Игрушечный, тесный,
как сдвоенный зеркалом сад,
воображаемый голод,
ни разу не виденный въяве,
ткет расстояния
и множит дома, до которых не дотянуться.
Внезапное солнце
взрывается, путаясь в тьме
храмов, тюрем, помоек, дворов,
лезет на стены,
искрится в священной реке.
Стиснутый город, расплющивший опаль созвездий,
перехлестывает горизонт,
и на заре, полной
снами и эхом шагов,
свет расправляется паветью улиц.
Разом светает
в тысячах окон, обращенных к Востоку
и стон муэдзина
с вознесшейся башни
печалит рассветную свежесть,
возвещая столице несчетных божеств
одиночество истого Бога.
(Только подумать:
пока я тасую туманные образы,
мой воспеваемый город живет
на своем предназначенном месте,
со своей планировкой,
перенаселенной как сон, -
лазареты, казармы
и медленные тополя,
и люди с прогнившими ртами
и смертной ломотой в зубах.)
Из книги "Страсть к Буенос-Айресу" ("Fervor de Buenos Aires") 1923
Перевод Б.Дубина