(no subject)
Чеченская элегия
”Кавказский пленник”. Сценаристы Ариф Алиев, Сергей Бодров, Борис Гилляр. Режиссер Сергей Бодров. АО “Караван”, БГ Продакшн при участии Роскомкино
Варвара Повалихина
газета «Сегодня», 3 апреля 1996 года
Костылин. Вань, а Вань, как “дезодорант” пишется?
Жилин. Де-зо... Слушай, а ну как не дойдет письмо - что потом?
Костылин. А потом - по жопе долотом.
Сергей Бодров, “Кавказский пленник”
В старые добрые времена, когда я работала кастеляншей в Центральном Академическом Театре Советской Армии на площади Коммуны, в театре была (и до сих пор есть) суперпривилегированная воинская часть - так называемая Команда актеров-военнослужащих. В разные годы в Команде служили родственники практически всех столичных знаменитостей, а также талантливые юноши с малоизвестными фамилиями, протырившиеся в Команду окольными путями. Достаточно сказать, что в мое время в ЦАТСе отбывали воинскую повинность Олег Меньшиков, Андрей Ташков, Александр Балуев, Денис Евстигнеев, Владимир Басов-младший, Игорь Верник, а также два будущих обозревателя “Сегодня” Леонид Велехов и Максим Андреев. Сии достославные личности, в чьи обязанности входило перетаскивание тяжелых декораций, очистка театральных подъездов от снега и в свободное время сценическое лицедейство, особым служебным рвением не отличались. Больше всего на свете они любили считать ворон, давить сачка, плевать в потолок, бить баклуши и бегать за “777” в ближайший гастроном. В то же время нельзя сказать, чтобы солдаты Команды совсем не интересовались искусством, нет, - у них даже был любимый спектакль, носивший патетическое название “Мгновение над пропастью”.
Это была чудовищно бездарная пропагандистская пьеска про двух советских пограничников, один из которых геройски погибал в борьбе с нарушителем границы. Но - братцы-кролики! - надо было видеть, что вытворяли на сцене актеры-военнослужащие Андрей Ташков и Вадим Ледогоров! Стены Малого зала никогда не слышали, чтобы так обращались с драматургией и режиссерским замыслом. Это была песня, послушать которую собиралось полкоманды и треть свободных сотрудников театра - гениальная глумливо-издевательская отсебятина, в которой Ташков с Ледогоровым смачно, по порядку (и каждый спектакль по-разному) умудрялись попросту говоря вы... да чего там, сами понимаете. Словом, во-первых, автора пьесы, во-вторых, режиссера, в третьих, советскую армию, в четвертых, Главное Политическое Управление, в чьем непосредственном подчинении находился театр, в пятых, в шестых и в седьмых, друзей, знакомых и родственников Кролика. Всех-всех-всех.
Но я отвлеклась. Фильм Сергея Бодрова совсем не про это.
Итак, в старые добрые времена служили на Кавказе два товарища: Жилин и Костылин.
Строго говоря, времена были вовсе не старые и не такие уж добрые. Да и служили они не совсем на Кавказе, а сами понимаете где. А если уж вообще начистоту, никакие они были не товарищи: Жилин представлял собой не толстовского удалого царского офицера, сражавшегося с татарами и не реального командира ОМОНа, доблестно сжигавшего чеченские села, но обыкновенного духа (духами в армии называют не тех притырков, что шляются после смерти, а сопливых новобранцев), а Костылин, как и всякий нормальный прапор, духов на дух не переносил. Костылин, кстати, тоже был не Костылин, а не пойми кто: звать Сашкой, фамилии не разобрать, потому как из детдомовских, служил в федеральных войсках по контракту и издавна слыл лихим воякой.
Однажды боевики перебили весь костылинский отряд, а контуженных Жилина и Костылина увезли в дальний аул: посадили в сарай, набили на ноги колодки и заставили работать. У ихнего хозяина, старого Хасана сын томился в неприятельском плену, и Хасан хотел обменять его на двух русских. Но нашенское военное командование, испокон веков отличавшееся вероломством и наплевательским отношением к пленным, не поверило честному чеченцу и даже подстроило ему ловушку. Хасан шибко любил сына и стерпел обиду: он велел Жилину и Костылину написать жалостливые письма домой, надеясь, что слезы солдатских матерей тронут жестокие генеральские сердца. (Нет-нет, Хасан не был идиотом, но у кино свои законы.)
Долго ли, коротко ли, но соскучились Жилин и Костылин у старого Хасана. И обращались с ними вроде неплохо, и хасанская родственница Дина их кумысом с лепешками баловала, и целебным горным воздухом они дышали вволю, ан нет: пора, мой друг, пора, свободы сердце просит, продекламировал как-то начитанный Костылин. Он-то знал, что ни мать, ни невеста, ни даже двоюродная бабушка не прошибут бронированные души их боевых командиров. И как-то на рассвете, сбросив сторожа в глубокую пропасть и заколов по дороге невинного пастуха, друзья ударились в бега. Но движимые благородной местью чеченцы быстро настигли и наказали нечестивцев: Жилина бросили в глубокую яму, а Костылину, как главному заводиле, перерезали горло. Ком а ля герр, шерше ля фам, а вы как думали?
А ночью к Жилину явился дух (не сопляк-новобранец, конечно, а натуральный дух Костылина, в полную величину) и давай философствовать: мол, возвестят о нашей казни преданья темные молвы, к ущельям, где гнездились мы, подъедет путник без боязни; и вообще, мол, я тут подумал на досуге и понял, что воевать плохо. Догадался Жилин, что это знак, ибо на следующее утро старому Хасану принесли скорбную весть, что русские убили его сына. И тогда взял Хасан дедовскую винтовку и повел Жилина в чисто поле на расстрел, и, хотя пепел Клааса бился о грудь Хасана, он пустил суровую мужскую слезу и выстрелил в воздух, ибо читал русского писателя Толстого, смотрел по телевизору передачу “Поле чудес” и потому ведал: зло порождает зло; жизнь одна во всем, и ты проявляешь в себе только часть этой жизни; а русский солдат Жилин, чеченский боевик Хасан, ассирийский царь Асахардон и японский холодильник “Самсунг” - это не заклятые враги, как полагают невежды, а один и тот же человек.
В финале свободный Жилин бредет по степи, а навстречу ему летят МИ-24 - бомбить чеченское село, стрелять в Хасана и Дину. Стойте, кричит Жилин, куда же вы? Эх, да разве остановишь... Прощай, Динушка. Век буду помнить твои лепешки.
Пушкину и Толстому сюжетец, ясное дело, не приглянулся. “Ну ты, брат, учудил, - сказали они Бодрову. - Зарыл, ты, брат, свой талант в землю, конъюнктуркой, брат, балуешься.” - “Так это ж притча, - объяснял приятелям Бодров. - В притче все можно. Что хочу, то и ворочу. Вона Мел Гибсон куда Ричарда III забросил - и ничего, “Оскара” отхватил. А ежели вас чего смущает, так я ваши фамилии в титрах вовсе не упомяну”.
Так и сделал.
И, наверное, вышел бы у Бодрова очередной “Афганский излом”, если б на роль Костылина режиссер не пригласил бывшего солдата Команды Олега Меньшикова. И каких только чудес на свете не бывает - Меньшикову сценарий понравился! “А чего там, - сказал актер, - забавная история. Жалостливая. У кого-то ж надо сниматься. На всех меня Михалковых не напасешься. Где тут у вас за аванс расписываться?”
Долго ли, коротко ли, но фильм получился замечательным. А если бы чеченцы зарезали Костылина чуть позже, ему б вообще цены не было. А Меньшикову я не только “Оскара”, а последние “777” из старой заначки отдала бы.
Потому что это ж надо так уметь, чтобы одним махом... Сами понимаете... Всю чеченскую войну- раз, Дудаева - два, Грачева - три, Ельцина - четыре, Бодрова, Гилляра и Арифа Алиева - пять... И даже Пушкина с Толстым не пожалел, семь-восемь.
Толстой - старик, ему обидно конечно, а Пушкин встал, отряхнулся и улыбается до ушей.
- Ну ты, брат, того, этого... Молодец. Талантливый сукин сын.
”Кавказский пленник”. Сценаристы Ариф Алиев, Сергей Бодров, Борис Гилляр. Режиссер Сергей Бодров. АО “Караван”, БГ Продакшн при участии Роскомкино
Варвара Повалихина
газета «Сегодня», 3 апреля 1996 года
Костылин. Вань, а Вань, как “дезодорант” пишется?
Жилин. Де-зо... Слушай, а ну как не дойдет письмо - что потом?
Костылин. А потом - по жопе долотом.
Сергей Бодров, “Кавказский пленник”
В старые добрые времена, когда я работала кастеляншей в Центральном Академическом Театре Советской Армии на площади Коммуны, в театре была (и до сих пор есть) суперпривилегированная воинская часть - так называемая Команда актеров-военнослужащих. В разные годы в Команде служили родственники практически всех столичных знаменитостей, а также талантливые юноши с малоизвестными фамилиями, протырившиеся в Команду окольными путями. Достаточно сказать, что в мое время в ЦАТСе отбывали воинскую повинность Олег Меньшиков, Андрей Ташков, Александр Балуев, Денис Евстигнеев, Владимир Басов-младший, Игорь Верник, а также два будущих обозревателя “Сегодня” Леонид Велехов и Максим Андреев. Сии достославные личности, в чьи обязанности входило перетаскивание тяжелых декораций, очистка театральных подъездов от снега и в свободное время сценическое лицедейство, особым служебным рвением не отличались. Больше всего на свете они любили считать ворон, давить сачка, плевать в потолок, бить баклуши и бегать за “777” в ближайший гастроном. В то же время нельзя сказать, чтобы солдаты Команды совсем не интересовались искусством, нет, - у них даже был любимый спектакль, носивший патетическое название “Мгновение над пропастью”.
Это была чудовищно бездарная пропагандистская пьеска про двух советских пограничников, один из которых геройски погибал в борьбе с нарушителем границы. Но - братцы-кролики! - надо было видеть, что вытворяли на сцене актеры-военнослужащие Андрей Ташков и Вадим Ледогоров! Стены Малого зала никогда не слышали, чтобы так обращались с драматургией и режиссерским замыслом. Это была песня, послушать которую собиралось полкоманды и треть свободных сотрудников театра - гениальная глумливо-издевательская отсебятина, в которой Ташков с Ледогоровым смачно, по порядку (и каждый спектакль по-разному) умудрялись попросту говоря вы... да чего там, сами понимаете. Словом, во-первых, автора пьесы, во-вторых, режиссера, в третьих, советскую армию, в четвертых, Главное Политическое Управление, в чьем непосредственном подчинении находился театр, в пятых, в шестых и в седьмых, друзей, знакомых и родственников Кролика. Всех-всех-всех.
Но я отвлеклась. Фильм Сергея Бодрова совсем не про это.
Итак, в старые добрые времена служили на Кавказе два товарища: Жилин и Костылин.
Строго говоря, времена были вовсе не старые и не такие уж добрые. Да и служили они не совсем на Кавказе, а сами понимаете где. А если уж вообще начистоту, никакие они были не товарищи: Жилин представлял собой не толстовского удалого царского офицера, сражавшегося с татарами и не реального командира ОМОНа, доблестно сжигавшего чеченские села, но обыкновенного духа (духами в армии называют не тех притырков, что шляются после смерти, а сопливых новобранцев), а Костылин, как и всякий нормальный прапор, духов на дух не переносил. Костылин, кстати, тоже был не Костылин, а не пойми кто: звать Сашкой, фамилии не разобрать, потому как из детдомовских, служил в федеральных войсках по контракту и издавна слыл лихим воякой.
Однажды боевики перебили весь костылинский отряд, а контуженных Жилина и Костылина увезли в дальний аул: посадили в сарай, набили на ноги колодки и заставили работать. У ихнего хозяина, старого Хасана сын томился в неприятельском плену, и Хасан хотел обменять его на двух русских. Но нашенское военное командование, испокон веков отличавшееся вероломством и наплевательским отношением к пленным, не поверило честному чеченцу и даже подстроило ему ловушку. Хасан шибко любил сына и стерпел обиду: он велел Жилину и Костылину написать жалостливые письма домой, надеясь, что слезы солдатских матерей тронут жестокие генеральские сердца. (Нет-нет, Хасан не был идиотом, но у кино свои законы.)
Долго ли, коротко ли, но соскучились Жилин и Костылин у старого Хасана. И обращались с ними вроде неплохо, и хасанская родственница Дина их кумысом с лепешками баловала, и целебным горным воздухом они дышали вволю, ан нет: пора, мой друг, пора, свободы сердце просит, продекламировал как-то начитанный Костылин. Он-то знал, что ни мать, ни невеста, ни даже двоюродная бабушка не прошибут бронированные души их боевых командиров. И как-то на рассвете, сбросив сторожа в глубокую пропасть и заколов по дороге невинного пастуха, друзья ударились в бега. Но движимые благородной местью чеченцы быстро настигли и наказали нечестивцев: Жилина бросили в глубокую яму, а Костылину, как главному заводиле, перерезали горло. Ком а ля герр, шерше ля фам, а вы как думали?
А ночью к Жилину явился дух (не сопляк-новобранец, конечно, а натуральный дух Костылина, в полную величину) и давай философствовать: мол, возвестят о нашей казни преданья темные молвы, к ущельям, где гнездились мы, подъедет путник без боязни; и вообще, мол, я тут подумал на досуге и понял, что воевать плохо. Догадался Жилин, что это знак, ибо на следующее утро старому Хасану принесли скорбную весть, что русские убили его сына. И тогда взял Хасан дедовскую винтовку и повел Жилина в чисто поле на расстрел, и, хотя пепел Клааса бился о грудь Хасана, он пустил суровую мужскую слезу и выстрелил в воздух, ибо читал русского писателя Толстого, смотрел по телевизору передачу “Поле чудес” и потому ведал: зло порождает зло; жизнь одна во всем, и ты проявляешь в себе только часть этой жизни; а русский солдат Жилин, чеченский боевик Хасан, ассирийский царь Асахардон и японский холодильник “Самсунг” - это не заклятые враги, как полагают невежды, а один и тот же человек.
В финале свободный Жилин бредет по степи, а навстречу ему летят МИ-24 - бомбить чеченское село, стрелять в Хасана и Дину. Стойте, кричит Жилин, куда же вы? Эх, да разве остановишь... Прощай, Динушка. Век буду помнить твои лепешки.
Пушкину и Толстому сюжетец, ясное дело, не приглянулся. “Ну ты, брат, учудил, - сказали они Бодрову. - Зарыл, ты, брат, свой талант в землю, конъюнктуркой, брат, балуешься.” - “Так это ж притча, - объяснял приятелям Бодров. - В притче все можно. Что хочу, то и ворочу. Вона Мел Гибсон куда Ричарда III забросил - и ничего, “Оскара” отхватил. А ежели вас чего смущает, так я ваши фамилии в титрах вовсе не упомяну”.
Так и сделал.
И, наверное, вышел бы у Бодрова очередной “Афганский излом”, если б на роль Костылина режиссер не пригласил бывшего солдата Команды Олега Меньшикова. И каких только чудес на свете не бывает - Меньшикову сценарий понравился! “А чего там, - сказал актер, - забавная история. Жалостливая. У кого-то ж надо сниматься. На всех меня Михалковых не напасешься. Где тут у вас за аванс расписываться?”
Долго ли, коротко ли, но фильм получился замечательным. А если бы чеченцы зарезали Костылина чуть позже, ему б вообще цены не было. А Меньшикову я не только “Оскара”, а последние “777” из старой заначки отдала бы.
Потому что это ж надо так уметь, чтобы одним махом... Сами понимаете... Всю чеченскую войну- раз, Дудаева - два, Грачева - три, Ельцина - четыре, Бодрова, Гилляра и Арифа Алиева - пять... И даже Пушкина с Толстым не пожалел, семь-восемь.
Толстой - старик, ему обидно конечно, а Пушкин встал, отряхнулся и улыбается до ушей.
- Ну ты, брат, того, этого... Молодец. Талантливый сукин сын.