:
- Смотрите, что это?
Он вглядывается в тьму и в случайном луче костра видит формы.
- Красные...- бесшумно говорит он. - Разведка...
Но теперь не до них. И они - те же русские, - рискуя шкурой, подбираются к самому центру, заглядывают в гнездо белых.
Их храбрость невольно заставляет неметь.
Что их побуждает? Не одна же дисциплина и расстрелы...
6.
Окопы белых в четырех верстах от Ямбурга. Случайные, вырытые наспех.
Ведь, белое командование было так уверено в победе, что не укрепляло тыла.
Бруствер - мох и лед. Плохая зашита - пули так и нижут.
В окопе сидит человек десять „талабцев“. Это - опора белых.
Они спокойно вглядываются в тьму, зябко кутаясь в лохмотья шинелей и одеяла.
За пригорком костер. Прикрытый. У костра сидит молодой офицер в щеголеватом английском френче. Он только недавно приехал из Англии.
Глаза его отражают блестки костра. Он думает какую-то тяжелую думу. Может-быть, о доме, семье...
А из окопа выбегают солдаты по очереди. Полежат, погреются и обратно. Без шума, разговоров, просто, точно во время косьбы.
Почти беспрестанно стрекочет пулемет. Винтовка не нужна.
Красные, как тени, выходят из перелеска и бросаются в штыки, не стреляя. Пулемет косит их, как траву. Навалены живые брустверы, точно ряды сена. Страшная косьба...
- И чего они прут так?- изумляется солдат у костра.- Как бараны. Аж жалко бить их. Тоже русские, ведь...
А пулемет стрекочет, и новые ряды красных ложатся поверх прежних. Жутко.
Дикая смерть. Еще часа три до рассвета. Красные наступают и гибнут.
Гибнут храбро, стойко. За что?
7.
Это было у Царского.
Танки - надежда белых - двинулись вперед. Ряды красных дрогнули, но скоро оправились.
- Вы подумайте только, - говорит англичанин-танкист, работавший на германском фронте.- Нет, вы представьте только. Ползем мы в танке. С боков нас обстреливают. Мы отвечаем. Вдруг впереди, на дороге, вижу: с колена стреляет в нас красный, должно быть, курсант, или матрос. Они бесстрашные. Стоит точно зачарованный и не видит нашего приближения. Пули отскакивают, как горох. Я не выдержал, приподнял крышку. Кричу: - Сойди с дороги, раздавим, черт!- А он все стреляет и норовит попасть в меня. Бледный. Глаза страшные. А танк всё ближе. Закрыл я глаза и не слышал даже, как раздавили. Только потом не утерпел - выглянул. - Мокро, немного крови, куски мяса. Странный народ эти русские...
Да, очень странный: почти все танки приходили исцарапанными штыками. Этого не делали и немцы.
8.
Первые дни захвата Пскова. Красные бежали. Позиции заняли белые. Во главе их полковник Товаров, служивший раньше в Совете.
Стоят у Крестов. Верстах в трех от Пскова.
- Господин полковник, можно мне в город? - спрашивает молодой офицер.
- А деньги есть?
- Никак нет!
- Ну, как же вы без денег. Иванов, - зовет Товаров вестового. Вбегает солдат, самый обычный, серенький и вихрастый.- Поручику Н. нужно в город. Понимаешь... того, в разведку надо. У мужиков что-нибудь реквизнуть. Да живо...
Иванов ходит и через час рапортует:
- Так што, ваше скобродие, корову взяли, потому коммунист ён.
Поручик отправляется в город, а за ним ведут корову. Те же деньги.
9.
У крыльца избы, где помещается штаб Товарова, толпа баб и мужиков. Без шапок. Стоят уже давно. Какие-то пришибленные.
Из избы случайно выходит офицер.
- Отец родной,- голосят бабы,- не оставь. Похлопочи у начальства. Корову последнюю свели. Говорят - коммунисты. А какие мы коммунисты! Видит Бог, никогда ими и не были. Похлопочи. - Слезы текут по ее лицу.
Офицер входит в избу. На крыльце появляется сам Товаров.
- Вы что, .... вашу мать, бунтовать, жаловаться?.. Красным помогаете, а потом сюда же лезете. Вон отсюда, мать вашу…..! - И долго еще висит в воздухе жестокая матерная брань. Толпа расходится недоуменная:
- Вот-те и беленькие! Тоже ждали их...
_______________________
Полгода спустя Товарова судили в военном суде за вымогательства и грабежи. Суд нашел, что он „действовал в особых обстоятельствах“ и оправдал.
10.
Но были и такие, которые шли на смерть с верою, честно и чисто. Они умирали на передовых позициях. Терпели лишения, голод, холод, обрастали грязью и вшами. Но они были на фронте, впереди. Они отметали от себя всю нечисть и пытались бороться с разгулом и грабежами.
Но... „семеро с ложкой, а один с сошкой“. На каждого из них приходилось по доброму десятку тыловиков и мародеров.
Они были обречены заранее. С того момента, как бывший жандарм, генерал Владимиров*), прямо и откровенно заявил в частной беседе:
- Мы знаем, поход на Петроград кончится неудачей. Успех - это небывалое счастье. Но во всяком случае поход этот даст нам возможность подзаработать.
И они подзаработали. Цинично, но откровенно.
Солдатам же бросали фейерверк лозунгов и туманных обещаний.
С них довольно и этого, - не им же делать политику и участвовать в походе духовно. На это есть начальство.
___________________________________________________________________________
* Настоящая фамилия его - Новогребельский, но мы пользуемся и в дальнейшем этим псевдонимом, ибо он более знаком публике.
___________________________________________________________________________
11.
В пять дня 24-го мая разорвался первый эстонский снаряд. В Великой, у видавшей виды Покровской Башни.
Белый столб воды взлетел вверх и рассыпался тысячами брызг.
За ним следом разорвало воздух еще несколько снарядов.
А днем было спокойно. Только товарные вагоны на Базарной площади нарушали мирный вид.
В советских учреждениях всё уложено, в ящиках. Служащие разбрелись. Их не берут.
В Губпродкоме всё перевернули. Комиссары распределяют между собой деньги. Горы бумажек.
Значит, бегут.
Красные войска поспешно перебираются через мост. Мосты минированы.
В пять ударил первый снаряд.
По городу мечется, как загорелый, советский автомобиль, забирая с собой избранных.
Суетятся.
Вот пробежал, надевая на ходу кофту, помощник комиссара продовольствия Котлов. Лицо страшное. Кровинки нет. А глаза озираются дико по сторонам.
Кричу:
- Товарищ Котлов, куда вы? Эстонцев еще, ведь, нет.
Дико посмотрел и бросился бежать к вокзалу. Боится, как бы не схватил.
Всё в движении. Эстонцы медленно приближаются.
А день солнечный. Тепло, весенне.
12.
- Сегодня Псков беспременно возьмут,- говорят в толпе обывателей. - Потому: 25-ое такое число. Всё 25-го.
Тянутся обозы. Спешат к вокзалу. Идут на Порхов.
Отдельные отряды - арьергард - разбросаны еще по берегу Великой, в Детинце.
Когда-то так же стояли псковичи за стенами Детинца, отражая поляков и рыцарей.
Вечереет.
Вдруг раздается оглушительный взрыв. И тяжелые фермы Ольгинского моста медленно, как живые, подымаются на воздух, останавливаются на мгновение в раздумьи и рухают в реку.
Псков будет сдан.
За выступами старинных стен - пехотинцы.
Вот молодой, белобрысый и пучеглазый красноармеец. Он оперся на винтовку. Смотрит, как эстонцы занимают Завеличье.
- Товарищ, чего не стреляешь?
- Стрелять? Кого? - бессмысленно ухмыляется он.- Всё едино возьмут.
Ему совершенно безразлично, кто будет. Дайте покой.
13.
По городу бродят толпами голодные обыватели. Откуда-то появились исчезнувшие было хулиганы. Тюрьма пуста - вышли все, и уголовные.
Пробираются медленно, по стенкам домов, к складам. Еще тарахтит где-то пулемет, без толку посылая веера пуль по городу. Как тати. Едва огонь сильнее, они бросаются назад, прячутся в подворотнях.
Красноармейцы, в одиночку и группами, перебегают с угла на угол, стреляют, отступая.
Ночь. Стрельба прекратилась, и сразу наступила жуткая тишь.
Бросились громить склады.
Вот барышня, скромная, интеллигентная, тащит коробку с корсетами и гребнями. Гребни рассыпаются по мостовой.
- Послушайте, как вам не стыдно? Ведь, это же грабеж.
- Все так делают, - простодушно заявляет она, и даже не понимает, что здесь преступного.
Громят склад Союза Потребительных Обществ. Организованно: нагружают папиросы в мешки, черпают соль и масло ведрами.
Вот выкатили бочку с сельдями. Докатили до угла. Разбили. В воздухе стоит голодный вой. Точно звери. Мелькают хвосты селедок. Рвут их на части, дерутся.
Бежит баба, оставляя за собой маслянистый след. Она только что побывала в бочке с маслом и теперь спешит домой - отжать.
По улицам валяются коробки папирос, соль, мука, селедки.
Всё то, в чем завтра будет острая нужда...
14.
- Эстонцы переплывают.
По черной, спокойной поверхности реки медленно двигаются большие лодки. Наскоро сбит паром-пристань.
Вероятно, так переправлялись когда-то поляки Батория, а еще раньше другие враги Вольного Пскова.
Странно-далекая и близкая картина.
По городу быстро прошел к вокзалу маленький отряд коммунистов с Юрием Геем во главе. В полном вооружении, с пулеметами.
Эти еще будут сражаться и погибнут. Но они - единственные храбрецы.
_______________________
На Базарную площадь вылетает на рысях красная батарея. Она замешкалась. Ее не предупредили об отступлении - забыли впопыхах.
Беспомощно оглядываются по сторонам красные. В городе уже отдельные эстонские солдаты. И красные мчатся, сломя голову, к вокзалу. Кругом враги.
_______________________
- Господин полковник, нельзя ли прекратить грабеж.
- Грабеж? Сейчас.
Отряжает патруль. Идем по улицам. Хватают нагруженных. Один-второй выстрел, и - улицы снова пусты.
- Черти, принесло их не во-время. Большевистское добро и то не дадут пограбить,- возмущаются на берегу в толпе.
Но эстонцы берут всё под свою охрану.
Пришла власть.
15.
А на следующий день утром на столбах висело объявление:
„Граждане! Славные войска Эстонской Народной Республики освободили древний город Псков от ига жидов и комиссаров“...
Это официальный приказ нового коменданта Пскова, эстонского штабс-капитана Ригова.
- От жидов,- перешептываются в толпе.- Стало, эстонцы против них. Значит, можно их бить.
Уже готовятся, хотя евреев и мало.
- Помилуйте, что вы делаете, - ведь, так начнутся погромы,- заявляют члены думы эстонскому командующему кап. Партсу.
Выпускают другой приказ:
„Всякие насилия над гражданами будут пресекаться немедленно и решительно, по всем строгостям военных законов“...
Погромов нет.
А рядом:
„Граждане предупреждаются, что ходить можно только по панелям. Ходьба по мостовой строго воспрещается“...
Бедные псковичи,- эстонцы думают, что они совсем одичали.
16.
- Где у вас склады?- допытываются эстонцы. - Мы должны всё взять под охрану, до прибытия русских войск.
Но едва им показывают склад, как они быстро вывозят всё, находящееся в нем, на подоспевшие пароходы и баржи. Организованно...
- По праву войны.
К счастью, нижние чины берут взятки.
17.
- Мы пришли только помочь вам освободиться,- заявляет кап. Партc.- Прибудут русские, тогда они установят порядок.
Дни идут. Эстонцы нервничают, но русских - Балаховича - всё нет и нет.
- Вероятно, куда-нибудь забрался, грабит,- брезгливо морщится Партc.
В штабе эстонской армии стоит хвост. Женщины, мужчины, подростки.
Доносят на коммунистов, случайно застрявших в городе, друг на друга, по злобе, на жильцов. На глазах у всех, без стеснения, даже с ухарством.
Эта волна доносчиков никого не удивляет. Духовная развращенность, озлобление, жажда мести проявились с небывалым оголением и наглостью.
В комнате, по соседству с доносчиками, сидят заподозренные в коммунизме. Их несколько десятков. Лица тупые от неизвестности.
Говорят, эстонцы ночью вывозят в Печеры и там расстреливают.
Чья очередь?
Захватили даже кассира отделения государственного банка. Старик, лет под семьдесят, глаза слезятся, красно-сизый нос, руки дрожат...
Коммунист... тоже?..
_______________________
По городу ходят патрули в поисках китайцев и коммунистов.
- Где китайцы?- спрашивают они?- Мы их сейчас расстреляем.
Говорится это так просто, спокойно. Но китайцев нет.
_______________________
На берегу Великой валяется первый труп. Комиссар продовольствия Пскова Трескунов. Около виска маленькая ранка. Одежда сорвана. Лицо спокойное и безразличное. Прыгают вороны. Играют кругом дети.
Труп валяется несколько дней, затем кто-то его убирает.
Кто расстрелял - неизвестно. Эстонцы отрицают - они оставляют арестованных для Балаховича.
18.
Заседание городской думы. Выборы „временного правления Пскова“. В зале пусто - боятся. А вдруг придут большевики.
Никто не хочет идти в управу. С трудом убеждают согласиться.
Всё разрушено. Всё с начала. Денег нет, нет и уверенности. Как будто во сне, перед пробуждением.
_______________________
28-ое мая. На Базарной площади толпа. Что-то кричат, машут платки. Играет музыка.
Проходит маленький отряд русских белых войск. Перед Балаховичем.
Одеты скверно, но лица радостные.
Толпа кричит „ура“! А пять месяцев назад она так же приветствовала красных. Так же будет встречать их, когда они вернутся.
Толпа...
Но жуть проникает в душу: так мало солдат. А где же главные силы? Разве можно удержать с ними Псков?
- Главный отряд с Балаховичем,- отвечают солдаты.
_______________________
Эстонцы очищают помещения. Уходят в Завеличье. Здесь будут русские.
К вечеру приезжает Балахович. Снова толпа.
Он в странной форме. Какой-то козакин. На галифэ золотые лампасы. Шапка с желтым верхом и серебряным крестом. „Желтые попугаи“*). Среднего роста. Лицо изрытое слегка оспинами. Глаза раскосые и бегают по сторонам. Прямо не смотрит.
Говорит речь. Поздравляет с освобождением от большевиков. Снова кричат „ура“. Лица веселые.
А ночью слышна орудийная пальба, стрекочут пулеметы где-то по близости от города. Снаряды эстонцев из Завеличья разрывают воздух над самым городом и уносятся вдаль.
Красные собрались с силами и наступают.
____________________________________________________________________________
*) Эту же форму носили и остальные балаховские офицеры. В народе их прозвали „Желтые попугаи“.
____________________________________________________________________________
19.
Утро. На Базарной площади оживленная торговля. Масса народа. На столбе, рядом с часовней, висит труп. Ноги его чуть выше столов с хлебом. Рубаха, приподнявшаяся кверху и открывшая голый живот. Слабо повисшие пасконные брюки. Лицо, посинелое, избитое, с высунутым языком, открыто.
Страшный призрак.
Кругом толпятся бабы, дети. Идет оживленная торговля хлебом.
А рядом часовня: „Приидите все страждущие и обремененные“...
Как грубо и нелепо...
Мальчишки трогают висельника за ноги, качают его. Он беспомощно поворачивается и точно смотрит на торгующих.
Труп висит три дня.
По утрам слетаются вороны. Они уже выклевали один глаз. Живое мясо. А на лотках тоже мясо.
_______________________
- Так будет поступлено со всяким коммунистом,- заявляет Балахович, пришедшим к нему с протестом членам думы.
_______________________
Снова доносы. Снова хватают направо и налево, но теперь уже без всякого разбора.
Полковник Энгельгардт, бритый с сильной челюстью, холодными бесцветными глазами и медленными движениями, знает свое „дело“ не хуже „батьки“. В псковском застенке говорят творятся ужасы. Но Энгельгардт - холодный, механический немец.
Здесь же грабительствующие аристократы - Аксаков, Стоякин, А. А. Макаров и прочие столпы балаховщины.
Их „машина“ работает методически, отправляя попавшегося к праотцам.
20.
Штаб Балаховича в центре города. В здании Губернского Земства.
Напротив телеграфный столб. На нем свежая, исжелто-белая перекладина на две стороны. Внизу помост и лестница. Под перекладиной две подпорки. Виселица.
_______________________
Бегут мальчишки. Радостно посвистывают, подпрыгивают. Взлезают на тумбы, чтобы лучше видеть.
Женщины с детьми на руках. Сбоку еле поспевают маленькие. Мужчины. Опять женщины. Дети.
Среди них небольшой отряд солдат. Но солдаты ли это? Они больше похожи на разбойников.
Из личной сотни „Батьки“...
За их цепью двое. Один молодой, другой постарше. У второго маленькая русая бородка. Одежда сорвана. Почти голые.
Лица неподвижные. На них налет странной зелени. Глаза ушли в глубину и смотрят прямо, вдаль, поблизости они уже ничего не видят. Ноги, как деревянные. Их подталкивают, они спотыкаются, замедляют шаг, останавливаются и снова идут.
Мальчишки вертятся кругом. Стараются заглянуть в лицо.
- Кровопивцы!..- расдельно произносит какая-то женщина. - Так вам и надо, жиды проклятые.
Они оба русские, православные...
А в стороне щелкают датчане. Они профессионалы. Им нужна фильма. И только. А это - интересно.
Медленно подходят к виселице. Ждут.
На балкон дома выходит Балахович. Кругом его свита. Пьяные.
- Граждане, обращаюсь к вам: кто может поручиться за них? Найдутся поручители - отпущу.
Молчание. Толпа собралась не для этого. Ей нужно зрелище.
Проходят томительно минута за минутой. Тишина. Только мальчишки пристраиваются повыше, да кое-кто продвигается вперед.
Балахович машет платком и поворачивается: он прервал обед и теперь пошел кончать.
Между первым и вторым блюдом...
Приговоренных подводят к виселице. Толпа с жадностью наблюдает каждое движение, взгляд.
Они медленно подымаются по лестнице. Их подталкивают. Вот они ступили на помост. Дают каждому по веревке.
Неразгибающимися, мертвыми пальцами они привязывают их к перекладине, делают петли.
Из толпы несутся шутки, советы, замечания.
Молодой более решителен. Завязав петлю, он быстро накидывает ее на шею.
Старший же, накинув петлю под подбородок, смотрит странно-безучастно и в то же время жадно вокруг.
Толпа волнуется: слишком медлят висельники.
- Ну, черти, живей,- злобно, не глядя, говорит один из солдат.
Но старший снова снимает петлю. Несутся проклятья. Где-то, в стороне, не выдержала женщина. Истерика. Нервничают и солдаты.
Наконец, молодой отчаянно отталкивается и дергает в воздухе ногами. Толпа облегченно и жутко охает, прикованная к трупу.
Но старший... он снова надевает петлю. Стоит мгновение неподвижно. Бросается и... падает вниз.
Сорвался.
Его схватывают. Диким,- такой может быть только у воскресших из мертвых,- взглядом озирается вокруг и снова взлезает по лестнице.
- Тюря, мать твою...., и петли то связать толком не умеешь,- набрасываются на него солдаты.- Вяжи крепче, мать твою.... Что мы проклятые что ль смотреть, как ты возишься! Коммунист, мать твою ...
На брань никто не обращает внимания. Не до того. Толпа поддакивает, издает злобные звуки, рычит... Как звери...
Снова вяжется петля... Снова нерешительные взгляды.
Больше нет сил терпеть эту пытку. Из-за столба протягивается сразу несколько рук и с силой толкают его. Он отрывается от помоста и дрыгает ногами.
Толпа медленно расходится, удовлетворенная зрелищем. Обсуждают подробности. Это первая публичная казнь во всех подробностях.
Трупы висят до утра. Над ними кружатся обнаглевшие вороны, а внизу вертятся мальчишки.
Им весело.
_______________________
Улицы полны гуляющей публикой. Флиртуют.
Псковским барышням снова раздолье: пришли „душки офицеры“ в блестящей форме. Их, ведь, так давно не было.
В „кафэ“, наскоро выросших, битком. Тоже - „блестящие офицеры“ и барышни.
Завязываются новые, возобновляются старые романы. Пьют кофе и едят пирожные.
А на столбах висят трупы.
Кто из них коммунист - тайна.
21.
„Суд народный“ продолжает твориться изо дня в день. Выходит на балкон „Батька“, спрашивает толпу. Она молчит. И в воздухе дергаются новые ноги. А Балахович с гордостью заявляет, что он... „никого не вешает“, - „сами вешаются“... Система.
_______________________
- Мы к тебе, заявляют владельцы-ломовики, не оставь, батька, накажи М-ва. Он прижимал нас при большевиках.
М-ва вешают. Ибо его никто не знает.
А спустя месяц выясняется, что М-в никогда и не был большевиком, что он скрылся из Петрограда.
Поздно...
_______________________
- Крест есть? - точно срыву спрашивает Балахович одного из приговоренных к смерти грабителей.
- Так точно, есть.
- Освободить его.
Бывают и такие случаи, когда крест спасает.
_______________________
Часа два стояла толпа, в ожидании очередной казни. Ругались:
- Чего не ведут! Зря время теряем... Знают тоже - времени мало. Измываются черти...
Выходит адъютант „Батьки“:
- Сегодня казни не будет. Можете расходиться.
- Как? Почему? Чего же вы раньше не сказали? - несется из толпы.
Опечаленно расходятся по домам: казни не было.
22.
У меня есть маленький знакомый мальчик. Ему года четыре. Хороший, способный, из интеллигентной семьи. Его оберегают от „псковской обыденщины“. Но казни проникли всюду. Они - любимая игра большинства детей. Тема для разговора взрослых.
- Скажи, можно кошку повесить?- серьезно спрашивает он.
- Как повесить?
- Да так, за шею. Мы сегодня крысу повесили. Забавная, долго вертелась. Смешно... А кошку можно повесить?
Он еще не видал казней.
_______________________
К Балаховичу,- он любит блеснуть доступностью и простотою,- входит барышня. Лицо ее подергивается.
- Полковник, ради Бога, прекратите казни в городе. Жить невозможно. Моя мать-старушка с ума сходит. Каждый день, каждый день... под самыми окнами...
Она плачет.
- Съезжайте с квартиры, если не можете видеть,- холодно отвечает Балахович.- Из-за вас я не намерен переносить казни. Большевики в застенке казнили, а я - на народе. Суд народный. Я прикажу найти вам квартиру,- любезно заключает он.
_______________________
На обращение членов думы тот же ответ:
- Я не большевик. Для меня дороже всего воля народа. А развращение толпы - ерунда. Надо приучаться видеть всё. Это гражданская война, а не миндальничание.
_______________________
- Что ж это будет? Что будет? - скорбно вздыхают граждане. - Ведь, большевики тем же отплатят.
А орудия ухают. Слышен сухой треск пулемета.
_______________________
Наконец, молчавшие до сих пор эстонцы не выдерживают и ведут с Балаховичем переговоры о прекращении казней в центре города. Казни выносятся на Сенную площадь. Рядом с центром.
Наблюдают за казнями и американцы, и англичане. Но это не их дело. Они... „не могут вмешиваться во внутренние дела“...
- Что будет? - этот вопрос волнует всё больше и больше.
23.
Собрание гласных псковской городской думы. Зеленый стол с двумя закруглениями. Окна разбиты. Маленькая кучка народа-гостей - в большом зале. Это - публика.
Должен выступать Балахович, еще недавно разогнавший думу.
Становится с каждым днем тревожней, красные нажимают со всех сторон, и дума снова призвана к власти.
- Полковник, скажите, удержится-ли Псков? Может-быть, вы его не будете защищать? Подумайте, что будет с гражданами, если вы бросите Псков? Надо заранее принять меры. - Сыплются вопросы, тревожные, из среды гласных.
- Мы будем защищать Псков до последней возможности,- отвечает Балахович. - Отдать его красным,- значит, потерять всё. Я еще сегодня получил сообщение, что конный полк Троцкого хочет перейти ко мне. Посланы для переговоров. Еще некоторые части хотят перейти. Положение прочное. Но, конечно, если придется - оставлю Псков. Я - разбойник. Город для меня не так важен.
Еще несколько обещаний, несколько хвастливых фраз, и он ушел со своей свитой.
Успокоил...
К вечеру на улицах действительно появляются несколько всадников в фантастических красных костюмах. - Это... „из полка Троцкого... там все в красном“...
_______________________
А накануне красные почти ворвались в Псков. Еще с вечера вдалеке раздавалась пальба. В синем вечернем небе прыгали и носились, как огненные яблоки, шрапнели. Рвались, выпуская еле заметный дымок. И странно было думать, что каждое такое яблоко - смерть. Какая-то игра, перебрасывание огненными мячами.
А ночью стрекот пулемета, крики „ура“, паника и веселая песня эстонских солдат в городе.
Песня успокаивала. Красные были в Березке, т. е. в Пскове.
24.
Эстонские (броне-поезда) переправились через Великую, они ушли к Порхову. Там идет бой. С каждым днем всё труднее и труднее - красные отовсюду.
- Вы не можете себе представить, что это было, - рассказывает эстонский офицер. - Сумасшествие какое-то. Они (красные) лезли прямо на поезд. Хватались за колеса. Нельзя было стрелять - били их, чем попало. Большевики, видно, напаивают их чем-то перед атакой, - иначе быть не может. Тысяч пять положили,- вся река завалена трупами. А китайцы! выскочит мерзавец на полянку, кругом насыпит патроны. Упрет винтовку в живот и стреляет, стреляет пока не убьют. Дикие. Еще никогда не приходилось так сражаться.
_______________________
Перешел Вятский полк. Молодые, сытые.
- Что, надоело у красных?
- Э, воевать надоело-то. Батька-то мир обещает,- вот и перешли.
Часть их уже отправлена на фронт. Их даже не спрашивали, хотят ли они воевать.
- Ну, ребятки, отдохнули, поели,- теперь с Богом. Докажите, что вы не зря перешли, - напутствует их Балахович.
Некоторые в городе, на караулах. Они голодают. Ходят по домам и просят подаяние. „Батька“ не кормит.
Это не красные и не белые, - замиренцы. Но их обманывают и снова шлют на фронт. Они опять уходят к красным. Заколдованный круг.
25.
Сегодня разрывали могилы коммунистов в саду кадетского корпуса. Но толпу это уже не интересует. Надоело.
- Падаль эту выбросить так, чтобы и найти нельзя было,- распорядились балаховцы.
Гробы вырывают, ставят на поверхности в ряд.
- Ишь, ты, куда занесло их,- шутит одинокий наблюдатель. - Директорша здесь свою собачку, „Фифи“, схоронила, а они рядом.
С мертвецами обращаются, как с падалью. Даже хуже.
А потом будет обратно. Дико...
Под Белым Крестом (чему я был свидетелем)
Рига 1922
Все права сохранены за автором.
Печатано в типографiи „Дзиитарс“, Рига, Елисаветинская 22.
Вместо предисловия.
Два года томят меня они. Два года стоят передо мной, как живые.
А я видел и слышал частицу, маленькую, ничтожную, из всего того, что было. Каждое продвижение вперед - целая книга кровавых кошмаров. Непосильная для одного человека.
Молчать?!.. - Может быть, и лучше не трогать мертвецов? Но они еще не в могиле. Их трупы маячут по поверхности, распространяя зловоние.
Молчание гнетет, и тени ушедших взывают из тьмы безвестных могил.
Кто они, где они?!.. Но их тысячи тысяч... В дебрях Сибири и Урала, в раздольях Украины и Поволжья, в лесах и болотах Северо-Запада...
Большинство ждало свободы, рождавшейся в муках Нового Дня. Верило, надеялось, трепетало.
А пришла виселица, пуля. Некто в черном стал у дверей Свободы и преградил ей путь. Плюнул в лицо и надругался. Как над последней проституткой.
Повесил ее па первом придорожном суке, обнаженную, избитую, истерзанную.
И поставил над ней Белый Крест.
Неумолимая, жестокая, ненасытная Смерть праздновала свой праздник. Побеждала Свободу.
А некто третий смеялся и ждал. Время работало за него, как мышь.
И шли вперед по дебрям и болотам русские Иваны. Несли Белый Крест и верили, в е р и л и...
Их манил рассвет нового дня, Дня Свободы и Счастья.
Вперед, вперед, к заветной цели, к „Синей Птице“...
Но ворвался в ряды их некто в черном с Белым Крестом. И они, ослепленные, творили его волю, думая, что творят свою и строют Счастье.
А строили виселицу на старых колодцах, высоких телеграфных столбах...
Культура XX века, бездушная, служила верную службу Смерти и Злу.
Но они шли вперед и вперед, пока Время не сделало своего дела. А тогда бежали назад, разбитые, нищие духом и телом, подавленные обманом, униженные и обобранные.
И Зло смеялось в лицо им своею страшною рожей. И неслись лавиной другие под Красной Звездой.
Година испытаний и мук, ненависти и крови.
Она всюду. И Белый Крест, наивно прикрывший виселицу, весь в крови и язвах.
Умерли, ушли, их больше нет. А кошмары живы.
О них и говорю я.
Ибо искал иного и не находил. Жаждал, а родник живой воды иссяк, едва прожурчав.
Да и журчал ли он? - Не ведаю.
Может-быть, то был обман слуха, мираж жаждущего? - Не ведаю.
Но почва была суха от воды и мокра от крови и слез. Они заменили воду и лились широкими потоками по скорбному лику России. В чаянии Нового Дня.
И льются еще...
Одни вливали „вино новое в мехи старые“, другие - „вино старое в мехи новые“. И мехи не принимали его.
И вопят тысячи безвестных могил... Смотрит чуткое лицо изгнанников родины...
- Мы искали справедливость и Свободу.
А нас обманули...
- Мы шли строить жизнь Нового Дня.
А строили виселицы.
- Но кто бросит в нас камнем?
Камень застывает в руке. Ибо не они, нищие духом, повинны во Зле. Они не ведали, что творили.
Змея Зла и Обмана ползла сверху. Гнездилась в черных мыслях черных героев. Питалась их ненавистью к Новому Дню, их личной обидой и корыстью. Они жаждали крови брата, чтобы построить на ней старое здание.
И спросит Господь:
- Каин, где брат твой Авель?
И ответит новый Каин Господу:
- Разве я сторож брату моему...
Белый Крест, виселица, звезда -
Страшный канун Нового Дня...
Рига. 22/XI-1921. Автор.
По фронту и тылу.
1.
В вагоне накурено, душно. Сидят и лежат в три яруса. Стоят в проходах и на площадках.
Из окон медленно мелькают осенние поля. Бродит тощая корова. Болота. День тоже серый и скучный.
- Тимоха, помнишь, как мы его, - бубнит наверху заскорузлый, обросший грязью солдат. - Только и успел ахнуть. А молодец - без повязки.
Тимоха одобрительно хмыкаетъ и ухмыляется:
- Денжищ-то што, - поди, комиссар, - говорит он.
- Известно, коли кожаная куртка - комиссар.
- А што, братики, выгодное это дело? - спрашивает какой-то новичек.
- Еще бы: коли поймаешь комиссара, беспременно тысяч 100 при ём. Как пить дать. У нас так с начальством и заведено: поймали, сейчас на расстрел, а деньги промежь себя поровну. Потому, коли хорошо одет и деньги есть - коммунист.
Молчат раздумчиво.
- Эх, братики, сколько ихнего брата так-то вот угробили, и не перечесть! - вздыхаетъ бывалый. Ему даже скучно. - И молодцы есть - храбро на смерть идут,- еще над нами же смеются.
- Стало, дело доходное,- резюмирует новичек.
- И-и!!..
И еще долго ведутся разговоры о расстрелах за кожаную куртку. С подробностями, деловито.
В вагоне висит пелена дыма, тепло. Скоро Ямбург. Так встретила меня „белая Россия“.
2.
В маленькой комнатушке в Нарве сидит на постели молодой офицер. Он попал на фронт недавно.
Чистенький, выбритый. И мысли у него еще чистые.
- А знаете, - говорит он,- я ведь мог сразу разбогатеть. У нас через фронт недавно перешла какая-то женщина. Задержали. Документы в порядке и триста тысяч царских.
- Что ж вы с ней сделали? - спрашивает старый офицер.
- Отпустили.
- Как? С деньгами? - искренно изумляется он.
- Ну, да, - ведь, у нее всё в порядке было. Нельзя же так расстреливать.
- Странный вы - коли деньги, - значит коммунистка. Без разговора к стенке, а деньги себе.
- Так-то так, да только как-то неловко было. Я и сам теперь думаю, что ошибся: а можетъ быть и коммунистка, кто ее знает. Лучше бы расстрелять.
И это он говорит совершенно спокойно, точно речь идет о самом обыденном деле. Да так, положим, оно и было.
3.
В тесном зале Гдовского Земства битком набито. Идет военный суд над двумя кооператорами - И. И. Соловьевым и А. Ф. Моховым. Их обвиняют в коммунизме.
Обвинений никаких. Одни подозрения. Один даже работал у эсеров.
Публика взволнована. Все их знают - свои. С нетерпением ждут приговора.
Суд удаляется. Выходит через несколько минут.
- Приговорены к смертной казни за содействие коммунистам.
Зал охает. Никто не верит.
Священник, приводивший к присяге свидетелей, выходит из зала суда весь в слезах.
- Да как же, как? - повторяет он. - Ведь, они хуже коммунистов. Они сами подготавливают переворот, - и беспомощно оглядывается по сторонам. На лицах окружающих сочувствие.
Не верит и защитник.
За обоих ручается целая организация - Гдовский Союз Кооперативов, хлопочут. Но даже просьба прокурора об отсрочке казни не помогает. Комендант Штейн... „не хочет портить хороших отношений с председателем военно-полевого суда Бибиковым“.
Обоих вешают в ту же ночь на старом колодце в огороде гдовской тюрьмы. По холодным проводам телеграфа несется запоздалая просьба к Юденичу о приостановке приговора.
А из уезда барон Гюне, начальник контр-разведки в Выскотской волости, продолжает поставлять „живой материал“ для Бибикова. Просить, хлопотать - бесполезно: Бибиков действует механически, бездушно. Он - Царь и Бог Гдова.
Но он только вешает, не расстреливает. Не хватает даже веревок. И по ночам являются в Союз и требуют новых.
А перед этим по городу проходили с веревками на шее приговоренные Балаховичем. У него свой Бибиков - полковник Энгельгардт - холодный, бездушный палач. Под стать „батьке“.
Эти и вешают и расстреливают публично, днем.
Бибиков любит ночь.
4.
Массовые расстрелы и повешения вызывают протест даже начальника контр-разведки сев.-зап. армии.
„Честь имею доложить Вашему Высокопревосходительству,- пишет он в совершенно конфиденциальном докладе Юденичу, - что практикуемая система расстрелов чинами северо-западной армии и, в особенности, отдельными ее отрядами (например, в Олонце, где были расстреляны даже машинистки и рассыльные совета), подозреваемых в сочувствии коммунизму, приводит к совершенно обратным результатам. Белые организации по ту сторону фронта, оказывавшие нам колоссальную помощь и могущие явиться опорой при продвижении армии вперед, разбегаются, не дожидаясь ее вступления. Многие уходят к Деникину. Такая система расправы, не оправдываемая действительной необходимостью, в корне подрывает борьбу с большевиками и возбуждает ненависть к нам“...
Так писал начальник контр-разведки.
А почти одновременно с его докладом в Гдовском уезде расстреливают около трехсот крестьян за то, что они состояли в „коммунах“. Расстреленные принадлежали к наиболее зажиточным и пошли в коммуну ради спасения хозяйств.
5.
Ночь. Около 2 часов. В воздухе холодно. Небо затучено. Только что протрубили тревогу, и на улицы высыпали граждане, вытаскивая с собой первое, что попало под руку. Двигаются телеги. Чувствуется напряженность и ожидание. Проносятся автомобили с штабными. Идут какие- то части. Штабы выезжают в Нарву. Начальство бежит первым.
Сегодня 11-е ноября 1919 года.
________________
К вокзалу пробегают автомобили, груженные продовольствием. Военно-пленные - те же русские - помогают нагружать вагоны. Они голодны. Пользуясь случаем, отсыпают муку в карманы драных штанов, в куртки.
- Всё равно, не успеют, - замечает один из них безразлично, в пространство.
Жуткая тишина. Слабо белеет тонкий снег. Фонари притушены. Зябко.
Вдруг вдалеке затарахтел пулемет. Прервался. Снопа. Оружейный выстрел - один, другой.
Это „броневик“ белых обстреливает со станции позиции красных, в четырех верстах от Ямбурга. Прорыв наскоро ликвидируется.
Случайно оборачиваюсь и вижу на путях ползущие фигуры. Их четверо или пятеро.
Ползут, приподымутся, пробегут несколько шагов и снова припадут к земле. Обращаюсь к соседу:
- Смотрите, что это?
Он вглядывается в тьму и в случайном луче костра видит формы.
- Красные...- бесшумно говорит он. - Разведка...
Но теперь не до них. И они - те же русские, - рискуя шкурой, подбираются к самому центру, заглядывают в гнездо белых.
Их храбрость невольно заставляет неметь.
Что их побуждает? Не одна же дисциплина и расстрелы...
6.
Окопы белых в четырех верстах от Ямбурга. Случайные, вырытые наспех.
Ведь, белое командование было так уверено в победе, что не укрепляло тыла.
Бруствер - мох и лед. Плохая зашита - пули так и нижут.
В окопе сидит человек десять „талабцев“. Это - опора белых.
Они спокойно вглядываются в тьму, зябко кутаясь в лохмотья шинелей и одеяла.
За пригорком костер. Прикрытый. У костра сидит молодой офицер в щеголеватом английском френче. Он только недавно приехал из Англии.
Глаза его отражают блестки костра. Он думает какую-то тяжелую думу. Может-быть, о доме, семье...
А из окопа выбегают солдаты по очереди. Полежат, погреются и обратно. Без шума, разговоров, просто, точно во время косьбы.
Почти беспрестанно стрекочет пулемет. Винтовка не нужна.
Красные, как тени, выходят из перелеска и бросаются в штыки, не стреляя. Пулемет косит их, как траву. Навалены живые брустверы, точно ряды сена. Страшная косьба...
- И чего они прут так?- изумляется солдат у костра.- Как бараны. Аж жалко бить их. Тоже русские, ведь...
А пулемет стрекочет, и новые ряды красных ложатся поверх прежних. Жутко.
Дикая смерть. Еще часа три до рассвета. Красные наступают и гибнут.
Гибнут храбро, стойко. За что?
7.
Это было у Царского.
Танки - надежда белых - двинулись вперед. Ряды красных дрогнули, но скоро оправились.
- Вы подумайте только, - говорит англичанин-танкист, работавший на германском фронте.- Нет, вы представьте только. Ползем мы в танке. С боков нас обстреливают. Мы отвечаем. Вдруг впереди, на дороге, вижу: с колена стреляет в нас красный, должно быть, курсант, или матрос. Они бесстрашные. Стоит точно зачарованный и не видит нашего приближения. Пули отскакивают, как горох. Я не выдержал, приподнял крышку. Кричу: - Сойди с дороги, раздавим, черт!- А он все стреляет и норовит попасть в меня. Бледный. Глаза страшные. А танк всё ближе. Закрыл я глаза и не слышал даже, как раздавили. Только потом не утерпел - выглянул. - Мокро, немного крови, куски мяса. Странный народ эти русские...
Да, очень странный: почти все танки приходили исцарапанными штыками. Этого не делали и немцы.
8.
Первые дни захвата Пскова. Красные бежали. Позиции заняли белые. Во главе их полковник Товаров, служивший раньше в Совете.
Стоят у Крестов. Верстах в трех от Пскова.
- Господин полковник, можно мне в город? - спрашивает молодой офицер.
- А деньги есть?
- Никак нет!
- Ну, как же вы без денег. Иванов, - зовет Товаров вестового. Вбегает солдат, самый обычный, серенький и вихрастый.- Поручику Н. нужно в город. Понимаешь... того, в разведку надо. У мужиков что-нибудь реквизнуть. Да живо...
Иванов ходит и через час рапортует:
- Так што, ваше скобродие, корову взяли, потому коммунист ён.
Поручик отправляется в город, а за ним ведут корову. Те же деньги.
9.
У крыльца избы, где помещается штаб Товарова, толпа баб и мужиков. Без шапок. Стоят уже давно. Какие-то пришибленные.
Из избы случайно выходит офицер.
- Отец родной,- голосят бабы,- не оставь. Похлопочи у начальства. Корову последнюю свели. Говорят - коммунисты. А какие мы коммунисты! Видит Бог, никогда ими и не были. Похлопочи. - Слезы текут по ее лицу.
Офицер входит в избу. На крыльце появляется сам Товаров.
- Вы что, .... вашу мать, бунтовать, жаловаться?.. Красным помогаете, а потом сюда же лезете. Вон отсюда, мать вашу…..! - И долго еще висит в воздухе жестокая матерная брань. Толпа расходится недоуменная:
- Вот-те и беленькие! Тоже ждали их...
_______________________
Полгода спустя Товарова судили в военном суде за вымогательства и грабежи. Суд нашел, что он „действовал в особых обстоятельствах“ и оправдал.
10.
Но были и такие, которые шли на смерть с верою, честно и чисто. Они умирали на передовых позициях. Терпели лишения, голод, холод, обрастали грязью и вшами. Но они были на фронте, впереди. Они отметали от себя всю нечисть и пытались бороться с разгулом и грабежами.
Но... „семеро с ложкой, а один с сошкой“. На каждого из них приходилось по доброму десятку тыловиков и мародеров.
Они были обречены заранее. С того момента, как бывший жандарм, генерал Владимиров*), прямо и откровенно заявил в частной беседе:
- Мы знаем, поход на Петроград кончится неудачей. Успех - это небывалое счастье. Но во всяком случае поход этот даст нам возможность подзаработать.
И они подзаработали. Цинично, но откровенно.
Солдатам же бросали фейерверк лозунгов и туманных обещаний.
С них довольно и этого, - не им же делать политику и участвовать в походе духовно. На это есть начальство.
___________________________________________________________________________
* Настоящая фамилия его - Новогребельский, но мы пользуемся и в дальнейшем этим псевдонимом, ибо он более знаком публике.
___________________________________________________________________________
11.
В пять дня 24-го мая разорвался первый эстонский снаряд. В Великой, у видавшей виды Покровской Башни.
Белый столб воды взлетел вверх и рассыпался тысячами брызг.
За ним следом разорвало воздух еще несколько снарядов.
А днем было спокойно. Только товарные вагоны на Базарной площади нарушали мирный вид.
В советских учреждениях всё уложено, в ящиках. Служащие разбрелись. Их не берут.
В Губпродкоме всё перевернули. Комиссары распределяют между собой деньги. Горы бумажек.
Значит, бегут.
Красные войска поспешно перебираются через мост. Мосты минированы.
В пять ударил первый снаряд.
По городу мечется, как загорелый, советский автомобиль, забирая с собой избранных.
Суетятся.
Вот пробежал, надевая на ходу кофту, помощник комиссара продовольствия Котлов. Лицо страшное. Кровинки нет. А глаза озираются дико по сторонам.
Кричу:
- Товарищ Котлов, куда вы? Эстонцев еще, ведь, нет.
Дико посмотрел и бросился бежать к вокзалу. Боится, как бы не схватил.
Всё в движении. Эстонцы медленно приближаются.
А день солнечный. Тепло, весенне.
12.
- Сегодня Псков беспременно возьмут,- говорят в толпе обывателей. - Потому: 25-ое такое число. Всё 25-го.
Тянутся обозы. Спешат к вокзалу. Идут на Порхов.
Отдельные отряды - арьергард - разбросаны еще по берегу Великой, в Детинце.
Когда-то так же стояли псковичи за стенами Детинца, отражая поляков и рыцарей.
Вечереет.
Вдруг раздается оглушительный взрыв. И тяжелые фермы Ольгинского моста медленно, как живые, подымаются на воздух, останавливаются на мгновение в раздумьи и рухают в реку.
Псков будет сдан.
За выступами старинных стен - пехотинцы.
Вот молодой, белобрысый и пучеглазый красноармеец. Он оперся на винтовку. Смотрит, как эстонцы занимают Завеличье.
- Товарищ, чего не стреляешь?
- Стрелять? Кого? - бессмысленно ухмыляется он.- Всё едино возьмут.
Ему совершенно безразлично, кто будет. Дайте покой.
13.
По городу бродят толпами голодные обыватели. Откуда-то появились исчезнувшие было хулиганы. Тюрьма пуста - вышли все, и уголовные.
Пробираются медленно, по стенкам домов, к складам. Еще тарахтит где-то пулемет, без толку посылая веера пуль по городу. Как тати. Едва огонь сильнее, они бросаются назад, прячутся в подворотнях.
Красноармейцы, в одиночку и группами, перебегают с угла на угол, стреляют, отступая.
Ночь. Стрельба прекратилась, и сразу наступила жуткая тишь.
Бросились громить склады.
Вот барышня, скромная, интеллигентная, тащит коробку с корсетами и гребнями. Гребни рассыпаются по мостовой.
- Послушайте, как вам не стыдно? Ведь, это же грабеж.
- Все так делают, - простодушно заявляет она, и даже не понимает, что здесь преступного.
Громят склад Союза Потребительных Обществ. Организованно: нагружают папиросы в мешки, черпают соль и масло ведрами.
Вот выкатили бочку с сельдями. Докатили до угла. Разбили. В воздухе стоит голодный вой. Точно звери. Мелькают хвосты селедок. Рвут их на части, дерутся.
Бежит баба, оставляя за собой маслянистый след. Она только что побывала в бочке с маслом и теперь спешит домой - отжать.
По улицам валяются коробки папирос, соль, мука, селедки.
Всё то, в чем завтра будет острая нужда...
14.
- Эстонцы переплывают.
По черной, спокойной поверхности реки медленно двигаются большие лодки. Наскоро сбит паром-пристань.
Вероятно, так переправлялись когда-то поляки Батория, а еще раньше другие враги Вольного Пскова.
Странно-далекая и близкая картина.
По городу быстро прошел к вокзалу маленький отряд коммунистов с Юрием Геем во главе. В полном вооружении, с пулеметами.
Эти еще будут сражаться и погибнут. Но они - единственные храбрецы.
_______________________
На Базарную площадь вылетает на рысях красная батарея. Она замешкалась. Ее не предупредили об отступлении - забыли впопыхах.
Беспомощно оглядываются по сторонам красные. В городе уже отдельные эстонские солдаты. И красные мчатся, сломя голову, к вокзалу. Кругом враги.
_______________________
- Господин полковник, нельзя ли прекратить грабеж.
- Грабеж? Сейчас.
Отряжает патруль. Идем по улицам. Хватают нагруженных. Один-второй выстрел, и - улицы снова пусты.
- Черти, принесло их не во-время. Большевистское добро и то не дадут пограбить,- возмущаются на берегу в толпе.
Но эстонцы берут всё под свою охрану.
Пришла власть.
15.
А на следующий день утром на столбах висело объявление:
„Граждане! Славные войска Эстонской Народной Республики освободили древний город Псков от ига жидов и комиссаров“...
Это официальный приказ нового коменданта Пскова, эстонского штабс-капитана Ригова.
- От жидов,- перешептываются в толпе.- Стало, эстонцы против них. Значит, можно их бить.
Уже готовятся, хотя евреев и мало.
- Помилуйте, что вы делаете, - ведь, так начнутся погромы,- заявляют члены думы эстонскому командующему кап. Партсу.
Выпускают другой приказ:
„Всякие насилия над гражданами будут пресекаться немедленно и решительно, по всем строгостям военных законов“...
Погромов нет.
А рядом:
„Граждане предупреждаются, что ходить можно только по панелям. Ходьба по мостовой строго воспрещается“...
Бедные псковичи,- эстонцы думают, что они совсем одичали.
16.
- Где у вас склады?- допытываются эстонцы. - Мы должны всё взять под охрану, до прибытия русских войск.
Но едва им показывают склад, как они быстро вывозят всё, находящееся в нем, на подоспевшие пароходы и баржи. Организованно...
- По праву войны.
К счастью, нижние чины берут взятки.
17.
- Мы пришли только помочь вам освободиться,- заявляет кап. Партc.- Прибудут русские, тогда они установят порядок.
Дни идут. Эстонцы нервничают, но русских - Балаховича - всё нет и нет.
- Вероятно, куда-нибудь забрался, грабит,- брезгливо морщится Партc.
В штабе эстонской армии стоит хвост. Женщины, мужчины, подростки.
Доносят на коммунистов, случайно застрявших в городе, друг на друга, по злобе, на жильцов. На глазах у всех, без стеснения, даже с ухарством.
Эта волна доносчиков никого не удивляет. Духовная развращенность, озлобление, жажда мести проявились с небывалым оголением и наглостью.
В комнате, по соседству с доносчиками, сидят заподозренные в коммунизме. Их несколько десятков. Лица тупые от неизвестности.
Говорят, эстонцы ночью вывозят в Печеры и там расстреливают.
Чья очередь?
Захватили даже кассира отделения государственного банка. Старик, лет под семьдесят, глаза слезятся, красно-сизый нос, руки дрожат...
Коммунист... тоже?..
_______________________
По городу ходят патрули в поисках китайцев и коммунистов.
- Где китайцы?- спрашивают они?- Мы их сейчас расстреляем.
Говорится это так просто, спокойно. Но китайцев нет.
_______________________
На берегу Великой валяется первый труп. Комиссар продовольствия Пскова Трескунов. Около виска маленькая ранка. Одежда сорвана. Лицо спокойное и безразличное. Прыгают вороны. Играют кругом дети.
Труп валяется несколько дней, затем кто-то его убирает.
Кто расстрелял - неизвестно. Эстонцы отрицают - они оставляют арестованных для Балаховича.
18.
Заседание городской думы. Выборы „временного правления Пскова“. В зале пусто - боятся. А вдруг придут большевики.
Никто не хочет идти в управу. С трудом убеждают согласиться.
Всё разрушено. Всё с начала. Денег нет, нет и уверенности. Как будто во сне, перед пробуждением.
_______________________
28-ое мая. На Базарной площади толпа. Что-то кричат, машут платки. Играет музыка.
Проходит маленький отряд русских белых войск. Перед Балаховичем.
Одеты скверно, но лица радостные.
Толпа кричит „ура“! А пять месяцев назад она так же приветствовала красных. Так же будет встречать их, когда они вернутся.
Толпа...
Но жуть проникает в душу: так мало солдат. А где же главные силы? Разве можно удержать с ними Псков?
- Главный отряд с Балаховичем,- отвечают солдаты.
_______________________
Эстонцы очищают помещения. Уходят в Завеличье. Здесь будут русские.
К вечеру приезжает Балахович. Снова толпа.
Он в странной форме. Какой-то козакин. На галифэ золотые лампасы. Шапка с желтым верхом и серебряным крестом. „Желтые попугаи“*). Среднего роста. Лицо изрытое слегка оспинами. Глаза раскосые и бегают по сторонам. Прямо не смотрит.
Говорит речь. Поздравляет с освобождением от большевиков. Снова кричат „ура“. Лица веселые.
А ночью слышна орудийная пальба, стрекочут пулеметы где-то по близости от города. Снаряды эстонцев из Завеличья разрывают воздух над самым городом и уносятся вдаль.
Красные собрались с силами и наступают.
____________________________________________________________________________
*) Эту же форму носили и остальные балаховские офицеры. В народе их прозвали „Желтые попугаи“.
____________________________________________________________________________
19.
Утро. На Базарной площади оживленная торговля. Масса народа. На столбе, рядом с часовней, висит труп. Ноги его чуть выше столов с хлебом. Рубаха, приподнявшаяся кверху и открывшая голый живот. Слабо повисшие пасконные брюки. Лицо, посинелое, избитое, с высунутым языком, открыто.
Страшный призрак.
Кругом толпятся бабы, дети. Идет оживленная торговля хлебом.
А рядом часовня: „Приидите все страждущие и обремененные“...
Как грубо и нелепо...
Мальчишки трогают висельника за ноги, качают его. Он беспомощно поворачивается и точно смотрит на торгующих.
Труп висит три дня.
По утрам слетаются вороны. Они уже выклевали один глаз. Живое мясо. А на лотках тоже мясо.
_______________________
- Так будет поступлено со всяким коммунистом,- заявляет Балахович, пришедшим к нему с протестом членам думы.
_______________________
Снова доносы. Снова хватают направо и налево, но теперь уже без всякого разбора.
Полковник Энгельгардт, бритый с сильной челюстью, холодными бесцветными глазами и медленными движениями, знает свое „дело“ не хуже „батьки“. В псковском застенке говорят творятся ужасы. Но Энгельгардт - холодный, механический немец.
Здесь же грабительствующие аристократы - Аксаков, Стоякин, А. А. Макаров и прочие столпы балаховщины.
Их „машина“ работает методически, отправляя попавшегося к праотцам.
20.
Штаб Балаховича в центре города. В здании Губернского Земства.
Напротив телеграфный столб. На нем свежая, исжелто-белая перекладина на две стороны. Внизу помост и лестница. Под перекладиной две подпорки. Виселица.
_______________________
Бегут мальчишки. Радостно посвистывают, подпрыгивают. Взлезают на тумбы, чтобы лучше видеть.
Женщины с детьми на руках. Сбоку еле поспевают маленькие. Мужчины. Опять женщины. Дети.
Среди них небольшой отряд солдат. Но солдаты ли это? Они больше похожи на разбойников.
Из личной сотни „Батьки“...
За их цепью двое. Один молодой, другой постарше. У второго маленькая русая бородка. Одежда сорвана. Почти голые.
Лица неподвижные. На них налет странной зелени. Глаза ушли в глубину и смотрят прямо, вдаль, поблизости они уже ничего не видят. Ноги, как деревянные. Их подталкивают, они спотыкаются, замедляют шаг, останавливаются и снова идут.
Мальчишки вертятся кругом. Стараются заглянуть в лицо.
- Кровопивцы!..- расдельно произносит какая-то женщина. - Так вам и надо, жиды проклятые.
Они оба русские, православные...
А в стороне щелкают датчане. Они профессионалы. Им нужна фильма. И только. А это - интересно.
Медленно подходят к виселице. Ждут.
На балкон дома выходит Балахович. Кругом его свита. Пьяные.
- Граждане, обращаюсь к вам: кто может поручиться за них? Найдутся поручители - отпущу.
Молчание. Толпа собралась не для этого. Ей нужно зрелище.
Проходят томительно минута за минутой. Тишина. Только мальчишки пристраиваются повыше, да кое-кто продвигается вперед.
Балахович машет платком и поворачивается: он прервал обед и теперь пошел кончать.
Между первым и вторым блюдом...
Приговоренных подводят к виселице. Толпа с жадностью наблюдает каждое движение, взгляд.
Они медленно подымаются по лестнице. Их подталкивают. Вот они ступили на помост. Дают каждому по веревке.
Неразгибающимися, мертвыми пальцами они привязывают их к перекладине, делают петли.
Из толпы несутся шутки, советы, замечания.
Молодой более решителен. Завязав петлю, он быстро накидывает ее на шею.
Старший же, накинув петлю под подбородок, смотрит странно-безучастно и в то же время жадно вокруг.
Толпа волнуется: слишком медлят висельники.
- Ну, черти, живей,- злобно, не глядя, говорит один из солдат.
Но старший снова снимает петлю. Несутся проклятья. Где-то, в стороне, не выдержала женщина. Истерика. Нервничают и солдаты.
Наконец, молодой отчаянно отталкивается и дергает в воздухе ногами. Толпа облегченно и жутко охает, прикованная к трупу.
Но старший... он снова надевает петлю. Стоит мгновение неподвижно. Бросается и... падает вниз.
Сорвался.
Его схватывают. Диким,- такой может быть только у воскресших из мертвых,- взглядом озирается вокруг и снова взлезает по лестнице.
- Тюря, мать твою...., и петли то связать толком не умеешь,- набрасываются на него солдаты.- Вяжи крепче, мать твою.... Что мы проклятые что ль смотреть, как ты возишься! Коммунист, мать твою ...
На брань никто не обращает внимания. Не до того. Толпа поддакивает, издает злобные звуки, рычит... Как звери...
Снова вяжется петля... Снова нерешительные взгляды.
Больше нет сил терпеть эту пытку. Из-за столба протягивается сразу несколько рук и с силой толкают его. Он отрывается от помоста и дрыгает ногами.
Толпа медленно расходится, удовлетворенная зрелищем. Обсуждают подробности. Это первая публичная казнь во всех подробностях.
Трупы висят до утра. Над ними кружатся обнаглевшие вороны, а внизу вертятся мальчишки.
Им весело.
_______________________
Улицы полны гуляющей публикой. Флиртуют.
Псковским барышням снова раздолье: пришли „душки офицеры“ в блестящей форме. Их, ведь, так давно не было.
В „кафэ“, наскоро выросших, битком. Тоже - „блестящие офицеры“ и барышни.
Завязываются новые, возобновляются старые романы. Пьют кофе и едят пирожные.
А на столбах висят трупы.
Кто из них коммунист - тайна.
21.
„Суд народный“ продолжает твориться изо дня в день. Выходит на балкон „Батька“, спрашивает толпу. Она молчит. И в воздухе дергаются новые ноги. А Балахович с гордостью заявляет, что он... „никого не вешает“, - „сами вешаются“... Система.
_______________________
- Мы к тебе, заявляют владельцы-ломовики, не оставь, батька, накажи М-ва. Он прижимал нас при большевиках.
М-ва вешают. Ибо его никто не знает.
А спустя месяц выясняется, что М-в никогда и не был большевиком, что он скрылся из Петрограда.
Поздно...
_______________________
- Крест есть? - точно срыву спрашивает Балахович одного из приговоренных к смерти грабителей.
- Так точно, есть.
- Освободить его.
Бывают и такие случаи, когда крест спасает.
_______________________
Часа два стояла толпа, в ожидании очередной казни. Ругались:
- Чего не ведут! Зря время теряем... Знают тоже - времени мало. Измываются черти...
Выходит адъютант „Батьки“:
- Сегодня казни не будет. Можете расходиться.
- Как? Почему? Чего же вы раньше не сказали? - несется из толпы.
Опечаленно расходятся по домам: казни не было.
22.
У меня есть маленький знакомый мальчик. Ему года четыре. Хороший, способный, из интеллигентной семьи. Его оберегают от „псковской обыденщины“. Но казни проникли всюду. Они - любимая игра большинства детей. Тема для разговора взрослых.
- Скажи, можно кошку повесить?- серьезно спрашивает он.
- Как повесить?
- Да так, за шею. Мы сегодня крысу повесили. Забавная, долго вертелась. Смешно... А кошку можно повесить?
Он еще не видал казней.
_______________________
К Балаховичу,- он любит блеснуть доступностью и простотою,- входит барышня. Лицо ее подергивается.
- Полковник, ради Бога, прекратите казни в городе. Жить невозможно. Моя мать-старушка с ума сходит. Каждый день, каждый день... под самыми окнами...
Она плачет.
- Съезжайте с квартиры, если не можете видеть,- холодно отвечает Балахович.- Из-за вас я не намерен переносить казни. Большевики в застенке казнили, а я - на народе. Суд народный. Я прикажу найти вам квартиру,- любезно заключает он.
_______________________
На обращение членов думы тот же ответ:
- Я не большевик. Для меня дороже всего воля народа. А развращение толпы - ерунда. Надо приучаться видеть всё. Это гражданская война, а не миндальничание.
_______________________
- Что ж это будет? Что будет? - скорбно вздыхают граждане. - Ведь, большевики тем же отплатят.
А орудия ухают. Слышен сухой треск пулемета.
_______________________
Наконец, молчавшие до сих пор эстонцы не выдерживают и ведут с Балаховичем переговоры о прекращении казней в центре города. Казни выносятся на Сенную площадь. Рядом с центром.
Наблюдают за казнями и американцы, и англичане. Но это не их дело. Они... „не могут вмешиваться во внутренние дела“...
- Что будет? - этот вопрос волнует всё больше и больше.
23.
Собрание гласных псковской городской думы. Зеленый стол с двумя закруглениями. Окна разбиты. Маленькая кучка народа-гостей - в большом зале. Это - публика.
Должен выступать Балахович, еще недавно разогнавший думу.
Становится с каждым днем тревожней, красные нажимают со всех сторон, и дума снова призвана к власти.
- Полковник, скажите, удержится-ли Псков? Может-быть, вы его не будете защищать? Подумайте, что будет с гражданами, если вы бросите Псков? Надо заранее принять меры. - Сыплются вопросы, тревожные, из среды гласных.
- Мы будем защищать Псков до последней возможности,- отвечает Балахович. - Отдать его красным,- значит, потерять всё. Я еще сегодня получил сообщение, что конный полк Троцкого хочет перейти ко мне. Посланы для переговоров. Еще некоторые части хотят перейти. Положение прочное. Но, конечно, если придется - оставлю Псков. Я - разбойник. Город для меня не так важен.
Еще несколько обещаний, несколько хвастливых фраз, и он ушел со своей свитой.
Успокоил...
К вечеру на улицах действительно появляются несколько всадников в фантастических красных костюмах. - Это... „из полка Троцкого... там все в красном“...
_______________________
А накануне красные почти ворвались в Псков. Еще с вечера вдалеке раздавалась пальба. В синем вечернем небе прыгали и носились, как огненные яблоки, шрапнели. Рвались, выпуская еле заметный дымок. И странно было думать, что каждое такое яблоко - смерть. Какая-то игра, перебрасывание огненными мячами.
А ночью стрекот пулемета, крики „ура“, паника и веселая песня эстонских солдат в городе.
Песня успокаивала. Красные были в Березке, т. е. в Пскове.
24.
Эстонские (броне-поезда) переправились через Великую, они ушли к Порхову. Там идет бой. С каждым днем всё труднее и труднее - красные отовсюду.
- Вы не можете себе представить, что это было, - рассказывает эстонский офицер. - Сумасшествие какое-то. Они (красные) лезли прямо на поезд. Хватались за колеса. Нельзя было стрелять - били их, чем попало. Большевики, видно, напаивают их чем-то перед атакой, - иначе быть не может. Тысяч пять положили,- вся река завалена трупами. А китайцы! выскочит мерзавец на полянку, кругом насыпит патроны. Упрет винтовку в живот и стреляет, стреляет пока не убьют. Дикие. Еще никогда не приходилось так сражаться.
_______________________
Перешел Вятский полк. Молодые, сытые.
- Что, надоело у красных?
- Э, воевать надоело-то. Батька-то мир обещает,- вот и перешли.
Часть их уже отправлена на фронт. Их даже не спрашивали, хотят ли они воевать.
- Ну, ребятки, отдохнули, поели,- теперь с Богом. Докажите, что вы не зря перешли, - напутствует их Балахович.
Некоторые в городе, на караулах. Они голодают. Ходят по домам и просят подаяние. „Батька“ не кормит.
Это не красные и не белые, - замиренцы. Но их обманывают и снова шлют на фронт. Они опять уходят к красным. Заколдованный круг.
25.
Сегодня разрывали могилы коммунистов в саду кадетского корпуса. Но толпу это уже не интересует. Надоело.
- Падаль эту выбросить так, чтобы и найти нельзя было,- распорядились балаховцы.
Гробы вырывают, ставят на поверхности в ряд.
- Ишь, ты, куда занесло их,- шутит одинокий наблюдатель. - Директорша здесь свою собачку, „Фифи“, схоронила, а они рядом.
С мертвецами обращаются, как с падалью. Даже хуже.
А потом будет обратно. Дико...