(no subject)
Андрей Смирнов:
«Кинематографисты по большей части бездельники»
Татьяна РАССКАЗОВА,
газета «Сегодня», 9 апреля 1994 года
- Вас наверняка давно тошнит от разговоров, что-де из-за инфляции замораживаются съемки уже начатых картин, "Мосфильм" в предынфарктном состоянии и т. д. Но, может быть, вы обладаете свежей духоподьемной информацией? Возможно, положение уже стабилизируется? Или дело идет к окончательному краху?
- Совершенно не разделяю апокалиптических оценок. В прошлом году в России сделано 132 полнометражных фильма, что позволило ей остаться самой фильмопроизводящей европейской страной. Уже несколько лет, как упразднена цензура и кинематографисты пользуются полной свободой. Вопрос о прокате, конечно, крайне болезнен, но и здесь я не вижу проблем чисто кинематографического свойства: сказываются все те же нерешенные вопросы экономической и политической жизни - в первую очередь, вопрос о собственности, которая якобы принадлежит государству, а на деле - никому. Ни одно кинопредприятие до сих пор не акционировано. Многих устраивает возможность стричь купоны с государственных субсидий и ни за что не отвечать. Многотысячные коллективы "Мосфильма", "Ленфильма", привыкшие получать зарплату из рук государства вне зависимости от качества и степени необходимости своей работы, делают судорожные усилия, чтобы удержаться на плаву. С "Мосфильма" не уволен ни один человек, студия раздираема страстями. Вместо того, чтобы акционировать этот гигант, дабы потом совет пайщиков, то есть частных собственников, решал, сколько творческих объединений он способен прокормить, требовал отчета и т. д., - "Мосфильм" издает вопли, умоляя, чтобы его взяли на государственный кошт. (Кстати, характерный штрих: в свое время худруки творческих объединений были избраны тайным голосованием на совместном заседании коллегии Госкино и секретариата союза. Предполагалось, что через какое-то время им придется отчитываться, и тот, кто не справился, уйдет- выберут других. Но СССР и Госкино приказали долго жить - вышло, что худруки получили объединения в личное и, по-видимому, пожизненное пользование. Во всяком случае, ни один из этих уважаемых кинематографистов не поставил вопроса о том, что его полномочия истекли: хотя бы затем, чтобы получить новый легитимный мандат).
Да не только "Мосфильм" - вся кинематографическая среда исторгает стенания, общий смысл которых: помогите вернуться обратно, к прежней системе. За гарантированную государственную зарплату, какова бы она ни была, люди готовы на все. Я, надо сказать, никогда не понимал, почему налогоплательщики должны содержась кинематографистов. В нашем союзе более семи тысяч человек. большей частью - люди неквалифицированные, неодаренные, и я не вижу никакого морального оправдания паразитическому существованию этой огромной армии бездельников.
Что касается прогноза, то я бы не взялся предрекать ни расцвета, ни распада. Совершенно ясно, что с кинематографом будет то же, что и со всем остальным. В значительной степени его судьба зависит от решения на законодательном уровне вопроса о собственности.
- Когда-то вы сняли "Белорусский вокзал", героям которого, ветеранам войны, именно память о ней помогала сохранить человеческое достоинство. А могли бы вы, например, сделать картину о других ветеранах, которые убеждены, что война выдала им индульгенцию на все последующие годы мирной жизни? Что все позволено?
- Нет.
- Вы таких не встречали?
- Знаете, послевоенная Москва была наводнена инвалидами, которые пели в электричках, целыми днями пили в многочисленных забегаловках, среди них было много буйных, агрессивных. (Что в общем вполне естественно). Их боялась даже милиция. Постепенно инвалидов убрали из Москвы, наверное, чтобы не портили картину вдохновенного социалистического строительства. Думаю, если кто и вправе выносить им моральную оценку, то только тот, кто прошел через такие же испытания.
Я хорошо помню участников обороны Брестской крепости, которых разыскивал и находил мой отец. Это были скромные достойные люди, обыкновенные русские обыватели, по отношению к которым родина оказалась очень неблагодарной: многие после плена угодили в советские лагеря. Словом, я не вижу материала для "разоблачительного" фильма на эту тему.
- А каких еще тем вы избегаете касаться в творчестве?
- У Чехова есть потрясающий рассказ "В овраге", там героиня обливает кипятком чужого ребенка, и он умирает. Я бы никогда не решился написать такую сцену. Страшно. По опыту знаю, что записанные фантазии имеют свойство перемещаться в реальность.
- Когда вы сняли "Осень", ее мало кому удалось посмотреть, зато по Москве поползли слухи, что появился первый отечественный эротический фильм (что было некоторым преувеличением). Если бы сегодня нашлись деньги и хороший сценарий, - согласились бы вы показать класс, сделать кино, о котором можно сказать, что это высокая эротика?
- Видите ли, порог запретного, разрушенный в общественном сознании лишь в последние годы, для меня не существовал никогда. Кажется, я всегда был склонен к эротике, хотя, в силу не зависящих от меня обстоятельств, эта тяга проявилась в моих картинах в меньшей степени, чем могла бы. Говорят, что режиссер мыслит образами, хотя должен мыслить головой. Когда вы произнесли слово "эротика", я невольно вспомнил одну из самых блестящих сцен в мировом кино - эпизод из фильма Тони Ричардсона "Том Джонс, найденыш". Герои вот-вот бросятся в постель, но собственно постели-то и нет. Влюбленные всего лишь обедают. Тем не менее, эта сцена невероятно эротична, насквозь пронизана их нетерпением, возбуждением и решена остроумно и изящно. Это лишний раз доказывает, что разговоры об эротике вообще, в отрыве от конкретного сюжета и жанра, малопродуктивны.
Я вот мучаюсь сейчас над сценарием, ломаю голову, как рассказать некую историю, чтобы она задела и даже шокировала современного человека. И решение любовных сцен важно не потому, что снимать сегодня без них - "дурной тон", а потому, что это очень сильное выразительное средство.
- Вы имеете в виду фильм о судьбе крестьянки? Однажды вы уже рассказывали, что собираетесь снять его в жанре эпоса с элементами кича.
- Да, это та самая картина. История русской бабы. 1911-1921 годы. Хотя ни эпоса, ни кича, по-моему, пока не получается.
- В свое время, когда потребовалось заменить Климова на посту главы Союза кинематографистов, вы-таки согласились. Так что, похоже, вы - человек долга. А бывали ли случаи, чтобы в борьбе между долгом и чувством победу одерживало чувство?
- Разумеется. И не раз. Если вы имеете в виду не общественные стороны жизни, а личные, то я бываю бесчувствен по отношению к близким, по отношению к старшим, по отношению к женщинам и даже по отношению к собственным детям. По-моему, такое случается почти со всеми. Но публично копаться в собственных грехах на радость любознательной общественности - не вижу проку.
- Вы когда-нибудь чувствовали себя управляемым? Если да, то кем или чем: богом, бесом, замыслом, женщиной?
- Режимом. Всегда.
- Но вы же неизменно дистанцировались, не участвовали ни в каких постыдных общественных кампаниях.
- Тем не менее, каждую минуту испытывал бессилие и зависимость. Мне иногда кажется, что если бы у меня так рано не появились дети, я просто не дожил бы до сегодняшнего дня. Иногда мучило ощущение буквально физического удушья, бессильной ярости, ненависти, понимаете? А жизнь в ненависти - неплодотворна, она разъедает душу. Причем, объект ненависти неуязвим - вы же погибаете под ее грузом.
Поэтому сегодня, хотя жизнь достаточно трудна, я готов терпеть все. Только за то, что есть возможность дышать. Я давно привык, что, условно говоря, победа всегда имела привкус поражения: после любой премьеры у меня было чувство... - я прошу прошения за это слово, но оно исчерпывающе отражает тогдашнее состояние - чувство обосранности. А недавно я поставил спектакль, вернулся с премьеры и поймал себя на мысли, что ничего подобного. У меня над душой никто не стоял. Впервые в жизни я решал только объективные творческие задачи. Не могу сказать, что вполне доволен собой, не все удалось актерам, которые, думаю, еще разыграются, но тем не менее возникло законное удовлетворение, которое свойственно испытывать нормальному человеку, который сделал примерно то, что хотел.
- Помнится, вы сетовали в печати, что политическая жизнь требует постоянного участия, отвлекает от творчества. Странно, что вы выбрали для постановки пьесу "Ужин", где действуют опять же политиканы: Талейран и Фуше. Кстати, не пытались ли ваши "звездные" исполнители давать вам советы, трансформировать режиссерский замысел?
- Политическая актуальность пьесы представлялась мне недостатком. Не хотелось, чтобы спектакль выглядел публицистикой: он не о политике и политиках, а о человеческих характерах, крупно очерченных драматургом. Именно поэтому я избрал спокойное, академичное сценическое решение: чтобы все внимание зрителей сосредоточилось на актерах. Что касается работы со "звездами", то иногда мы спорили, но главной проблемой было успеть выучить текст.
- Не столь уж непосильная задача, если учесть, что между пресс-конференцией, когда было объявлено о начале репетиций, и днем премьеры прошло месяцев семь-восемь.
- Мы работали месяц весной, две недели в декабре и десять дней перед выпуском. Репетиционный период не занял и двух месяцев: актеры постоянно играли в своих театрах, в кино... Да нет, работать с ними - наслаждение, конечно.
- В последнее время вы и сами стали сниматься: Чернов у Юрского, подпольный миллионер Корейко у Пичула - очень качественные актерские работы. Совершенно очевидно, что ваш бессловесный персонаж с мученическим лицом в "Плаще Казановы" - знаковая фигура. Какой смысл вы сами вкладывали в эту роль?
- Об этом у Галина нужно спрашивать. От роли осталось так мало, что рассказывать о ней просто смешно. Если бы я знал, что в фильм войдут лишь жалкие обрезки, не стал бы сниматься.
- Какое, на ваш взгляд, свойство характера противопоказано режиссеру?
- Есть два порока, которые абсолютно не совместимы с этой профессией: лень и запойное пьянство. Все остальные - вполне годятся.
- Однажды вы сказали (собственно, это одна из любимых тем перестроечной публицистики), что водораздел в обществе проходит для вас по проблеме покаяния. То есть готовности к нему. А случалось ли вам не простить человека, который повинился лично вам?
- Вопрос на засыпку. Был случай, когда мы два года не общались с приятелем, встретились случайно, и он бросился мне на шею. "Прости", - говорит. Причем я точно знал, что, если отношения восстановятся, будет только хуже. Но невозможно оттолкнуть протянутую руку. Не уверен, что это добродетель, может быть, душевная дисциплина требует быть более твердым. Но у меня этой твердости нет.
«Кинематографисты по большей части бездельники»
Татьяна РАССКАЗОВА,
газета «Сегодня», 9 апреля 1994 года
- Вас наверняка давно тошнит от разговоров, что-де из-за инфляции замораживаются съемки уже начатых картин, "Мосфильм" в предынфарктном состоянии и т. д. Но, может быть, вы обладаете свежей духоподьемной информацией? Возможно, положение уже стабилизируется? Или дело идет к окончательному краху?
- Совершенно не разделяю апокалиптических оценок. В прошлом году в России сделано 132 полнометражных фильма, что позволило ей остаться самой фильмопроизводящей европейской страной. Уже несколько лет, как упразднена цензура и кинематографисты пользуются полной свободой. Вопрос о прокате, конечно, крайне болезнен, но и здесь я не вижу проблем чисто кинематографического свойства: сказываются все те же нерешенные вопросы экономической и политической жизни - в первую очередь, вопрос о собственности, которая якобы принадлежит государству, а на деле - никому. Ни одно кинопредприятие до сих пор не акционировано. Многих устраивает возможность стричь купоны с государственных субсидий и ни за что не отвечать. Многотысячные коллективы "Мосфильма", "Ленфильма", привыкшие получать зарплату из рук государства вне зависимости от качества и степени необходимости своей работы, делают судорожные усилия, чтобы удержаться на плаву. С "Мосфильма" не уволен ни один человек, студия раздираема страстями. Вместо того, чтобы акционировать этот гигант, дабы потом совет пайщиков, то есть частных собственников, решал, сколько творческих объединений он способен прокормить, требовал отчета и т. д., - "Мосфильм" издает вопли, умоляя, чтобы его взяли на государственный кошт. (Кстати, характерный штрих: в свое время худруки творческих объединений были избраны тайным голосованием на совместном заседании коллегии Госкино и секретариата союза. Предполагалось, что через какое-то время им придется отчитываться, и тот, кто не справился, уйдет- выберут других. Но СССР и Госкино приказали долго жить - вышло, что худруки получили объединения в личное и, по-видимому, пожизненное пользование. Во всяком случае, ни один из этих уважаемых кинематографистов не поставил вопроса о том, что его полномочия истекли: хотя бы затем, чтобы получить новый легитимный мандат).
Да не только "Мосфильм" - вся кинематографическая среда исторгает стенания, общий смысл которых: помогите вернуться обратно, к прежней системе. За гарантированную государственную зарплату, какова бы она ни была, люди готовы на все. Я, надо сказать, никогда не понимал, почему налогоплательщики должны содержась кинематографистов. В нашем союзе более семи тысяч человек. большей частью - люди неквалифицированные, неодаренные, и я не вижу никакого морального оправдания паразитическому существованию этой огромной армии бездельников.
Что касается прогноза, то я бы не взялся предрекать ни расцвета, ни распада. Совершенно ясно, что с кинематографом будет то же, что и со всем остальным. В значительной степени его судьба зависит от решения на законодательном уровне вопроса о собственности.
- Когда-то вы сняли "Белорусский вокзал", героям которого, ветеранам войны, именно память о ней помогала сохранить человеческое достоинство. А могли бы вы, например, сделать картину о других ветеранах, которые убеждены, что война выдала им индульгенцию на все последующие годы мирной жизни? Что все позволено?
- Нет.
- Вы таких не встречали?
- Знаете, послевоенная Москва была наводнена инвалидами, которые пели в электричках, целыми днями пили в многочисленных забегаловках, среди них было много буйных, агрессивных. (Что в общем вполне естественно). Их боялась даже милиция. Постепенно инвалидов убрали из Москвы, наверное, чтобы не портили картину вдохновенного социалистического строительства. Думаю, если кто и вправе выносить им моральную оценку, то только тот, кто прошел через такие же испытания.
Я хорошо помню участников обороны Брестской крепости, которых разыскивал и находил мой отец. Это были скромные достойные люди, обыкновенные русские обыватели, по отношению к которым родина оказалась очень неблагодарной: многие после плена угодили в советские лагеря. Словом, я не вижу материала для "разоблачительного" фильма на эту тему.
- А каких еще тем вы избегаете касаться в творчестве?
- У Чехова есть потрясающий рассказ "В овраге", там героиня обливает кипятком чужого ребенка, и он умирает. Я бы никогда не решился написать такую сцену. Страшно. По опыту знаю, что записанные фантазии имеют свойство перемещаться в реальность.
- Когда вы сняли "Осень", ее мало кому удалось посмотреть, зато по Москве поползли слухи, что появился первый отечественный эротический фильм (что было некоторым преувеличением). Если бы сегодня нашлись деньги и хороший сценарий, - согласились бы вы показать класс, сделать кино, о котором можно сказать, что это высокая эротика?
- Видите ли, порог запретного, разрушенный в общественном сознании лишь в последние годы, для меня не существовал никогда. Кажется, я всегда был склонен к эротике, хотя, в силу не зависящих от меня обстоятельств, эта тяга проявилась в моих картинах в меньшей степени, чем могла бы. Говорят, что режиссер мыслит образами, хотя должен мыслить головой. Когда вы произнесли слово "эротика", я невольно вспомнил одну из самых блестящих сцен в мировом кино - эпизод из фильма Тони Ричардсона "Том Джонс, найденыш". Герои вот-вот бросятся в постель, но собственно постели-то и нет. Влюбленные всего лишь обедают. Тем не менее, эта сцена невероятно эротична, насквозь пронизана их нетерпением, возбуждением и решена остроумно и изящно. Это лишний раз доказывает, что разговоры об эротике вообще, в отрыве от конкретного сюжета и жанра, малопродуктивны.
Я вот мучаюсь сейчас над сценарием, ломаю голову, как рассказать некую историю, чтобы она задела и даже шокировала современного человека. И решение любовных сцен важно не потому, что снимать сегодня без них - "дурной тон", а потому, что это очень сильное выразительное средство.
- Вы имеете в виду фильм о судьбе крестьянки? Однажды вы уже рассказывали, что собираетесь снять его в жанре эпоса с элементами кича.
- Да, это та самая картина. История русской бабы. 1911-1921 годы. Хотя ни эпоса, ни кича, по-моему, пока не получается.
- В свое время, когда потребовалось заменить Климова на посту главы Союза кинематографистов, вы-таки согласились. Так что, похоже, вы - человек долга. А бывали ли случаи, чтобы в борьбе между долгом и чувством победу одерживало чувство?
- Разумеется. И не раз. Если вы имеете в виду не общественные стороны жизни, а личные, то я бываю бесчувствен по отношению к близким, по отношению к старшим, по отношению к женщинам и даже по отношению к собственным детям. По-моему, такое случается почти со всеми. Но публично копаться в собственных грехах на радость любознательной общественности - не вижу проку.
- Вы когда-нибудь чувствовали себя управляемым? Если да, то кем или чем: богом, бесом, замыслом, женщиной?
- Режимом. Всегда.
- Но вы же неизменно дистанцировались, не участвовали ни в каких постыдных общественных кампаниях.
- Тем не менее, каждую минуту испытывал бессилие и зависимость. Мне иногда кажется, что если бы у меня так рано не появились дети, я просто не дожил бы до сегодняшнего дня. Иногда мучило ощущение буквально физического удушья, бессильной ярости, ненависти, понимаете? А жизнь в ненависти - неплодотворна, она разъедает душу. Причем, объект ненависти неуязвим - вы же погибаете под ее грузом.
Поэтому сегодня, хотя жизнь достаточно трудна, я готов терпеть все. Только за то, что есть возможность дышать. Я давно привык, что, условно говоря, победа всегда имела привкус поражения: после любой премьеры у меня было чувство... - я прошу прошения за это слово, но оно исчерпывающе отражает тогдашнее состояние - чувство обосранности. А недавно я поставил спектакль, вернулся с премьеры и поймал себя на мысли, что ничего подобного. У меня над душой никто не стоял. Впервые в жизни я решал только объективные творческие задачи. Не могу сказать, что вполне доволен собой, не все удалось актерам, которые, думаю, еще разыграются, но тем не менее возникло законное удовлетворение, которое свойственно испытывать нормальному человеку, который сделал примерно то, что хотел.
- Помнится, вы сетовали в печати, что политическая жизнь требует постоянного участия, отвлекает от творчества. Странно, что вы выбрали для постановки пьесу "Ужин", где действуют опять же политиканы: Талейран и Фуше. Кстати, не пытались ли ваши "звездные" исполнители давать вам советы, трансформировать режиссерский замысел?
- Политическая актуальность пьесы представлялась мне недостатком. Не хотелось, чтобы спектакль выглядел публицистикой: он не о политике и политиках, а о человеческих характерах, крупно очерченных драматургом. Именно поэтому я избрал спокойное, академичное сценическое решение: чтобы все внимание зрителей сосредоточилось на актерах. Что касается работы со "звездами", то иногда мы спорили, но главной проблемой было успеть выучить текст.
- Не столь уж непосильная задача, если учесть, что между пресс-конференцией, когда было объявлено о начале репетиций, и днем премьеры прошло месяцев семь-восемь.
- Мы работали месяц весной, две недели в декабре и десять дней перед выпуском. Репетиционный период не занял и двух месяцев: актеры постоянно играли в своих театрах, в кино... Да нет, работать с ними - наслаждение, конечно.
- В последнее время вы и сами стали сниматься: Чернов у Юрского, подпольный миллионер Корейко у Пичула - очень качественные актерские работы. Совершенно очевидно, что ваш бессловесный персонаж с мученическим лицом в "Плаще Казановы" - знаковая фигура. Какой смысл вы сами вкладывали в эту роль?
- Об этом у Галина нужно спрашивать. От роли осталось так мало, что рассказывать о ней просто смешно. Если бы я знал, что в фильм войдут лишь жалкие обрезки, не стал бы сниматься.
- Какое, на ваш взгляд, свойство характера противопоказано режиссеру?
- Есть два порока, которые абсолютно не совместимы с этой профессией: лень и запойное пьянство. Все остальные - вполне годятся.
- Однажды вы сказали (собственно, это одна из любимых тем перестроечной публицистики), что водораздел в обществе проходит для вас по проблеме покаяния. То есть готовности к нему. А случалось ли вам не простить человека, который повинился лично вам?
- Вопрос на засыпку. Был случай, когда мы два года не общались с приятелем, встретились случайно, и он бросился мне на шею. "Прости", - говорит. Причем я точно знал, что, если отношения восстановятся, будет только хуже. Но невозможно оттолкнуть протянутую руку. Не уверен, что это добродетель, может быть, душевная дисциплина требует быть более твердым. Но у меня этой твердости нет.