(no subject)
Храм нужно было выбирать тщательно - не всякий бы подошёл. В Грузии Маруся отказалась заглядывать в очередную, третью за день церковь, уселась во дворе прямо на землю, сердито закурила и заявила: «Хочется кого-то убить и попасть в ад. Столько святости я не вынесу!»
Потому храм нужно было выбирать сердцем. Очень хотелось в Нор Варагаванк, но выбраться в свои края я не успевала - сопровождала группу туристов из России.
И я решила попросить за Марусю в Нораванке.
А дальше всё пошло так, как того захотела бы она. Едва успели выгрузиться во дворе монастыря, как к нашей группе подошёл высокий, крепко сложенный настоятель.
- Православные? С Пасхой. Пойдём, я вас благословлю.
И погнал слегка ошарашенную группу в храм. Благословив, вытащил из кармана рясы две бумажки: «Ваши туристы научили меня читать молитву за упокой и за здравие, так что диктуйте имена!»
Я не готова была просить за Марусин упокой, я не смирилась с её уходом. Заметив моё замешательство, настоятель насмешливо поторопил:
- Ннннннну?!
И я решилась: «Маруся Васильева».
Он занёс ручку, чтобы внести имя в список, но передумал писать внизу, и в самом верху втиснул имя в узенький зазор: «Մարուսյա Վասիլյևա».
Я прижалась щекой к его плечу, расплакалась. Кто же мог знать, что Марусино имя напишут на армянском для того, чтобы помянуть!
И всё же я была спокойна: настоятель Нораванка ей определенно бы понравился. Он большой, шумный и совершенно живой, никакой напускной святости. Нормальный человек из мяса и костей, из слабостей и страстей.
Гид Макс рассказывал, что, благословив польских туристов, он отправил их восвояси с напутствием передать привет Папе Римскому. Туристы чуть в обморок не грохнулись, но привет передать обещали.
Представляю, как сейчас хохочет Маруся, читая эти строки.
Когда я увиделась с ней в последний раз, в Киеве цвёл жасмин. Небо над луковичками церквей расшили бисером облаков, опрокинули солнце в стеклянную гладь Днепра. Стены святой Софии были расписаны мелкими - едва различить - записями на старославянском: «Прости меня, Господи, за то, что я грешу»; и чуть ниже, крохотной, почти незаметной строкой: «И грешить буду». Маруся, высунув в окно машины руку, подпевала Вакарчуку: «Як поруч з тобою - життя починаеться знов! Починається знов!»
Такая вот жизнь, которая в сотый уже раз началась вновь.
В Ереване дождь. Небо душное, вязкое, можно нырнуть и не вынырнуть. Туристы ходят в шортах и футболках, аборигены кутаются в плащи и цокают языками: «Простудитесь ведь!» Дни текут своим чередом, одуряюще пахнет клубникой, свежезаваренным кофе и мокрыми жестяными крышами.
Под водосточной трубой сидит рыжий кот и смотрит на меня жёлтыми наглыми глазами.
- Погода так себе, да? - вступаю я с ним в разговор, не особо надеясь на взаимность. Кот совершенно по-собачьи принимается мести по асфальту хвостом.
- Из угощений только печенье, овсяное, - извиняющимся тоном сообщаю я.
Кот съедает печенье и лениво ныряет в водосточную трубу. Какое-то время оттуда торчит его мокрый хвост, потом и он исчезает.
Потому храм нужно было выбирать сердцем. Очень хотелось в Нор Варагаванк, но выбраться в свои края я не успевала - сопровождала группу туристов из России.
И я решила попросить за Марусю в Нораванке.
А дальше всё пошло так, как того захотела бы она. Едва успели выгрузиться во дворе монастыря, как к нашей группе подошёл высокий, крепко сложенный настоятель.
- Православные? С Пасхой. Пойдём, я вас благословлю.
И погнал слегка ошарашенную группу в храм. Благословив, вытащил из кармана рясы две бумажки: «Ваши туристы научили меня читать молитву за упокой и за здравие, так что диктуйте имена!»
Я не готова была просить за Марусин упокой, я не смирилась с её уходом. Заметив моё замешательство, настоятель насмешливо поторопил:
- Ннннннну?!
И я решилась: «Маруся Васильева».
Он занёс ручку, чтобы внести имя в список, но передумал писать внизу, и в самом верху втиснул имя в узенький зазор: «Մարուսյա Վասիլյևա».
Я прижалась щекой к его плечу, расплакалась. Кто же мог знать, что Марусино имя напишут на армянском для того, чтобы помянуть!
И всё же я была спокойна: настоятель Нораванка ей определенно бы понравился. Он большой, шумный и совершенно живой, никакой напускной святости. Нормальный человек из мяса и костей, из слабостей и страстей.
Гид Макс рассказывал, что, благословив польских туристов, он отправил их восвояси с напутствием передать привет Папе Римскому. Туристы чуть в обморок не грохнулись, но привет передать обещали.
Представляю, как сейчас хохочет Маруся, читая эти строки.
Когда я увиделась с ней в последний раз, в Киеве цвёл жасмин. Небо над луковичками церквей расшили бисером облаков, опрокинули солнце в стеклянную гладь Днепра. Стены святой Софии были расписаны мелкими - едва различить - записями на старославянском: «Прости меня, Господи, за то, что я грешу»; и чуть ниже, крохотной, почти незаметной строкой: «И грешить буду». Маруся, высунув в окно машины руку, подпевала Вакарчуку: «Як поруч з тобою - життя починаеться знов! Починається знов!»
Такая вот жизнь, которая в сотый уже раз началась вновь.
В Ереване дождь. Небо душное, вязкое, можно нырнуть и не вынырнуть. Туристы ходят в шортах и футболках, аборигены кутаются в плащи и цокают языками: «Простудитесь ведь!» Дни текут своим чередом, одуряюще пахнет клубникой, свежезаваренным кофе и мокрыми жестяными крышами.
Под водосточной трубой сидит рыжий кот и смотрит на меня жёлтыми наглыми глазами.
- Погода так себе, да? - вступаю я с ним в разговор, не особо надеясь на взаимность. Кот совершенно по-собачьи принимается мести по асфальту хвостом.
- Из угощений только печенье, овсяное, - извиняющимся тоном сообщаю я.
Кот съедает печенье и лениво ныряет в водосточную трубу. Какое-то время оттуда торчит его мокрый хвост, потом и он исчезает.
