(no subject)
Синагогенплатц в Людвигсбурге - место вырванного из груди сердца, место памяти и боли. В центре пустой площади - контур снесённой синагоги. Стоят десяток чемоданов с именами угнанных в концлагеря людей. На небольшом электронном табло можно прочитать хронику тех страшных дней. Из общего потока непонятных немецких слов вылавливаю, обжегшись, «Kristallnacht». Хрустальная ночь.
По ту сторону площади раскинули свои могучие ветви платаны. Каждому под век, если не больше. Судорожно вздыхаю, осознав, сколько же в этом соседстве несочетаемого: площадь с выжженным клеймом синагоги и пережившие её молчаливые столетние деревья.
Уже дома, перечитав сухие факты о Хрустальной ночи, наконец-то обращаю внимание на дату: 9 ноября 1938 года. 9 ноября - международный день против фашизма, расизма, антисемитизма. А ещё это день поражения Армении в 44-дневной войне. И ноет и ноет сердце от уверенности, что всё, что последовало после - звенья одной бесконечной цепи. Не отвернись мир от нас в ту осень, не отдай он нас на растерзание осмелевшим от безнаказанности правителям, разорви он хотя бы тогда этот поток насилия - и не пришлось бы ему сейчас выплакивать кровавые слёзы из-за новой чудовищной войны.
"Я во многом виноват, я знаю, господин капитан. Но к убийству евреев я не имел никакого отношения. Я никогда не убивал ни одного еврея, но я не убил и ни одного нееврея - я вообще не убил ни одного человека. И я никогда не давал приказа убить еврея или приказа убить нееврея, этого тоже не было", - заявил на допросе архитектор Холокоста Адольф Эйхман.
Страшно предположить, какое количество современных политиков думают ровно так, как Эйхман. Вряд ли кто-то из них в состоянии предположить, что он и есть тот самый Эйхман.
Над Синагогенплатц мелко моросит дождь - по-осеннему холодный, настойчивый. Листья платанов седеют стремительно, на глазах. Мы уйдём, а деревья останутся. Мы унесём с собой свою боль, свои слёзы, свою беспомощность и отчаяние. Нас когда-нибудь не станет, а деревья останутся. Быть может, в том и кроется великий промысел Божий: в скоротечности боли и бесконечности красоты. Может быть.
По ту сторону площади раскинули свои могучие ветви платаны. Каждому под век, если не больше. Судорожно вздыхаю, осознав, сколько же в этом соседстве несочетаемого: площадь с выжженным клеймом синагоги и пережившие её молчаливые столетние деревья.
Уже дома, перечитав сухие факты о Хрустальной ночи, наконец-то обращаю внимание на дату: 9 ноября 1938 года. 9 ноября - международный день против фашизма, расизма, антисемитизма. А ещё это день поражения Армении в 44-дневной войне. И ноет и ноет сердце от уверенности, что всё, что последовало после - звенья одной бесконечной цепи. Не отвернись мир от нас в ту осень, не отдай он нас на растерзание осмелевшим от безнаказанности правителям, разорви он хотя бы тогда этот поток насилия - и не пришлось бы ему сейчас выплакивать кровавые слёзы из-за новой чудовищной войны.
"Я во многом виноват, я знаю, господин капитан. Но к убийству евреев я не имел никакого отношения. Я никогда не убивал ни одного еврея, но я не убил и ни одного нееврея - я вообще не убил ни одного человека. И я никогда не давал приказа убить еврея или приказа убить нееврея, этого тоже не было", - заявил на допросе архитектор Холокоста Адольф Эйхман.
Страшно предположить, какое количество современных политиков думают ровно так, как Эйхман. Вряд ли кто-то из них в состоянии предположить, что он и есть тот самый Эйхман.
Над Синагогенплатц мелко моросит дождь - по-осеннему холодный, настойчивый. Листья платанов седеют стремительно, на глазах. Мы уйдём, а деревья останутся. Мы унесём с собой свою боль, свои слёзы, свою беспомощность и отчаяние. Нас когда-нибудь не станет, а деревья останутся. Быть может, в том и кроется великий промысел Божий: в скоротечности боли и бесконечности красоты. Может быть.