Ау, защитники диамата, где вы?! Ваших бьют!!!
Как я уже писал, богостроительство хоть и религия, но религия более научная и более рациональная по сравнению с диалектическим материализмом. Богостроительство изначально возникло как ответвление позитивизма, и богостроительство дает более простой и более рациональный логический инструментарий для полемики с современными постпозитивистами вроде Поппера.
Но помимо полемики с постпозитивистами иногда приходится спорить и с диаматчиками, и вот последний пример: два героя smirnoff_v и superrex бросились на амбразуру защищать проф. Трахтенберга обиженного Щедровицким. Но что они могут против провинциального птушника вооруженного передовой религией? По моему, у них ничего не получается, смотрите сами ветвь дискуссии у Хазина:)
Вообще, я в ближайшее время займусь поиском информации по экономическому материализму и постараюсь разобраться чем он отличается от диалектического материализма, и мне конечно было бы интересно найти людей которые понимают это различие. Так что если есть такие, то отзовитесь, а то меня терзают сомнения, что кроме меня никто этой разницы не понимает уже.
Ну и для ужирнения троллинга еще фрагмент из Щедровицкого об Эрнсте Махе (теоретике эмпириокритицизма "махизма" которым вдохновлялись впередовцы).
"Я всегда был идеалистом" (Беседы с Колей Щукиным)
И вот я попал на один из таких семинаров - это было в самом начале 1950 года, на втором курсе - и попробовал сделать там доклад для студенческой аудитории об относительности и абсолютности истины в марксистской концепции. Вообще, эта идея относительности истины меня очень привлекала. Я хорошо знал соответствующие высказывания Энгельса, Маркса. Идея действительно невероятно симпатична, и я думаю, что эта, очень простая на самом деле, мысль - она принципиальна.
Я знал гротескное утверждение Ф.Энгельса, что вся история науки есть лишь цепь заблуждений и ошибок. Я в то время читал "Принципы механики" Эрнста Маха, который очень близок к марксизму по историческому подходу и идее относительности истины, как в общем-то все критические реалисты в исходе своем... Поэтому примеров из истории науки у меня было "навалом", и я сделал очень простенький такой доклад, демонстрирующий эту мысль.
И если бы я просто говорил все эти формальные вещи, то, наверное, все восприняли бы это как должное. Но, по-видимому, беда моя состоит в том, что, стремясь выскочить из шаблона, я, наверное, всегда стремлюсь привнести собственное отношение. И этот доклад был "с отношением". Когда я говорил, что всякая истина относительна, то за этим очень много чего стояло в плане моего отношения. И больше того - я теперь так понимаю то, что происходило, - утверждая, что все истины относительны, я тем самым подрывал устои самого марксизма как учения. И, возможно, на самом деле у меня не было никакой подоплеки, поскольку мне это было не нужно. Раз все знания относительны и лишь цепь заблуждений - значит, само собой очевидно, что и марксизм тоже есть одно из таких исторических заблуждений и не более. В этом смысле я был формалистом, я не мог позволить себе, например, считать, что все есть цепь заблуждений, кроме марксистской философии, что для нее почему-то мы делаем исключение. Все есть цепь заблуждений - так учил Энгельс, и так учил Маркс - значит, и их учение тоже. Это разумелось само собой, поэтому даже не было необходимости подчеркивать это обстоятельство. Но поскольку я был убежден в том, что говорил, то, по-видимому, это воспринималось как своего рода ересь, и поэтому мой однокурсник, известный Вам Игорь Блауберг, поднял руку и спросил:
- Как же так? Если все есть лишь цепь заблуждений и каждое наше утверждение относительно, то ведь получается... я даже боюсь сказать, что получается. Я лучше спрошу: а как же быть с "Капиталом" Маркса? Разве это не абсолютная истина?
И все присутствующие, включая Белецкого, затихли.
Попробуйте сейчас поставить себя на мое место. Ну да, это начало 1950 года, и я, хоть и дурак-дураком, но прекрасно понимаю, что если я говорю здесь, что "Капитал" или ленинская теория революции формально подпадают под общие принципы, что все это с точки зрения другой эпохи лишь цепь заблуждений, я тем самым автоматически пишу себе обвинительный приговор.
- Самому себе?
Да. Но ведь, с другой стороны, я же не могу потерять лица! Ведь я только что утверждал это как общий принцип марксизма и говорил, что здесь Маркс и Энгельс правы. Но тогда из этого по любым формальным правилам логики... А диалектической логикой, т.е. логикой софизмов и хитросплетений, что тогда было одно и то же, я еще не овладел.
Я вас подвожу к подлинной проблематике, которой жили люди философского факультета. Мне же надо было объяснить эти свои слова, а мне стало страшно, и я теперь понял Вовченко и, впервые столкнувшись с этим, увидел, о чем он мне тогда говорил. Я ведь слушал, но, конечно, не мог понять, о чем он говорит - я этого, так сказать, не ощущал. Но здесь я это начал ощущать.
Так вот, вы сформулировали это - относительность истины - как принцип марксизма, но вы не можете применять его к частным случаям, поскольку сами марксистские догмы оказываются вне этих самых марксистских догм, вне их действия. И это, кстати, совпадает со всей подлинно теологической проблематикой. Вот здесь она воспроизводится.
Вот, собственно говоря, в какой ситуации я оказался, будучи новичком на философском факультете.
- Почему Вы сказали, что здесь воспроизводится теологическая проблематика?
А действительно, здесь воспроизводится теологическая проблематика, потому что положения теологии таковы, что они применимы к одному миру и не применимы к другому миру. Но в теологии это фиксируется очень четко: есть мир божественный, мир духа, и есть мир человеческий. И, скажем, там задаются системы определений, ну например: человеческое - конечно, Бог - бесконечен, человеческое - временно, Бог - безвременен, абсолютен. И различие относительного и абсолютного там решается за счет разделения двух миров.
А здесь как? Здесь ведь так и должно было формулироваться: все принципы марксизма истинны во всех областях, кроме самого марксизма, или применимы ко всем областям, кроме области марксистской философии. Потом-то я понял, что на этом - как обойти вот это противоречие - и построена вся философия философского факультета МГУ.
Конечно, тогда, после вопросов Блауберга, это все промелькнуло у меня в голове, и я моментально все понял. Для меня это вылилось в проблему: что мне дороже? Я решил ее почти без колебаний - в уме-то я проиграл все варианты, - и решил в пользу принципа сохранения лица. И поэтому я сказал:
- Конечно. - Дальше нужно было только найти форму. - Конечно, разве ты не знаешь положений Маркса и Энгельса, что всякое знание такого рода является относительным?
Но Блауберг не успокаивался, он сказал:
- Но как это понимать? Ведь это можно понимать двояко. Ну, например, относительно в том смысле, что мы будем уточнять, углублять, детализировать те или иные положения "Капитала" и ленинской теории революции, постигать все новые и новые детали - и в этом смысле наше нынешнее знание относительно. Или же ты хочешь сказать, что наступит такой момент, когда мы скажем, что основные положения "Капитала" Маркса были ложными, например, в том же духе, как ложными оказались основная идея флогистона и теплорода?
И опять наступила тишина, причем Белецкий уже перестал улыбаться, хотя сначала его такой поворот событий позабавил. Острые ощущения... И все сидевшие воспринимали это как такую острую игру, они как бы шли по проволоке, но шли странно: они мной шагали по проволоке.
Я ответил:
- Конечно, в этом последнем смысле наступит такой момент - я не знаю, скоро он наступит или не скоро, - но обязательно наступит такой момент, когда мы скажем, что основные положения "Капитала" были не верны, - таковы основные философские принципы марксистской концепции. И нет ничего страшного, что она непрерывно сама себя отрицает, в этом и состоит суть закона отрицания и отрицания отрицания. Это так здорово сказано у Гегеля и проработано Марксом...
Но тут Белецкий прервал меня и сказал:
- Мы отдаем дань Вашему мужеству. Но я вынужден прекратить Ваш доклад как идеологически неправильный.
Я не знаю, что было бы хуже: согласиться с этим или сделать то, что я сделал. А я, пугаясь своих слов, сказал:
- Кто же здесь может решить - идеологически правильный или идеологически неправильный? С моей точки зрения, Вы здесь сидите не для этого. У нас семинар, где высказываются дискуссионные мнения, и решать этот вопрос могут только создатели марксизма либо Центральный Комитет нашей партии, Политбюро. А Вы вообще не имеете право толковать - это не Ваша функция. Вы должны нас учить высказывать мнение, опровергать и доказывать. Поэтому я Вас очень прошу, Зиновий Яковлевич, чтобы Вы сейчас здесь объяснили, почему же это неправильно, и таким образом либо показали мне, что я неправильно понимаю эти положения Маркса, либо опровергли самого Маркса и Энгельса в их положениях об относительности всякого теоретического знания.
И вот тут он растерялся немножко от моей наглости, поскольку такой ситуации не ожидал:
- Это же в общем-то известно...
- А если известно, то зачем мне задают вопросы, зачем меня просят делать доклад? И известно - кому? Мне, как видите, это неизвестно. Поэтому я хочу, чтобы Вы меня убедили, как того требуют постановления нашей партии. А если Вы меня не можете убедить, то, значит, Вы не на месте и, наверное, не можете быть преподавателем Московского университета.
Это была уже чистая демагогия - я не видел другого способа спастись.
И вот, по сути дела, с этого злосчастного - или счастливого - семинара начинается моя борьба с философским факультетом, непрерывная борьба во имя спасения собственной жизни, своего лица. Ведь, сделав такую заявку, я на самом деле предрешил всю свою дальнейшую судьбу, способ жизни на философском факультете и во многом после его окончания. И это, кстати, комментарий к тому, почему всякое начальство боится какого-либо действия. Вообще, преподаватели философского факультета старались не вести семинаров, потому что не знали, чем закончится семинар. Каждый доклад, каждое выступление было, фактически, жонглированием на проволоке. Поэтому преподаватели пуще огня боялись каких-либо докладов, обсуждений, в том числе студенческих. Это был большой риск со стороны Белецкого - вести такой семинар. Надо сказать, что это занятие было последним на нашем курсе, а до этого было всего три или четыре.
Конечно, если бы я не вкладывал собственного отношения или вообще не делал бы никакого доклада, все было бы в порядке, но зато на этом семинаре одно я понял точно - придется защищать себя. И я начал продумывать систему своего поведения.
Эта история ничего мне не стоила, ничем мне не навредила, можно сказать, прошла для меня даром. Я пошел к тогдашнему председателю профкома, в последующем вице-президенту Академии педнаук, Зубову, физику, и рассказал ему эту историю (а я был с ним связан по работе в спортклубе, он непосредственно нас курировал, помогал). Мы с ним вместе немножко посмеялись над произошедшим, и он сказал: "Знаешь, не вступай ты с ним больше в такого рода дискуссии. Я позвоню Прокофьеву (это - нынешний министр просвещения, он тогда был секретарем парткома университета) и попрошу, чтобы он позвонил на факультет и кому-то как-то намекнул, чтобы у тебя не было никаких неприятностей. Но воздержись на будущее!" Я думаю, что он так и сделал, на факультет позвонили, и это, собственно говоря, защищало меня и дальше. Я, таким образом, с самого начала понял, что мы живем в обществе личных связей.
Белецкий же не знал, что делать, потому что доказать он ничего не мог. Он мне начал было объяснять, что есть проблема относительности в смысле уточнения, как говорил Блауберг, и вот это применимо к марксизму, а есть - в смысле смены, так это уже не применимо к марксизму, что поэтому мы рассматриваем весь предшествующий период как подготовку к приходу марксизма - марксизм есть венец творения. Ну я тут же пошутил насчет венца творения, рассказал о критическом характере марксизма и вообще шпарил цитатами непрерывно.
Но на самом деле я понимал, что ситуация гораздо сложней, она заставляла задумываться. И когда я потом проанализировал эту ситуацию для себя, я понял, что победой она кончиться не может, что мое положение заведомо проигрышное: что бы я ни сказал, я проигрываю, к какому бы выводу ни пришел, если я следую логике, я проигрываю.
Именно тогда, после семинара, я впервые сформулировал принцип нелогичности и неразумия. Мне пришлось начать думать над разницей знания и идеологии. Но только - что значит думать? Раньше я тоже вроде бы сталкивался с этой проблемой, но вербально. А здесь мне надо было думать, чтобы спастись, чтобы выработать такую систему поведения, которая обеспечивала бы мне просто жизнь. Это были не шутки - за этим стояла непростая реальность: не проходило месяца, чтобы у нас на курсе не взяли одного или двух человек, которые потом исчезали.
<...>
Читал по курсу физики "Механику" Хайкина, где впервые узнал, что такое абстракция, что такое идеализация, - тогда еще были такие учебники... Хайкин был учеником нашего крупнейшего физика Мандельштама, человека создавшего очень большую школу, учителем Маркова, автора идеи "кентавра", - теперь-то я знаю, что это заход к "естественному-искусственному". В 1947 году Марков опубликовал в "Вопросах философии" статью о "кентаврах" в физике, за что был обвинен в идеализме писателем Львовым и выпихнут... Он был член-корреспондент Академии, но это не помешало его ославить и вообще "сшибить" с философской и всякой другой арены, а он был один из самых мыслящих физиков-философов. Марков смог вернуться к обсуждению этих вопросов только через 20-25 лет.
В результате из последующих изданий книги Хайкина вообще выбросили все про идеализацию, про абстракцию, про способы образования физических понятий. Но мне повезло: я читал учебник Хайкина еще без сокращений. И я благодаря этому получил фактически основы методологии и философского подхода, поскольку Хайкин постоянно возвращался к проблемным аспектам, постоянно критиковал сами физические понятия. У него были очень интересные отсылки, скажем, к Герцу, с его попыткой построить физику на других понятиях, к Маху, с его историей механики. И я из этой книги получил попутно очень много представлений и сведений, которые вполне отвечали моему направлению и подходу. Надо сказать, что Хайкин укрепил меня в таком видении мира, которое было мне свойственно.
Но помимо полемики с постпозитивистами иногда приходится спорить и с диаматчиками, и вот последний пример: два героя smirnoff_v и superrex бросились на амбразуру защищать проф. Трахтенберга обиженного Щедровицким. Но что они могут против провинциального птушника вооруженного передовой религией? По моему, у них ничего не получается, смотрите сами ветвь дискуссии у Хазина:)
Вообще, я в ближайшее время займусь поиском информации по экономическому материализму и постараюсь разобраться чем он отличается от диалектического материализма, и мне конечно было бы интересно найти людей которые понимают это различие. Так что если есть такие, то отзовитесь, а то меня терзают сомнения, что кроме меня никто этой разницы не понимает уже.
Ну и для ужирнения троллинга еще фрагмент из Щедровицкого об Эрнсте Махе (теоретике эмпириокритицизма "махизма" которым вдохновлялись впередовцы).
"Я всегда был идеалистом" (Беседы с Колей Щукиным)
И вот я попал на один из таких семинаров - это было в самом начале 1950 года, на втором курсе - и попробовал сделать там доклад для студенческой аудитории об относительности и абсолютности истины в марксистской концепции. Вообще, эта идея относительности истины меня очень привлекала. Я хорошо знал соответствующие высказывания Энгельса, Маркса. Идея действительно невероятно симпатична, и я думаю, что эта, очень простая на самом деле, мысль - она принципиальна.
Я знал гротескное утверждение Ф.Энгельса, что вся история науки есть лишь цепь заблуждений и ошибок. Я в то время читал "Принципы механики" Эрнста Маха, который очень близок к марксизму по историческому подходу и идее относительности истины, как в общем-то все критические реалисты в исходе своем... Поэтому примеров из истории науки у меня было "навалом", и я сделал очень простенький такой доклад, демонстрирующий эту мысль.
И если бы я просто говорил все эти формальные вещи, то, наверное, все восприняли бы это как должное. Но, по-видимому, беда моя состоит в том, что, стремясь выскочить из шаблона, я, наверное, всегда стремлюсь привнести собственное отношение. И этот доклад был "с отношением". Когда я говорил, что всякая истина относительна, то за этим очень много чего стояло в плане моего отношения. И больше того - я теперь так понимаю то, что происходило, - утверждая, что все истины относительны, я тем самым подрывал устои самого марксизма как учения. И, возможно, на самом деле у меня не было никакой подоплеки, поскольку мне это было не нужно. Раз все знания относительны и лишь цепь заблуждений - значит, само собой очевидно, что и марксизм тоже есть одно из таких исторических заблуждений и не более. В этом смысле я был формалистом, я не мог позволить себе, например, считать, что все есть цепь заблуждений, кроме марксистской философии, что для нее почему-то мы делаем исключение. Все есть цепь заблуждений - так учил Энгельс, и так учил Маркс - значит, и их учение тоже. Это разумелось само собой, поэтому даже не было необходимости подчеркивать это обстоятельство. Но поскольку я был убежден в том, что говорил, то, по-видимому, это воспринималось как своего рода ересь, и поэтому мой однокурсник, известный Вам Игорь Блауберг, поднял руку и спросил:
- Как же так? Если все есть лишь цепь заблуждений и каждое наше утверждение относительно, то ведь получается... я даже боюсь сказать, что получается. Я лучше спрошу: а как же быть с "Капиталом" Маркса? Разве это не абсолютная истина?
И все присутствующие, включая Белецкого, затихли.
Попробуйте сейчас поставить себя на мое место. Ну да, это начало 1950 года, и я, хоть и дурак-дураком, но прекрасно понимаю, что если я говорю здесь, что "Капитал" или ленинская теория революции формально подпадают под общие принципы, что все это с точки зрения другой эпохи лишь цепь заблуждений, я тем самым автоматически пишу себе обвинительный приговор.
- Самому себе?
Да. Но ведь, с другой стороны, я же не могу потерять лица! Ведь я только что утверждал это как общий принцип марксизма и говорил, что здесь Маркс и Энгельс правы. Но тогда из этого по любым формальным правилам логики... А диалектической логикой, т.е. логикой софизмов и хитросплетений, что тогда было одно и то же, я еще не овладел.
Я вас подвожу к подлинной проблематике, которой жили люди философского факультета. Мне же надо было объяснить эти свои слова, а мне стало страшно, и я теперь понял Вовченко и, впервые столкнувшись с этим, увидел, о чем он мне тогда говорил. Я ведь слушал, но, конечно, не мог понять, о чем он говорит - я этого, так сказать, не ощущал. Но здесь я это начал ощущать.
Так вот, вы сформулировали это - относительность истины - как принцип марксизма, но вы не можете применять его к частным случаям, поскольку сами марксистские догмы оказываются вне этих самых марксистских догм, вне их действия. И это, кстати, совпадает со всей подлинно теологической проблематикой. Вот здесь она воспроизводится.
Вот, собственно говоря, в какой ситуации я оказался, будучи новичком на философском факультете.
- Почему Вы сказали, что здесь воспроизводится теологическая проблематика?
А действительно, здесь воспроизводится теологическая проблематика, потому что положения теологии таковы, что они применимы к одному миру и не применимы к другому миру. Но в теологии это фиксируется очень четко: есть мир божественный, мир духа, и есть мир человеческий. И, скажем, там задаются системы определений, ну например: человеческое - конечно, Бог - бесконечен, человеческое - временно, Бог - безвременен, абсолютен. И различие относительного и абсолютного там решается за счет разделения двух миров.
А здесь как? Здесь ведь так и должно было формулироваться: все принципы марксизма истинны во всех областях, кроме самого марксизма, или применимы ко всем областям, кроме области марксистской философии. Потом-то я понял, что на этом - как обойти вот это противоречие - и построена вся философия философского факультета МГУ.
Конечно, тогда, после вопросов Блауберга, это все промелькнуло у меня в голове, и я моментально все понял. Для меня это вылилось в проблему: что мне дороже? Я решил ее почти без колебаний - в уме-то я проиграл все варианты, - и решил в пользу принципа сохранения лица. И поэтому я сказал:
- Конечно. - Дальше нужно было только найти форму. - Конечно, разве ты не знаешь положений Маркса и Энгельса, что всякое знание такого рода является относительным?
Но Блауберг не успокаивался, он сказал:
- Но как это понимать? Ведь это можно понимать двояко. Ну, например, относительно в том смысле, что мы будем уточнять, углублять, детализировать те или иные положения "Капитала" и ленинской теории революции, постигать все новые и новые детали - и в этом смысле наше нынешнее знание относительно. Или же ты хочешь сказать, что наступит такой момент, когда мы скажем, что основные положения "Капитала" Маркса были ложными, например, в том же духе, как ложными оказались основная идея флогистона и теплорода?
И опять наступила тишина, причем Белецкий уже перестал улыбаться, хотя сначала его такой поворот событий позабавил. Острые ощущения... И все сидевшие воспринимали это как такую острую игру, они как бы шли по проволоке, но шли странно: они мной шагали по проволоке.
Я ответил:
- Конечно, в этом последнем смысле наступит такой момент - я не знаю, скоро он наступит или не скоро, - но обязательно наступит такой момент, когда мы скажем, что основные положения "Капитала" были не верны, - таковы основные философские принципы марксистской концепции. И нет ничего страшного, что она непрерывно сама себя отрицает, в этом и состоит суть закона отрицания и отрицания отрицания. Это так здорово сказано у Гегеля и проработано Марксом...
Но тут Белецкий прервал меня и сказал:
- Мы отдаем дань Вашему мужеству. Но я вынужден прекратить Ваш доклад как идеологически неправильный.
Я не знаю, что было бы хуже: согласиться с этим или сделать то, что я сделал. А я, пугаясь своих слов, сказал:
- Кто же здесь может решить - идеологически правильный или идеологически неправильный? С моей точки зрения, Вы здесь сидите не для этого. У нас семинар, где высказываются дискуссионные мнения, и решать этот вопрос могут только создатели марксизма либо Центральный Комитет нашей партии, Политбюро. А Вы вообще не имеете право толковать - это не Ваша функция. Вы должны нас учить высказывать мнение, опровергать и доказывать. Поэтому я Вас очень прошу, Зиновий Яковлевич, чтобы Вы сейчас здесь объяснили, почему же это неправильно, и таким образом либо показали мне, что я неправильно понимаю эти положения Маркса, либо опровергли самого Маркса и Энгельса в их положениях об относительности всякого теоретического знания.
И вот тут он растерялся немножко от моей наглости, поскольку такой ситуации не ожидал:
- Это же в общем-то известно...
- А если известно, то зачем мне задают вопросы, зачем меня просят делать доклад? И известно - кому? Мне, как видите, это неизвестно. Поэтому я хочу, чтобы Вы меня убедили, как того требуют постановления нашей партии. А если Вы меня не можете убедить, то, значит, Вы не на месте и, наверное, не можете быть преподавателем Московского университета.
Это была уже чистая демагогия - я не видел другого способа спастись.
И вот, по сути дела, с этого злосчастного - или счастливого - семинара начинается моя борьба с философским факультетом, непрерывная борьба во имя спасения собственной жизни, своего лица. Ведь, сделав такую заявку, я на самом деле предрешил всю свою дальнейшую судьбу, способ жизни на философском факультете и во многом после его окончания. И это, кстати, комментарий к тому, почему всякое начальство боится какого-либо действия. Вообще, преподаватели философского факультета старались не вести семинаров, потому что не знали, чем закончится семинар. Каждый доклад, каждое выступление было, фактически, жонглированием на проволоке. Поэтому преподаватели пуще огня боялись каких-либо докладов, обсуждений, в том числе студенческих. Это был большой риск со стороны Белецкого - вести такой семинар. Надо сказать, что это занятие было последним на нашем курсе, а до этого было всего три или четыре.
Конечно, если бы я не вкладывал собственного отношения или вообще не делал бы никакого доклада, все было бы в порядке, но зато на этом семинаре одно я понял точно - придется защищать себя. И я начал продумывать систему своего поведения.
Эта история ничего мне не стоила, ничем мне не навредила, можно сказать, прошла для меня даром. Я пошел к тогдашнему председателю профкома, в последующем вице-президенту Академии педнаук, Зубову, физику, и рассказал ему эту историю (а я был с ним связан по работе в спортклубе, он непосредственно нас курировал, помогал). Мы с ним вместе немножко посмеялись над произошедшим, и он сказал: "Знаешь, не вступай ты с ним больше в такого рода дискуссии. Я позвоню Прокофьеву (это - нынешний министр просвещения, он тогда был секретарем парткома университета) и попрошу, чтобы он позвонил на факультет и кому-то как-то намекнул, чтобы у тебя не было никаких неприятностей. Но воздержись на будущее!" Я думаю, что он так и сделал, на факультет позвонили, и это, собственно говоря, защищало меня и дальше. Я, таким образом, с самого начала понял, что мы живем в обществе личных связей.
Белецкий же не знал, что делать, потому что доказать он ничего не мог. Он мне начал было объяснять, что есть проблема относительности в смысле уточнения, как говорил Блауберг, и вот это применимо к марксизму, а есть - в смысле смены, так это уже не применимо к марксизму, что поэтому мы рассматриваем весь предшествующий период как подготовку к приходу марксизма - марксизм есть венец творения. Ну я тут же пошутил насчет венца творения, рассказал о критическом характере марксизма и вообще шпарил цитатами непрерывно.
Но на самом деле я понимал, что ситуация гораздо сложней, она заставляла задумываться. И когда я потом проанализировал эту ситуацию для себя, я понял, что победой она кончиться не может, что мое положение заведомо проигрышное: что бы я ни сказал, я проигрываю, к какому бы выводу ни пришел, если я следую логике, я проигрываю.
Именно тогда, после семинара, я впервые сформулировал принцип нелогичности и неразумия. Мне пришлось начать думать над разницей знания и идеологии. Но только - что значит думать? Раньше я тоже вроде бы сталкивался с этой проблемой, но вербально. А здесь мне надо было думать, чтобы спастись, чтобы выработать такую систему поведения, которая обеспечивала бы мне просто жизнь. Это были не шутки - за этим стояла непростая реальность: не проходило месяца, чтобы у нас на курсе не взяли одного или двух человек, которые потом исчезали.
<...>
Читал по курсу физики "Механику" Хайкина, где впервые узнал, что такое абстракция, что такое идеализация, - тогда еще были такие учебники... Хайкин был учеником нашего крупнейшего физика Мандельштама, человека создавшего очень большую школу, учителем Маркова, автора идеи "кентавра", - теперь-то я знаю, что это заход к "естественному-искусственному". В 1947 году Марков опубликовал в "Вопросах философии" статью о "кентаврах" в физике, за что был обвинен в идеализме писателем Львовым и выпихнут... Он был член-корреспондент Академии, но это не помешало его ославить и вообще "сшибить" с философской и всякой другой арены, а он был один из самых мыслящих физиков-философов. Марков смог вернуться к обсуждению этих вопросов только через 20-25 лет.
В результате из последующих изданий книги Хайкина вообще выбросили все про идеализацию, про абстракцию, про способы образования физических понятий. Но мне повезло: я читал учебник Хайкина еще без сокращений. И я благодаря этому получил фактически основы методологии и философского подхода, поскольку Хайкин постоянно возвращался к проблемным аспектам, постоянно критиковал сами физические понятия. У него были очень интересные отсылки, скажем, к Герцу, с его попыткой построить физику на других понятиях, к Маху, с его историей механики. И я из этой книги получил попутно очень много представлений и сведений, которые вполне отвечали моему направлению и подходу. Надо сказать, что Хайкин укрепил меня в таком видении мира, которое было мне свойственно.