март/апрель
говори теперь, дура, сама с собой и в дневник,
он был рядом всегда, как вдруг из-под земли возник
воздух плотным стал, терпким, и режет, где воротник,
мою тонкую шею, глядишь - задохнусь от страха,
но горстями гребу, но тяну в себя словно сок
через тонкую трубочку пахнущий льном висок,
мне никто не поможет теперь, да и кто б помог,
если я добровольно пришла, все разрушив махом,
все в руинах теперь, все горит, на чем свет стоит
проклинают меня враг и друг, и безумный стыд
выедает мне душу, но тело под ним дрожит,
и таких вот историй я в жизни здесь не писала,
ну и что, ну и что, мне гореть все равно в аду,
я смотрю на него и теряю и плоть, и дух,
я попала в него, я попала впросак, в беду,
и, боюсь, что теперь даже боли мне будет мало.
когда ты стоишь на ветру и лицо открыто,
и кажется, каждый сейчас бы тебя ударил
не камнем, так плетью, не словом, так тихой пыткой,
так ты уязвима, так холоден в кухне кафель,
чтоб лечь и пускать в себе душу одну прохладу,
пусть всю переполнит, чтоб боли не стало места,
зачем они так, для чего им все это надо,
как быть, если я им настолько не интересна,
что все мне найдут - и укор, и такую жалость,
что мне и самой обнимать себя не решиться,
по-моему мне ничего уже не осталось,
как только уйти, убежать, уезжать,
убиться.
не грущу без тебя, разве боль есть синоним грусти?
да, зажало тисками, забилось под ребра клином,
пусть твердят все вокруг, если любишь - тогда отпустишь,
чтобы шли по своим и твое проклинали имя,
все равно еще злюсь, ненавижу, бешусь от слова,
вся тянусь, чтоб ударить, в надежде, что не придется,
вдруг увидишь, что я от бессилия так сурова,
от того, что тебе без меня так легко живется,
что не помнишь уже ни объятий моих усердных,
ни руки к волосам, ни улыбки сквозь пыл обиды.
мне казалось, что мы с тобой были друг другу кем-то,
кто уже никогда не сумеет уйти забытым.
сколько лет я расту бестолковой, корявой, глупой,
кто бы мудрость сцедил в мою чашку заместо чая,
чтобы я не смогла так любить - горячо и грубо,
что мне проще убить,
чем признаться, как я скучаю.
как с тобой говорить, я глупа, и нема, и глуха,
открываю свой рот, а оттуда летит шелуха,
словно нежность добравшись до связок, до языка,
усыхает, сжимается, жалкой становится, пошлой,
что бы я ни сказала - все мимо накрытых столов,
мимо прорези в ящике, мимо железных стволов,
мимо стен и брусчатки, фонтанов, фонарных столбов,
пролетает на вылет, ничем не задев твою кожу -
даже кожу, не то, чтобы сердце, не то, чтобы чуть
поцарапать в груди, завести механизм твоих чувств,
чтобы ты вдруг увидел, как я тут безмолвно мечусь,
как внутри своих слов задыхаюсь, хлещу себя плетью
лишь бы только ничем не нарушить твой славный покой,
не коснуться тебя - ни душой, ни спиной, ни рукой,
не сказать, как ты дорог мне - глупой, немой и глухой,
что лишь только, прости, идиот не сумел бы заметить.
вся извертелась как конный хлыст,
плачу, смеюсь, пляшу,
сколько еще мне болеть, не снись,
очень тебя прошу.
видишь, не трогаю за плечо,
не выпекаю слов,
боль моя заперта на крючок,
десять замков, засов,
чтобы тебя ни за что не злить
тем, как к твоим рукам
я бы хотела бежать и плыть,
сердце скормить волкам,
выдрать тебя из себя как лист,
в яд подмешать слюну.
сжалься уже надо мной, не снись,
что тебе стоит, ну?