Борис Слуцкий
После лекции 1959 года захотелось почитать что-нибудь Слуцкого. Стихи я пока только сборниками могу читать. По-отдельности - не знаю чего, но чего-то не хватает даже для того, чтобы начать, попробовать. Так что, стрельнул у mbla сборник, прочитал.
Очень много про войну, и часто очень хорошо. Но среди них сложно выбрать что-то одно, нужно читать скопом, поэтому оставлю в ЖЖ только самое лучшее лично для меня - « Балладу о догматике».
Очень много стихов, подтверждающих тезис Быкова о постоянном переосмыслении Слуцким собственных догм. Очевидно, достаточно горьких, мрачных стихов.
Говорит Фома
Сегодня я ничему не верю:
Глазам - не верю.
Ушам - не верю.
Пощупаю - тогда, пожалуй, поверю,
Если на ощупь - всё без обмана.
Мне вспоминаются хмурые немцы,
Печальные пленные 45-го года,
Стоявшие - руки по швам - на допросе.
Я спрашиваю - они отвечают.
- Вы верите Гитлеру? - Нет, не верю.
- Вы верите Герингу? - Нет, не верю.
- Вы верите Геббельсу? - О, пропаганда!
- А мне вы верите? - Минута молчанья.
- Господин комиссар, я вам не верю.
Всё пропаганда. Весь мир - пропаганда.
Если бы я превратился в ребенка,
Снова учился в начальной школе,
И мне бы сказали такое:
Волга впадает в Каспийское море!
Я бы, конечно, поверил. Но прежде
Нашел бы эту самую Волку,
Спустился бы вниз по течению к морю,
Умылся его водой мутноватой
И только тогда бы, пожалуй, поверил.
Лошади едят овёс и сено!
Ложь! Зимой 33-го года
Я жил на тощей, как жердь, Украине.
Лошади ели сначала солому,
Потом - худые соломенные крыши,
Потом их гнали в Харьков на свалку.
Я лично видел своими глазами
Суровых, серьёзных, почти что важных
Гнедых, караковых и буланых,
Молча, неспешно бродивших по свалке.
Они ходили, потом стояли,
А после падали и долго лежали,
Умирали лошади не сразу...
Лошади едят овёс и сено!
Нет! Неверно! Ложь, пропаганда.
Всё - пропаганда. Весь мир - пропаганда.
Или вот туда же:
Странности
Странная была свобода:
делай всё, что хочешь,
говори, пиши, печатай
всё, что хочешь.
Но хотеть того, что хочешь,
было невозможно.
Надо было жаждать
только то, что надо.
Быт был тоже странный:
за жилье почти и не платили.
Лучших в мире женщин
покупали по дешевке.
Небольшое, мелкое начальство
сплошь имело личные машины
с личными водителями.
Хоть прислуга
называлась домработницей,
но прислуживала неустанно.
Лишь котлеты дорого ценились.
Без гарнира.
И особенно с гарниром.
Легче было
победить, чем пообедать.
Победитель гитлеровских полчищ
и рубля не получил на водку,
хоть освободил полмира.
Удивительней всего законы были.
Уголовный кодекс
брали в руки осторожно,
потому что при нажиме
брызгал кровью.
На его страницах смерть
встречалась
много чаще, чем в балладах.
Странная была свобода!
Взламывали тюрьмы за границей
и взрывали. Из обломков
строили отечественные тюрьмы.
При этом нет такого вот примитивного отношения: при Сталине было плохо, потому что был Сталин. Очень приятно, что он продолжает разрабатывать эту тему, находить не оправдания, но объяснения многому. Лично мне всегда приятно понимать мотивацию даже преступника, не то что просто несогласного со мной человека, оппонента. Не передать как меня раздражает неспособность людей задуматься «а зачем они это делали?», частые ответы «да они просто тупые / изначально злые». А не понимая логики оппонента, у тебя остаётся только вариант насилия: заставить его делать так, как тебе кажется правильным. Или он тебя заставит.
Что почём
Деревенский мальчик, с детства знавший
что почём, в особенности лихо,
прогнанный с парадного хоть взашей,
с чёрного пролезет тихо.
Что ему престиж? Ведь засуха
высушила насухо
полсемьи, а он доголодал,
дотянул до урожая,
а начальству возражая,
он давно б, конечно, дубу дал.
Деревенский мальчик, выпускник
сельской школы, труженик, отличник,
чувств не переносит напускных,
слов торжественных и фраз различных
Что ему? Он самолично видел
тот рожон и знает: не попрешь.
Свиньи съели. Бог, конечно, выдал.
И до зёрнышка сгорела рожь.
Знает деревенское дитя,
сын и внук крестьянский, что в крестьянстве
ноне не прожить: погрязло в пьянстве,
в недостатках, рукава спустя.
Кончив факультет филологический,
тот, куда пришел почти босым,
вывод делает логический
мой герой, крестьянский внук и сын:
надо позабыть все то, что надо.
Надо помнить то, что повелят.
Надо, если надо,
и хвостом и словом повилять.
Те, кто к справедливости взывают,
в нём сочувствия не вызывают.
Тех, кто до сих пор права качает,
он не привечает.
Станет стукачом и палачом
для другого горемыки,
потому что лебеду и жмыхи
ел
и точно знает что почём.
Очевидно частая тема собственного еврейства. Даже не столько собственного еврейства - анализа тогдашнего отношения к евреям. Опять же, из понравившегося:
Про евреев
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи - люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я всё это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
Пара личных стихотворений, которые цепляют лично меня. Не факт, что высокая литература, просто темы мне близкие:
Разговоры о боге
Стесняясь и путаясь:
может быть, нет,
а может быть, есть, -
они говорили о боге,
подразумевая то совесть, то честь,
они говорили о боге.
А те, кому в жизни не повезло,
решили, что бог - равнодушное зло,
инстанция выше последней
и санкция всех преступлений.
Но бог на кресте, истомленный, нагой,
совсем не всесильный, скорей всеблагой,
сама воплощенная милость,
дойти до которой всем было легко,
был яблочком, что откатилось
от яблони - далеко, далеко.
И Ветхий Завет, где владычил отец,
не радовал больше усталых сердец.
Его прочитав, устремились
к тому, кто не правил и кто не карал,
а нищих на папертях собирал -
не сила, не право, а милость.
Я с детства себя ощущаю вот тем самым «кому в жизни не повезло». Очень комфортно, должно быть, иметь внутри себя религию, хоть какую-то уверенность. Но лично я вместо этого вижу исключительно «Легенды и мифы Древней Греции» :-) Именно как последнюю инстанцию, попытку угрозы преступникам хотя бы после смерти - социальная функция, конечно же, очень важная, но я-то тут при чём?
Плебейские генеалогии
Дед Петра Великого - ведом.
Также ведом мой собственный дед.
Кто был прадед Петра? Филарет!
Мой же прадед истории светом
не разыскан и не осиян.
Из дворян? Из мещан?
Из крестьян?
Догадаться можно примерно,
доказать же точно и верно,
сколько ни потрачу труда,
не смогу никогда.
Надо было спросить отца,
как его отца было отчество.
Только после его конца
углубляться в это не хочется.
Твердо помнящий, сколько живу,
всех царей из дома Романовых,
изо всех четырёх своих прадедов
ни единого не назову.
Мы, плебеи всея Руси,
как ни требуй, сколь ни проси,
далее колена четвёртого
ни живого не помним,
ни мёртвого.
Дед - он лично со мной говорил,
даже книжку мне подарил,
книжку, а до этого дудочку
и ещё однажды - удочку.
Хорошо бы пройти по следу:
кто же
все же
предшествовал деду?
А покуда мы сами - предки!
Тьма - до нас.
Рассветает сейчас!
И древнее, чем древние греки,
наши предки все - для нас.
То же вот, регулярно задумываюсь о том, кто мои предки. Не в том смысле, что нужно срочно искать - а в смысле, нужно ли искать, кому это нужно? Для осеннего лагеря 2017 поговорил с родителями, покопался немного в собственной плебейской генеалогии. Наверное, зачем-то это нужно. И чем дальше, чем старше становлюсь, тем больше все эти патриархальные ценности кажутся важными - семья, предки, религия.
Интересно, конечно, наблюдать за собой.
А больше всего в сборнике мне понравились его «старые» стихи. Наблюдения за стариками, наблюдения собственной старости, про отношение к старости вообще.
Старуха старику
кричит по телефону.
Про что она кричит?
Она кричит про то, чтоб он не смел гулять, ну, разве по балкону
и то -
закутавшись в суконное пальто.
- Поаккуратней двери запирай! -
она кричит
с такою грозной силой, что мне всё слышится:
- Не умирай!
Живи, пожалуйста, мой милый, милый!
А под конец сборника несколько душераздирающих стиховторений на смерть жены (их цитировать по-одиночке тоже как-то бессмысленно, там важен весь этот невозможный крик). После которых, как говорит Википедия, он замолчал как поэт...
Усталость проходит за воскресенье,
Только не вся. Кусок остается.
Он проходит за летний отпуск.
Только не весь. Остается кусочек.
Старость шьёт из этих кусков
Большое лоскутное одеяло,
Которое светит, но не греет.
Скорее рано, чем поздно, придётся
Закутаться в него с головою.
Уволиться, как говорится, вчистую.
Без пенсии, но с деревянным мундиром.
Уехать верхом на двух лопатах
В общеизвестный дом инвалидов,
Стоящий, вернее сказать, лежащий
Ровно в метре от беспокойства,
От утомления, труда, заботы
И всяких прочих синонимов жизни.
Очень много про войну, и часто очень хорошо. Но среди них сложно выбрать что-то одно, нужно читать скопом, поэтому оставлю в ЖЖ только самое лучшее лично для меня - « Балладу о догматике».
Очень много стихов, подтверждающих тезис Быкова о постоянном переосмыслении Слуцким собственных догм. Очевидно, достаточно горьких, мрачных стихов.
Говорит Фома
Сегодня я ничему не верю:
Глазам - не верю.
Ушам - не верю.
Пощупаю - тогда, пожалуй, поверю,
Если на ощупь - всё без обмана.
Мне вспоминаются хмурые немцы,
Печальные пленные 45-го года,
Стоявшие - руки по швам - на допросе.
Я спрашиваю - они отвечают.
- Вы верите Гитлеру? - Нет, не верю.
- Вы верите Герингу? - Нет, не верю.
- Вы верите Геббельсу? - О, пропаганда!
- А мне вы верите? - Минута молчанья.
- Господин комиссар, я вам не верю.
Всё пропаганда. Весь мир - пропаганда.
Если бы я превратился в ребенка,
Снова учился в начальной школе,
И мне бы сказали такое:
Волга впадает в Каспийское море!
Я бы, конечно, поверил. Но прежде
Нашел бы эту самую Волку,
Спустился бы вниз по течению к морю,
Умылся его водой мутноватой
И только тогда бы, пожалуй, поверил.
Лошади едят овёс и сено!
Ложь! Зимой 33-го года
Я жил на тощей, как жердь, Украине.
Лошади ели сначала солому,
Потом - худые соломенные крыши,
Потом их гнали в Харьков на свалку.
Я лично видел своими глазами
Суровых, серьёзных, почти что важных
Гнедых, караковых и буланых,
Молча, неспешно бродивших по свалке.
Они ходили, потом стояли,
А после падали и долго лежали,
Умирали лошади не сразу...
Лошади едят овёс и сено!
Нет! Неверно! Ложь, пропаганда.
Всё - пропаганда. Весь мир - пропаганда.
Или вот туда же:
Странности
Странная была свобода:
делай всё, что хочешь,
говори, пиши, печатай
всё, что хочешь.
Но хотеть того, что хочешь,
было невозможно.
Надо было жаждать
только то, что надо.
Быт был тоже странный:
за жилье почти и не платили.
Лучших в мире женщин
покупали по дешевке.
Небольшое, мелкое начальство
сплошь имело личные машины
с личными водителями.
Хоть прислуга
называлась домработницей,
но прислуживала неустанно.
Лишь котлеты дорого ценились.
Без гарнира.
И особенно с гарниром.
Легче было
победить, чем пообедать.
Победитель гитлеровских полчищ
и рубля не получил на водку,
хоть освободил полмира.
Удивительней всего законы были.
Уголовный кодекс
брали в руки осторожно,
потому что при нажиме
брызгал кровью.
На его страницах смерть
встречалась
много чаще, чем в балладах.
Странная была свобода!
Взламывали тюрьмы за границей
и взрывали. Из обломков
строили отечественные тюрьмы.
При этом нет такого вот примитивного отношения: при Сталине было плохо, потому что был Сталин. Очень приятно, что он продолжает разрабатывать эту тему, находить не оправдания, но объяснения многому. Лично мне всегда приятно понимать мотивацию даже преступника, не то что просто несогласного со мной человека, оппонента. Не передать как меня раздражает неспособность людей задуматься «а зачем они это делали?», частые ответы «да они просто тупые / изначально злые». А не понимая логики оппонента, у тебя остаётся только вариант насилия: заставить его делать так, как тебе кажется правильным. Или он тебя заставит.
Что почём
Деревенский мальчик, с детства знавший
что почём, в особенности лихо,
прогнанный с парадного хоть взашей,
с чёрного пролезет тихо.
Что ему престиж? Ведь засуха
высушила насухо
полсемьи, а он доголодал,
дотянул до урожая,
а начальству возражая,
он давно б, конечно, дубу дал.
Деревенский мальчик, выпускник
сельской школы, труженик, отличник,
чувств не переносит напускных,
слов торжественных и фраз различных
Что ему? Он самолично видел
тот рожон и знает: не попрешь.
Свиньи съели. Бог, конечно, выдал.
И до зёрнышка сгорела рожь.
Знает деревенское дитя,
сын и внук крестьянский, что в крестьянстве
ноне не прожить: погрязло в пьянстве,
в недостатках, рукава спустя.
Кончив факультет филологический,
тот, куда пришел почти босым,
вывод делает логический
мой герой, крестьянский внук и сын:
надо позабыть все то, что надо.
Надо помнить то, что повелят.
Надо, если надо,
и хвостом и словом повилять.
Те, кто к справедливости взывают,
в нём сочувствия не вызывают.
Тех, кто до сих пор права качает,
он не привечает.
Станет стукачом и палачом
для другого горемыки,
потому что лебеду и жмыхи
ел
и точно знает что почём.
Очевидно частая тема собственного еврейства. Даже не столько собственного еврейства - анализа тогдашнего отношения к евреям. Опять же, из понравившегося:
Про евреев
Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи - люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я всё это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала,
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
Пара личных стихотворений, которые цепляют лично меня. Не факт, что высокая литература, просто темы мне близкие:
Разговоры о боге
Стесняясь и путаясь:
может быть, нет,
а может быть, есть, -
они говорили о боге,
подразумевая то совесть, то честь,
они говорили о боге.
А те, кому в жизни не повезло,
решили, что бог - равнодушное зло,
инстанция выше последней
и санкция всех преступлений.
Но бог на кресте, истомленный, нагой,
совсем не всесильный, скорей всеблагой,
сама воплощенная милость,
дойти до которой всем было легко,
был яблочком, что откатилось
от яблони - далеко, далеко.
И Ветхий Завет, где владычил отец,
не радовал больше усталых сердец.
Его прочитав, устремились
к тому, кто не правил и кто не карал,
а нищих на папертях собирал -
не сила, не право, а милость.
Я с детства себя ощущаю вот тем самым «кому в жизни не повезло». Очень комфортно, должно быть, иметь внутри себя религию, хоть какую-то уверенность. Но лично я вместо этого вижу исключительно «Легенды и мифы Древней Греции» :-) Именно как последнюю инстанцию, попытку угрозы преступникам хотя бы после смерти - социальная функция, конечно же, очень важная, но я-то тут при чём?
Плебейские генеалогии
Дед Петра Великого - ведом.
Также ведом мой собственный дед.
Кто был прадед Петра? Филарет!
Мой же прадед истории светом
не разыскан и не осиян.
Из дворян? Из мещан?
Из крестьян?
Догадаться можно примерно,
доказать же точно и верно,
сколько ни потрачу труда,
не смогу никогда.
Надо было спросить отца,
как его отца было отчество.
Только после его конца
углубляться в это не хочется.
Твердо помнящий, сколько живу,
всех царей из дома Романовых,
изо всех четырёх своих прадедов
ни единого не назову.
Мы, плебеи всея Руси,
как ни требуй, сколь ни проси,
далее колена четвёртого
ни живого не помним,
ни мёртвого.
Дед - он лично со мной говорил,
даже книжку мне подарил,
книжку, а до этого дудочку
и ещё однажды - удочку.
Хорошо бы пройти по следу:
кто же
все же
предшествовал деду?
А покуда мы сами - предки!
Тьма - до нас.
Рассветает сейчас!
И древнее, чем древние греки,
наши предки все - для нас.
То же вот, регулярно задумываюсь о том, кто мои предки. Не в том смысле, что нужно срочно искать - а в смысле, нужно ли искать, кому это нужно? Для осеннего лагеря 2017 поговорил с родителями, покопался немного в собственной плебейской генеалогии. Наверное, зачем-то это нужно. И чем дальше, чем старше становлюсь, тем больше все эти патриархальные ценности кажутся важными - семья, предки, религия.
Интересно, конечно, наблюдать за собой.
А больше всего в сборнике мне понравились его «старые» стихи. Наблюдения за стариками, наблюдения собственной старости, про отношение к старости вообще.
Старуха старику
кричит по телефону.
Про что она кричит?
Она кричит про то, чтоб он не смел гулять, ну, разве по балкону
и то -
закутавшись в суконное пальто.
- Поаккуратней двери запирай! -
она кричит
с такою грозной силой, что мне всё слышится:
- Не умирай!
Живи, пожалуйста, мой милый, милый!
А под конец сборника несколько душераздирающих стиховторений на смерть жены (их цитировать по-одиночке тоже как-то бессмысленно, там важен весь этот невозможный крик). После которых, как говорит Википедия, он замолчал как поэт...
Усталость проходит за воскресенье,
Только не вся. Кусок остается.
Он проходит за летний отпуск.
Только не весь. Остается кусочек.
Старость шьёт из этих кусков
Большое лоскутное одеяло,
Которое светит, но не греет.
Скорее рано, чем поздно, придётся
Закутаться в него с головою.
Уволиться, как говорится, вчистую.
Без пенсии, но с деревянным мундиром.
Уехать верхом на двух лопатах
В общеизвестный дом инвалидов,
Стоящий, вернее сказать, лежащий
Ровно в метре от беспокойства,
От утомления, труда, заботы
И всяких прочих синонимов жизни.