Гоголь-центр и книги: Кузмин и Ахматова
Я писал, что «Гоголь-центр» тоже начал выкладывать в интернет какие-то свои спектакли. Первый, который я посмотрел, был «Форель разбивает лёд» по Кузмину. После лекции Быкова о Кузмине я несколько раз перечитывал «Александрийские песни», пытался найти в Москве бумажную версию, но нашёл только «Форель разбивает лёд». Купил как минимум из-за старой рекомендации skuzn (и его упоминания про Носферату), а тут как раз пригодилось, прочитал непосредственно перед эфиром, «подготовился».
Спектакль оказался прекрасным, но, как это часто бывает с поэзией, не пересказать. Одно только скажу, строчку с Носферату опустили - конечно, она не столь важна для восприятия остального, да и современному слушателю / зрителю скорее её нужно объяснять, чем она объяснит что-то. Но всё равно, странно.
Зато узнал о существовании актёра с прекрасным именем Один Байрон - ударение в имени на первый слог, и «Байрон» это тоже не творческий псевдоним, но в России (внутри русского языка) такое сочетание выглядит крайне необычно. Помимо имени, это просто прекрасный актёр (у него была главная роль в спектакле) с хорошим голосом. Я запал, послушал потом с ним интервью - человек он тоже интересный.
Но, как говорит та же Википедия, он «наиболее известен по роли Фила Ричардса в телесериале „Интерны“» - боюсь, это (да ещё и имя) убивает практически все возможности поговорить о нём серьёзно. Как я когда-то жаловался в контексте Энтовена: стоит его упомянуть, если кто-то и слышал о нём, то исключительно в контексте, с кем спал он, а с кем - его папа. Крайне интересная информация, полностью вытесняющая всю следующую за постелью биографию.
В спектакле целиком (ну, за исключением Носферату) прочитали «Форель», перемежая с какими-то другими стихами Кузмина и его же мемуарами, и у них получилось сделать из всего этого что-то единое, общий рассказ! Мне вообще сложно воспринимать «нефигуративную» поэзию, и видеоряд очень помогал. Конкретно в этом вот стихотворении на меня как будто очки надели:
О, этот завтрак так похож
На оркестрованные дни,
Когда на каждый звук и мысль
Встает, любя, противовес:
Рожок с кларнетом говорит,
В объятьях арфы флейта спит,
Вещает траурный тромбон -
Покойникам приятен он.
О, этот завтрак так похож
На ярмарочных близнецов:
Один живот, а сердца два,
Две головы, одна спина...
Родились так, что просто срам,
И тайна непонятна нам.
Буквально вырази обмен,-
Базарный выйдет феномен.
Ты просыпался - я не сплю,
Мы два крыла - одна душа,
Мы две души - один творец,
Мы два творца - один венец...
Зачем же заперт чемодан
И взят на станции билет?
О, этот завтрак так похож
На подозрительную ложь!
Читал его перед спектаклем - красивый набор слов, но никаких визуальных да или даже смысловых ассоциаций (я очень наивный читатель поэзии, я знаю, я только учусь). А после спектакля - шикарное, прямо за душу хватающее описание разрыва любовных отношений. Когда ты вдруг понимаешь (воображаешь? боишься? сам себя накручиваешь?), что всё, это конец, он от тебя уходит, и это - последний с ним ваш общий завтрак. И потом будет одиночество.
Через неделю после Кузмина была Ахматова с «Поэмой без героя». Я снова успел прочитать перед спектаклем, и здесь всё было строго наоборот: легко читающиеся и понимающиеся стихи, и совершенно не зацепивший спектакль. Точнее, ничего не добавляющий к поэзии. Немного утрируя, как будто тебе просто прочитали поэму со сцены. Спасибо, конечно, но после «Форели» я ждал чего-то большего.
Почитал немного и про саму поэму. Несколько раз встретил упоминание того, что Ахматова не только сделала из Кузмина одного из её героев, но и весь строй её поэмы позаимствован из второго удара «Форели». Опять же, наивному читателю мне всегда казалось, что стихотворных размеров какое-то конечное количество, все они давно известны, и можно говорить максимум о предпочтении того или иного автора тому или иному строю. Но нет, похоже есть и «авторские» варианты, когда известно, кто первым использовал этот строй, от кого он мог попасть к другому автору. В данном случае две рифмующиеся строки с «женской рифмой» (снова спасибо skuzn за когда-то давно ещё объяснённую разницу - пригодилось; в двух словах: ударение на предпоследнем слоге), за которой идёт «мужская» строка (ударение на последнем слоге), и связь со следующей строфой идёт рифмой мужских строк; у Ахматовой иногда женские строки «зависают», и их не две, а больше, как в третьей строфе примера:
Санчо Пансы и Дон-Кихоты
И увы, содомские Лоты
Смертоносный пробуют сок,
Афродиты возникли из пены,
Шевельнулись в стекле Елены,
И безумья близится срок.
И опять из фонтанного грота,
Где любовная стонет дремота,
Через призрачные ворота
И мохнатый и рыжий кто-то
Козлоногую приволок.
После этого невозможно не следить за структурой, читая поэму. В итоге натыкаешься на следующее:
Всех наряднее и всех выше,
Хоть не видит она и не слышит -
Не клянет, не молит, не дышит,
Голова madame de Lamballe,
А смиренница и красотка,
Ты, что козью пляшешь чечетку,
Снова гулишь томно и кротко:
«Que me veut mon Prince Carnaval?»
И здесь смешно, если вспомнить происхождение понятий «женская» и «мужская» рифмы. Во французской поэзии они определены как «строка, заканчивающаяся на негласную „e“» и (сюрприз!) «строка, не заканчивающаяся на негласную „e“». Понятно, что наличие «e» на конце слова - это очень сильный признак женского рода, но самое главное, надо полагать, в том, что во французских словах ударение всегда падает на последнюю гласную. Если эта гласная произносится, понятное дело. И можно предположить, что в те времена, когда последняя «женская» «e» произносилась, если ударение было там же, где оно сейчас, то в «женских» рифмах оно получалось на предпоследнем слоге.
И в этом контексте забавно видеть, как «madame de Lamballe» - более женского слова придумать невозможно - превращается из женской рифмы во французском смысле в мужскую в русском. Я понимаю, что шутка, которую нужно было объяснять страницей текста, уже не смешна, но мне понравилось :-)
Заодно узнал, кто такая madame de Lamballe, хотя по контексту можно было догадаться - это та самая аристократка, голову которой после казни надели на пику и отнесли показать Марии-Антуанетте.
У меня было издание «Поэмы» со множеством комментариев. И авторских, и издателя. И это было здорово, я вообще люблю, чтобы мне «объясняли» написанное (в детстве одной из любимых книг были «Комментарии к „Алисе в стране чудес“» Мартина Гарднера). Понятно, что какие-то комментарии мне казались излишними, а каких-то наоборот не хватало, но в этот раз я понял, наконец, как надо писать комментарии к книгам. Точнее, как к ним относиться. Мне раньше казалось невозможным написать идеальный комментарий к чему бы то ни было - ты никогда не знаешь ни уровня читателя, ни сферы его интересов. Если эти комментарии тебе дают вживую, если это просто разговор с умным человеком - часто получается интересно. Но как только ты пытаешься представить, как этот же разговор переносится на бумагу - тут же встаёт вопрос «а это нужно разжёвывать? а это объяснять?» Как сделать так, чтобы и чайник понял, и друзья не ржали?
Банальная мысль, но мне она раньше в голову не приходила - рассматривать конкретный комментарий не как какой-то абсолют, а как один из возможных вариантов, рассчитанный на определённую аудиторию. Собственно, это формат моего блога: я не пытаюсь писать «на всю планету», я пишу то, что интересно лично мне - ну а если это интересно кому-то ещё, ну так и здорово. Но с коммерческой точки зрения это, понятное дело, не работает. Сколько человек читает «Поэму без героя»? Сколько из них захочет прочитать комментарий? А скольким из них понравится именно выбранный кем-то формат? Перемножение стольких нулей даёт очевидно нерентабельный ноль в итоге - поэтому у нас есть комментарии к блокбастерам («Мастеру и Маргарите», «Евгению Онегину» или «Алисе в стране чудес»), но никогда не появится массовый рынок комментариев. Разве только вот в формате блогов. Ну или совсем уж академические комментарии, но я их даже не рассматриваю, это другой жанр, для другой аудитории, мне туда рано.
Когда пытался оформить эту мысль, постоянно в голове звучало стандартное (как минимум для поэзии) возражение о том, что искусство должно быть понятно без объяснений. В совсем уж снобском варианте звучащее как: если вам нужно объяснение для искусства, задумайтесь, может быть вам не нужно это искусство? Сколько слышу эту точку зрения, столько она меня раздражает. Каждый раз подмывает сказать: вас бы так, любимые гуманитарии, в школе математике учили. Если вам нужно доказательство теоремы, задумайтесь, может быть эта теорема не для вас? Но почему-то в точных науках никто не хочет оставаться неучем (скажем так: никто не отдаст своего ребёнка в школу, где заявляется, что «вы знаете, математика, она не для всех»), и вместо неспособности ученика понять, мы скорее будем говорить об отсутствии педагогического таланта у учителя. А с той же поэзией мы с лёгкостью принимаем аргумент «ну что вы, это же не для всех» - то есть: ступай, мальчик, рылом не вышел. Так что нет, не дождаться нам массового рынка комментариев, а хочется.
Из фрагментов, необходимость в комментарии к которым я заметил и смог сам понять:
Ты спроси моих современниц,
каторжанок, стопятниц, пленниц,
и тебе порасскажем мы,
как в беспамятном жили страхе,
как растили детей для плахи,
для застенка и для тюрьмы...
«Стопятницы» - это от 105 километров. В СССР был вариант запрета жизни в крупных городах (списком из десятка мест), а был вариант, когда нельзя было жить ещё и вблизи от этих городов. Я раньше слышал о 100-километровой зоне (выражение «сослали на 101-й километр»), здесь упоминается 105-километровая. Не знаю, чем отличались эти два варианта. Но слово красивое :-)
В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли
Прямо в небо глядя, лежал,
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира
И факел Георг держал
Заметил только потому, что недавно писал про выставку «Гомер» в Лувре Ленс, а там быа картина с похоронами Шелли: он утонул, его тело выбросило на берег, где его друзья и кремировали. «Георг» может быть присутствовавший там Байрон - не Один, конечно же, а лорд Байрон, имя которого Джордж теоретически можно транскрибировать как Георг.
Все мы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась
И над Ладогой и над лесом,
Словно та одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
А вот здесь, если «Брокен» ещё находится (это гора, куда слетаются ведьмы из «Фауста»), то про «летучую рыбу» непонятно. Собственно, в этом я вижу смысл комментариев - не просто энциклопедическая справка как для кроссворда: «Гора в Германии» или «Английский поэт XIX века». А в создании некой общей картинки, объясняя связку каких-то образов. Одно из возможных прочтений. Не споря с остальными, не доказывая единственность интерпретации, не претендуя на полноту. Просто написать книгу поверх книги. Практически фанфик, только вместо дополнения сюжета - предложение варианта понимания. Для тех, кому интересно не только самому пытаться сложить этот пазл, но и посмотреть, что получается сложить у других.
Спектакль оказался прекрасным, но, как это часто бывает с поэзией, не пересказать. Одно только скажу, строчку с Носферату опустили - конечно, она не столь важна для восприятия остального, да и современному слушателю / зрителю скорее её нужно объяснять, чем она объяснит что-то. Но всё равно, странно.
Зато узнал о существовании актёра с прекрасным именем Один Байрон - ударение в имени на первый слог, и «Байрон» это тоже не творческий псевдоним, но в России (внутри русского языка) такое сочетание выглядит крайне необычно. Помимо имени, это просто прекрасный актёр (у него была главная роль в спектакле) с хорошим голосом. Я запал, послушал потом с ним интервью - человек он тоже интересный.
Но, как говорит та же Википедия, он «наиболее известен по роли Фила Ричардса в телесериале „Интерны“» - боюсь, это (да ещё и имя) убивает практически все возможности поговорить о нём серьёзно. Как я когда-то жаловался в контексте Энтовена: стоит его упомянуть, если кто-то и слышал о нём, то исключительно в контексте, с кем спал он, а с кем - его папа. Крайне интересная информация, полностью вытесняющая всю следующую за постелью биографию.
В спектакле целиком (ну, за исключением Носферату) прочитали «Форель», перемежая с какими-то другими стихами Кузмина и его же мемуарами, и у них получилось сделать из всего этого что-то единое, общий рассказ! Мне вообще сложно воспринимать «нефигуративную» поэзию, и видеоряд очень помогал. Конкретно в этом вот стихотворении на меня как будто очки надели:
О, этот завтрак так похож
На оркестрованные дни,
Когда на каждый звук и мысль
Встает, любя, противовес:
Рожок с кларнетом говорит,
В объятьях арфы флейта спит,
Вещает траурный тромбон -
Покойникам приятен он.
О, этот завтрак так похож
На ярмарочных близнецов:
Один живот, а сердца два,
Две головы, одна спина...
Родились так, что просто срам,
И тайна непонятна нам.
Буквально вырази обмен,-
Базарный выйдет феномен.
Ты просыпался - я не сплю,
Мы два крыла - одна душа,
Мы две души - один творец,
Мы два творца - один венец...
Зачем же заперт чемодан
И взят на станции билет?
О, этот завтрак так похож
На подозрительную ложь!
Читал его перед спектаклем - красивый набор слов, но никаких визуальных да или даже смысловых ассоциаций (я очень наивный читатель поэзии, я знаю, я только учусь). А после спектакля - шикарное, прямо за душу хватающее описание разрыва любовных отношений. Когда ты вдруг понимаешь (воображаешь? боишься? сам себя накручиваешь?), что всё, это конец, он от тебя уходит, и это - последний с ним ваш общий завтрак. И потом будет одиночество.
Через неделю после Кузмина была Ахматова с «Поэмой без героя». Я снова успел прочитать перед спектаклем, и здесь всё было строго наоборот: легко читающиеся и понимающиеся стихи, и совершенно не зацепивший спектакль. Точнее, ничего не добавляющий к поэзии. Немного утрируя, как будто тебе просто прочитали поэму со сцены. Спасибо, конечно, но после «Форели» я ждал чего-то большего.
Почитал немного и про саму поэму. Несколько раз встретил упоминание того, что Ахматова не только сделала из Кузмина одного из её героев, но и весь строй её поэмы позаимствован из второго удара «Форели». Опять же, наивному читателю мне всегда казалось, что стихотворных размеров какое-то конечное количество, все они давно известны, и можно говорить максимум о предпочтении того или иного автора тому или иному строю. Но нет, похоже есть и «авторские» варианты, когда известно, кто первым использовал этот строй, от кого он мог попасть к другому автору. В данном случае две рифмующиеся строки с «женской рифмой» (снова спасибо skuzn за когда-то давно ещё объяснённую разницу - пригодилось; в двух словах: ударение на предпоследнем слоге), за которой идёт «мужская» строка (ударение на последнем слоге), и связь со следующей строфой идёт рифмой мужских строк; у Ахматовой иногда женские строки «зависают», и их не две, а больше, как в третьей строфе примера:
Санчо Пансы и Дон-Кихоты
И увы, содомские Лоты
Смертоносный пробуют сок,
Афродиты возникли из пены,
Шевельнулись в стекле Елены,
И безумья близится срок.
И опять из фонтанного грота,
Где любовная стонет дремота,
Через призрачные ворота
И мохнатый и рыжий кто-то
Козлоногую приволок.
После этого невозможно не следить за структурой, читая поэму. В итоге натыкаешься на следующее:
Всех наряднее и всех выше,
Хоть не видит она и не слышит -
Не клянет, не молит, не дышит,
Голова madame de Lamballe,
А смиренница и красотка,
Ты, что козью пляшешь чечетку,
Снова гулишь томно и кротко:
«Que me veut mon Prince Carnaval?»
И здесь смешно, если вспомнить происхождение понятий «женская» и «мужская» рифмы. Во французской поэзии они определены как «строка, заканчивающаяся на негласную „e“» и (сюрприз!) «строка, не заканчивающаяся на негласную „e“». Понятно, что наличие «e» на конце слова - это очень сильный признак женского рода, но самое главное, надо полагать, в том, что во французских словах ударение всегда падает на последнюю гласную. Если эта гласная произносится, понятное дело. И можно предположить, что в те времена, когда последняя «женская» «e» произносилась, если ударение было там же, где оно сейчас, то в «женских» рифмах оно получалось на предпоследнем слоге.
И в этом контексте забавно видеть, как «madame de Lamballe» - более женского слова придумать невозможно - превращается из женской рифмы во французском смысле в мужскую в русском. Я понимаю, что шутка, которую нужно было объяснять страницей текста, уже не смешна, но мне понравилось :-)
Заодно узнал, кто такая madame de Lamballe, хотя по контексту можно было догадаться - это та самая аристократка, голову которой после казни надели на пику и отнесли показать Марии-Антуанетте.
У меня было издание «Поэмы» со множеством комментариев. И авторских, и издателя. И это было здорово, я вообще люблю, чтобы мне «объясняли» написанное (в детстве одной из любимых книг были «Комментарии к „Алисе в стране чудес“» Мартина Гарднера). Понятно, что какие-то комментарии мне казались излишними, а каких-то наоборот не хватало, но в этот раз я понял, наконец, как надо писать комментарии к книгам. Точнее, как к ним относиться. Мне раньше казалось невозможным написать идеальный комментарий к чему бы то ни было - ты никогда не знаешь ни уровня читателя, ни сферы его интересов. Если эти комментарии тебе дают вживую, если это просто разговор с умным человеком - часто получается интересно. Но как только ты пытаешься представить, как этот же разговор переносится на бумагу - тут же встаёт вопрос «а это нужно разжёвывать? а это объяснять?» Как сделать так, чтобы и чайник понял, и друзья не ржали?
Банальная мысль, но мне она раньше в голову не приходила - рассматривать конкретный комментарий не как какой-то абсолют, а как один из возможных вариантов, рассчитанный на определённую аудиторию. Собственно, это формат моего блога: я не пытаюсь писать «на всю планету», я пишу то, что интересно лично мне - ну а если это интересно кому-то ещё, ну так и здорово. Но с коммерческой точки зрения это, понятное дело, не работает. Сколько человек читает «Поэму без героя»? Сколько из них захочет прочитать комментарий? А скольким из них понравится именно выбранный кем-то формат? Перемножение стольких нулей даёт очевидно нерентабельный ноль в итоге - поэтому у нас есть комментарии к блокбастерам («Мастеру и Маргарите», «Евгению Онегину» или «Алисе в стране чудес»), но никогда не появится массовый рынок комментариев. Разве только вот в формате блогов. Ну или совсем уж академические комментарии, но я их даже не рассматриваю, это другой жанр, для другой аудитории, мне туда рано.
Когда пытался оформить эту мысль, постоянно в голове звучало стандартное (как минимум для поэзии) возражение о том, что искусство должно быть понятно без объяснений. В совсем уж снобском варианте звучащее как: если вам нужно объяснение для искусства, задумайтесь, может быть вам не нужно это искусство? Сколько слышу эту точку зрения, столько она меня раздражает. Каждый раз подмывает сказать: вас бы так, любимые гуманитарии, в школе математике учили. Если вам нужно доказательство теоремы, задумайтесь, может быть эта теорема не для вас? Но почему-то в точных науках никто не хочет оставаться неучем (скажем так: никто не отдаст своего ребёнка в школу, где заявляется, что «вы знаете, математика, она не для всех»), и вместо неспособности ученика понять, мы скорее будем говорить об отсутствии педагогического таланта у учителя. А с той же поэзией мы с лёгкостью принимаем аргумент «ну что вы, это же не для всех» - то есть: ступай, мальчик, рылом не вышел. Так что нет, не дождаться нам массового рынка комментариев, а хочется.
Из фрагментов, необходимость в комментарии к которым я заметил и смог сам понять:
Ты спроси моих современниц,
каторжанок, стопятниц, пленниц,
и тебе порасскажем мы,
как в беспамятном жили страхе,
как растили детей для плахи,
для застенка и для тюрьмы...
«Стопятницы» - это от 105 километров. В СССР был вариант запрета жизни в крупных городах (списком из десятка мест), а был вариант, когда нельзя было жить ещё и вблизи от этих городов. Я раньше слышал о 100-километровой зоне (выражение «сослали на 101-й километр»), здесь упоминается 105-километровая. Не знаю, чем отличались эти два варианта. Но слово красивое :-)
В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли
Прямо в небо глядя, лежал,
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира
И факел Георг держал
Заметил только потому, что недавно писал про выставку «Гомер» в Лувре Ленс, а там быа картина с похоронами Шелли: он утонул, его тело выбросило на берег, где его друзья и кремировали. «Георг» может быть присутствовавший там Байрон - не Один, конечно же, а лорд Байрон, имя которого Джордж теоретически можно транскрибировать как Георг.
Все мы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась
И над Ладогой и над лесом,
Словно та одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
А вот здесь, если «Брокен» ещё находится (это гора, куда слетаются ведьмы из «Фауста»), то про «летучую рыбу» непонятно. Собственно, в этом я вижу смысл комментариев - не просто энциклопедическая справка как для кроссворда: «Гора в Германии» или «Английский поэт XIX века». А в создании некой общей картинки, объясняя связку каких-то образов. Одно из возможных прочтений. Не споря с остальными, не доказывая единственность интерпретации, не претендуя на полноту. Просто написать книгу поверх книги. Практически фанфик, только вместо дополнения сюжета - предложение варианта понимания. Для тех, кому интересно не только самому пытаться сложить этот пазл, но и посмотреть, что получается сложить у других.