(no subject)
На макушке Хали-кара столько воздуха, что его можно раздвигать руками. Столько неба, что не объять. Столько ветра, что ты сам - часть его дыхания. Столько истины, что заповеди кажутся бессмысленным набором слов.
На макушке Хали-кара время тянется не так, как в долине. Здесь каждый день похож на другой, каждая ночь - повторение предыдущей. И последующей. Здесь всё просто и не требует разъяснений: роса пахнет водой, солнце освещает мир, тень отдаёт сыростью, полуденный стрёкот цикад навевает сон - недолгий, но каменно-беспробудный. Очнулся - и не разберёшь, сколько проспал: час или век.
- Асатур, ай Асатур! - зовёт старенькая бабушка Саломэ.
У Асатура вишнёвые глаза, торчащие круглые ушки, кудрявая макушка. За пазухой - горсть алычи, в кармане - головастики. На чердаке у него тайник: несколько ржавых гаек, ключ, который не подходит ни к одному замку, складной нож, моток лески, самодельная блесна, немного карбида - на все случаи жизни. Ну и стащенная у старшей сестры резинка для волос - надо будет ещё придумать, на что её пустить.
- Асатур, ай Асатур! - надрывается старенькая бабушка Саломэ. - Ты куда подевался?
Асатур прячется в сарае. Бабушка высматривает его, приложив ладонь козырьком ко лбу. Сарай тщательно обходит взглядом. Она немного похожа на пирата: концы косынки стянуты узлом на затылке, подол длинного платья колышет ветер, край фартука заправлен за пояс. Собралась за женгялом - разнотравьем. На ужин будет женгялов хац - лепёшки с зеленью.
Не дозвавшись, она уходит. Асатур выбирается из своего укрытия, подкрадывается к частоколу, поднявшись на цыпочки, наблюдает, как бабушка ковыляет по пыльной деревенской дороге. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять... С силой толкнув калитку, он кричит: татииии, татиии, подожди меня!
Бабушка оборачивается, улыбается, терпеливо ждёт, когда внук подбежит к ней. Заключает его в объятия.
- До скольких сегодня досчитал?
- До девяти.
Она цокает восхищённо языком.
- Смотри, как долго продержался.
- Ага.
Теперь они идут вместе, Асатур пинает камушки, бабушка крепится-крепится, и всё же делает замечание - ботинки испортишь! Асатур спохватывается, но потом снова берётся за старое.
Сегодня он сосчитал до девяти. Завтра досчитает до пятнадцати, до тридцати, до сорока. Бабушка уверяет, что это делает его сильнее. Асатур не понимает, как можно становиться сильнее, глядя вслед своей удаляющейся бабушке. Не понимает, но и не спорит. Значит - так правильно. Единственное, чего он боится, что однажды, увлёкшись счётом, забудет о ней. И бабушка уйдёт безвозвратно. Он ещё не знает, что так и будет.
На макушке Хали-кара нет места боли. Всё твоё - в тебе, всё твоё - с тобой. Каменные пороги, заросший травой купол часовни, утренние туманы - низвергающиеся с вершин холмов, словно молочные реки - вперёд, вперёд, туда, где можно, подойдя вплотную, заглянуть в окна жилищ.
Портрет бабушки в почерневшей деревянной рамке, дом детства, могилы предков на старом кладбище, рыжая деревенская дорога, берущая начало в твоём сердце. На ней следы тех, кто ушёл. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Раз, два, три, четыре, пять... Не отъять, не отдать. Все твои - в тебе, все твои - навсегда с тобой.
На макушке Хали-кара время тянется не так, как в долине. Здесь каждый день похож на другой, каждая ночь - повторение предыдущей. И последующей. Здесь всё просто и не требует разъяснений: роса пахнет водой, солнце освещает мир, тень отдаёт сыростью, полуденный стрёкот цикад навевает сон - недолгий, но каменно-беспробудный. Очнулся - и не разберёшь, сколько проспал: час или век.
- Асатур, ай Асатур! - зовёт старенькая бабушка Саломэ.
У Асатура вишнёвые глаза, торчащие круглые ушки, кудрявая макушка. За пазухой - горсть алычи, в кармане - головастики. На чердаке у него тайник: несколько ржавых гаек, ключ, который не подходит ни к одному замку, складной нож, моток лески, самодельная блесна, немного карбида - на все случаи жизни. Ну и стащенная у старшей сестры резинка для волос - надо будет ещё придумать, на что её пустить.
- Асатур, ай Асатур! - надрывается старенькая бабушка Саломэ. - Ты куда подевался?
Асатур прячется в сарае. Бабушка высматривает его, приложив ладонь козырьком ко лбу. Сарай тщательно обходит взглядом. Она немного похожа на пирата: концы косынки стянуты узлом на затылке, подол длинного платья колышет ветер, край фартука заправлен за пояс. Собралась за женгялом - разнотравьем. На ужин будет женгялов хац - лепёшки с зеленью.
Не дозвавшись, она уходит. Асатур выбирается из своего укрытия, подкрадывается к частоколу, поднявшись на цыпочки, наблюдает, как бабушка ковыляет по пыльной деревенской дороге. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь-девять... С силой толкнув калитку, он кричит: татииии, татиии, подожди меня!
Бабушка оборачивается, улыбается, терпеливо ждёт, когда внук подбежит к ней. Заключает его в объятия.
- До скольких сегодня досчитал?
- До девяти.
Она цокает восхищённо языком.
- Смотри, как долго продержался.
- Ага.
Теперь они идут вместе, Асатур пинает камушки, бабушка крепится-крепится, и всё же делает замечание - ботинки испортишь! Асатур спохватывается, но потом снова берётся за старое.
Сегодня он сосчитал до девяти. Завтра досчитает до пятнадцати, до тридцати, до сорока. Бабушка уверяет, что это делает его сильнее. Асатур не понимает, как можно становиться сильнее, глядя вслед своей удаляющейся бабушке. Не понимает, но и не спорит. Значит - так правильно. Единственное, чего он боится, что однажды, увлёкшись счётом, забудет о ней. И бабушка уйдёт безвозвратно. Он ещё не знает, что так и будет.
На макушке Хали-кара нет места боли. Всё твоё - в тебе, всё твоё - с тобой. Каменные пороги, заросший травой купол часовни, утренние туманы - низвергающиеся с вершин холмов, словно молочные реки - вперёд, вперёд, туда, где можно, подойдя вплотную, заглянуть в окна жилищ.
Портрет бабушки в почерневшей деревянной рамке, дом детства, могилы предков на старом кладбище, рыжая деревенская дорога, берущая начало в твоём сердце. На ней следы тех, кто ушёл. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Раз, два, три, четыре, пять... Не отъять, не отдать. Все твои - в тебе, все твои - навсегда с тобой.