СЛОВА И ВЫРАЖЕНИЯ: ВЫПУСК № 3
Предыдущий выпуск - тут.
Это может показаться вам странным, любі друзі, но некоторые крылатые фразы и устойчивые выражения, кои вы воспринимаете как современные, максимум - возникшие в недавнем прошлом, на поверку оказываются старыми и даже древними. А всё почему? А всё потому, что сходные обстоятельства вызывают к жизни не только сходные действия, но и слова для описаний оных обстоятельств.
Всякий раз, когда Россия противопоставляет себя миру вообще и Западу в частности, вступая с ним в смертельную схватку, аки славный испанский идальго с напрочь отбитой головой дон Кихоте из Ла-Манчи - против мельницы, появляются люди, которые начинают с абсолютной серьёзностью во всеуслышание вести разговоры о его, Западе, загнивании. Так происходит сегодня, но так было и при товарище Сталине, когда тот - аккурат опосля Второй Мировой войны! - решил бросить перчатку бывшим союзникам.
Впрочем, и говорящие головы лучшего друга физкультурников не были изобретателями сего «ароматного» образа: появился он много раньше - во времена императора Николая I. Причём даже не тогда, когда Российская империя, начав войну за раздел наследства «больного человека Европы», внезапно для самой себя оказалась по одну сторону баррикад, а остальная Европа - по другую: вы, таки, удивитесь, но всё случилась тогда, егда русский император, сидя у себя в Петербурге, горным орлом следил за происходящим на континенте, играя роль независимого арбитра, как сказали бы россияне, или жандарма Европы, как обозначили бы его статус все остальные.
Причём, что характерно, фраза сия не является продуктом творческой деятельности безымянного автора: имя его как раз таки известно и по сей день не забыто, о чём во времена оны постарался один из его бывших… нет, на ученика тот, пожалуй, никак не потянет… правильнее будет назвать его студентом… так вот, постарался один из его бывших его студентов - Сергей Михайлович Соловьёв. Да, тот самый.
Впрочем, слово очевидцу [Соловьёв С.М. Избранные труды. Записки. - М.: Издательство Московского университета, 1983. - с. 259 - 260]:
«Вторым профессором словесности был, как я уже сказал, Шевырёв; Давыдов читал теорию словесности, Шевырёв - историю литературы вообще и русской. Шевырёв, наконец, приехал из-за границы, мы перешли к нему от Давыдова и попали из огня да в полымя: Давыдов из “ничто” умел делать содержание лекции; Шевырёв богатое содержание умел превратить в ничто, изложение богатых материалов умел сделать нестерпимым для слушателей фразёрством и бесталанным проведением известных воззрений. Тут-то услыхали мы бесконечные рассуждения, т.е. бесконечные фразы о гниении Запада, о превосходстве Востока, русского православного мира (Выделено мной. - Пан Гридь). Однажды после подобной лекции Шевырёва, окончившейся страшной трескотнёй в прославление России, студент-поляк Шмурло подошел ко мне и спросил: “Не знаете ли, сколько Шевырёв получает лишнего жалованья за такие лекции?” Так умел профессор сделать свои лекции казёнными. Способность к казённости и риторству уже достаточно рекомендует человека; взгляните на его портрет - весь человек тут. В сущности это был добрый человек, не ленивый сделать добро, оказать услугу, готовый и трудиться много; но эти добрые качества заглушались страшною мелочностью, завистливостью, непомерным самолюбием и честолюбием и вместе способностью к лакейству; самой грубой лести было достаточно, чтобы вскружить ему голову и сделать его полезным орудием для всего; но стоило только немного намеренно или ненамеренно затронуть его самолюбие, и этот добрый, мягкий человек становился зверем, готов был вас растерзать и действительно растерзывал, если жертва была слаба; но если выставляла сильный отпор, то Шевырёв долго не выдерживал и являлся с братским христианским поцелуем. Эта-то задорливость, соединённая с слабостью, всего более раздражала против Шевырёва людей крепких, вселяла в них к нему полное отвращение, презрение…».
Что характерно, как истый русский патриот и правоверный славянофил (естественно, в москвофильском изводе сего движения), Степан Петрович Шевырёв (1806 - 1864) окончил свои дни не где-нибудь, а, что называется, в самом логове зверя - в Париже.
Собственно, известна и дата рождения образа - 1840-ой год. Именно тогда была написана С.П. Шевырёвым статья «Взгляд русского на образование Европы», опубликованная в первой книжке журнала «Москвитянин» за 1841 год, в которой он сказал, как припечатал:
«Франция и Германия были сценами двух величайших событий, к которым подводится вся история нового Запада, или правильнее: двух переломных болезней, соответствующих друг другу. Эти болезни были - реформация в Германии, революция во Франции: болезнь одна и та же, только в двух разных видах. Обе явились неизбежным следствием Западного развития, приявшего в себя двойство начал и утвердившего сей раздор нормальным законом жизни. Мы думаем, что эти болезни уже прекратились; что обе страны, испытав перелом недуга, вошли опять в развитие здравое и органическое. Нет, мы ошибаемся. Болезнями порождены вредные соки, которые теперь продолжают действовать и которые в свою очередь произвели уже повреждение органическое и в той, и в другой стране, признак будущего саморазрушения. Да, в наших искренних, дружеских, тесных сношениях с Западом мы не примечаем, что имеем дело как будто с человеком, носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженным атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу мысли, пьём чашу чувства... и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым он уже пахнет!
Он увлёк нас роскошью своей образованности; он возит нас на своих окрылённых пароходах, катает по железным дорогам; угождает без нашего труда всем прихотям нашей чувственности, расточает перед нами остроумие мысли, наслаждения искусства... Мы рады, что попали на пир готовый к такому богатому хозяину... Мы упоены; нам весело даром вкусить то, что так много стоило... Но мы не замечаем, что в этих яствах таится сок, которого не вынесет свежая природа наша... Мы не предвидим, что пресыщенный хозяин, обольстив нас всеми прелестями великолепного пира, развратит ум и сердце наше; что мы выйдем от него опьянелые не по летам, с тяжким впечатлением от оргии, нам непонятной...».
Это может показаться вам странным, любі друзі, но некоторые крылатые фразы и устойчивые выражения, кои вы воспринимаете как современные, максимум - возникшие в недавнем прошлом, на поверку оказываются старыми и даже древними. А всё почему? А всё потому, что сходные обстоятельства вызывают к жизни не только сходные действия, но и слова для описаний оных обстоятельств.
Всякий раз, когда Россия противопоставляет себя миру вообще и Западу в частности, вступая с ним в смертельную схватку, аки славный испанский идальго с напрочь отбитой головой дон Кихоте из Ла-Манчи - против мельницы, появляются люди, которые начинают с абсолютной серьёзностью во всеуслышание вести разговоры о его, Западе, загнивании. Так происходит сегодня, но так было и при товарище Сталине, когда тот - аккурат опосля Второй Мировой войны! - решил бросить перчатку бывшим союзникам.
Впрочем, и говорящие головы лучшего друга физкультурников не были изобретателями сего «ароматного» образа: появился он много раньше - во времена императора Николая I. Причём даже не тогда, когда Российская империя, начав войну за раздел наследства «больного человека Европы», внезапно для самой себя оказалась по одну сторону баррикад, а остальная Европа - по другую: вы, таки, удивитесь, но всё случилась тогда, егда русский император, сидя у себя в Петербурге, горным орлом следил за происходящим на континенте, играя роль независимого арбитра, как сказали бы россияне, или жандарма Европы, как обозначили бы его статус все остальные.
Причём, что характерно, фраза сия не является продуктом творческой деятельности безымянного автора: имя его как раз таки известно и по сей день не забыто, о чём во времена оны постарался один из его бывших… нет, на ученика тот, пожалуй, никак не потянет… правильнее будет назвать его студентом… так вот, постарался один из его бывших его студентов - Сергей Михайлович Соловьёв. Да, тот самый.
Впрочем, слово очевидцу [Соловьёв С.М. Избранные труды. Записки. - М.: Издательство Московского университета, 1983. - с. 259 - 260]:
«Вторым профессором словесности был, как я уже сказал, Шевырёв; Давыдов читал теорию словесности, Шевырёв - историю литературы вообще и русской. Шевырёв, наконец, приехал из-за границы, мы перешли к нему от Давыдова и попали из огня да в полымя: Давыдов из “ничто” умел делать содержание лекции; Шевырёв богатое содержание умел превратить в ничто, изложение богатых материалов умел сделать нестерпимым для слушателей фразёрством и бесталанным проведением известных воззрений. Тут-то услыхали мы бесконечные рассуждения, т.е. бесконечные фразы о гниении Запада, о превосходстве Востока, русского православного мира (Выделено мной. - Пан Гридь). Однажды после подобной лекции Шевырёва, окончившейся страшной трескотнёй в прославление России, студент-поляк Шмурло подошел ко мне и спросил: “Не знаете ли, сколько Шевырёв получает лишнего жалованья за такие лекции?” Так умел профессор сделать свои лекции казёнными. Способность к казённости и риторству уже достаточно рекомендует человека; взгляните на его портрет - весь человек тут. В сущности это был добрый человек, не ленивый сделать добро, оказать услугу, готовый и трудиться много; но эти добрые качества заглушались страшною мелочностью, завистливостью, непомерным самолюбием и честолюбием и вместе способностью к лакейству; самой грубой лести было достаточно, чтобы вскружить ему голову и сделать его полезным орудием для всего; но стоило только немного намеренно или ненамеренно затронуть его самолюбие, и этот добрый, мягкий человек становился зверем, готов был вас растерзать и действительно растерзывал, если жертва была слаба; но если выставляла сильный отпор, то Шевырёв долго не выдерживал и являлся с братским христианским поцелуем. Эта-то задорливость, соединённая с слабостью, всего более раздражала против Шевырёва людей крепких, вселяла в них к нему полное отвращение, презрение…».
Что характерно, как истый русский патриот и правоверный славянофил (естественно, в москвофильском изводе сего движения), Степан Петрович Шевырёв (1806 - 1864) окончил свои дни не где-нибудь, а, что называется, в самом логове зверя - в Париже.
Собственно, известна и дата рождения образа - 1840-ой год. Именно тогда была написана С.П. Шевырёвым статья «Взгляд русского на образование Европы», опубликованная в первой книжке журнала «Москвитянин» за 1841 год, в которой он сказал, как припечатал:
«Франция и Германия были сценами двух величайших событий, к которым подводится вся история нового Запада, или правильнее: двух переломных болезней, соответствующих друг другу. Эти болезни были - реформация в Германии, революция во Франции: болезнь одна и та же, только в двух разных видах. Обе явились неизбежным следствием Западного развития, приявшего в себя двойство начал и утвердившего сей раздор нормальным законом жизни. Мы думаем, что эти болезни уже прекратились; что обе страны, испытав перелом недуга, вошли опять в развитие здравое и органическое. Нет, мы ошибаемся. Болезнями порождены вредные соки, которые теперь продолжают действовать и которые в свою очередь произвели уже повреждение органическое и в той, и в другой стране, признак будущего саморазрушения. Да, в наших искренних, дружеских, тесных сношениях с Западом мы не примечаем, что имеем дело как будто с человеком, носящим в себе злой, заразительный недуг, окруженным атмосферой опасного дыхания. Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу мысли, пьём чашу чувства... и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым он уже пахнет!
Он увлёк нас роскошью своей образованности; он возит нас на своих окрылённых пароходах, катает по железным дорогам; угождает без нашего труда всем прихотям нашей чувственности, расточает перед нами остроумие мысли, наслаждения искусства... Мы рады, что попали на пир готовый к такому богатому хозяину... Мы упоены; нам весело даром вкусить то, что так много стоило... Но мы не замечаем, что в этих яствах таится сок, которого не вынесет свежая природа наша... Мы не предвидим, что пресыщенный хозяин, обольстив нас всеми прелестями великолепного пира, развратит ум и сердце наше; что мы выйдем от него опьянелые не по летам, с тяжким впечатлением от оргии, нам непонятной...».