Белое море 2016
Ох и долго же зрел этот пост...
Когда заполярное таёжное озеро встречает тебя ласковее, чем сравнительно недалёкая Ладога, это что-то да значит. Я скольжу в толще чистейшей тёплой воды, и на песке подо мной играют солнечные зайчики. У поверхности вода прохладнее, и я ныряю снова и снова. Наконец, поездная грязь смыта, и я выхожу на берег. Вот теперь я и правда приехала. Грунтовая дорога шуршит под тяжёлыми ботинками, потом вьётся лесная тропинка, камни подставляют серые спины, хлюпает болотная жижа. Вот и колодец - так, осторожно, доски тут всегда скользкие. По двору Дома, ещё час назад тихому и безлюдному, снуют первые жаворонки, дежурные деловито возятся у геены. Я пришла как раз к утреннему кофе. Дети меня не знают, смотрят удивлённо и немного испуганно. Я их тоже пока не знаю, но уже люблю. Чайка на скрипучем крыльце Боссьего дома совсем облупилась, но это ничего, я приехала, я поправлю. За кофе знакомых лиц больше. Кажется, мне рады... Немного боюсь, что сейчас отругают за то, что бегала с утра в лес одна без спросу, но вспоминаю, что уже взрослая и могу бегать куда хочу. Белое море подмигивает солнечным бликом сквозь кружевную занавеску. Так же, как и десять лет назад.
В первый день секунды тянутся медленно-медленно, ноги вспоминают каждый камень во дворе, наклон каждой ступеньки, глаза привыкают к яркому низкому солнцу - его так много, что поначалу болит голова. И во все последующие дни вместо того, чтобы нестись быстрее и быстрее, время идёт неторопливо. Так получается, потому что я не оглядываюсь ни назад - на предыдущие поездки, ни вперёд - в городе меня ждёт только работа. Я здесь и сейчас. Может, впервые за много лет.
Белое море искрится на солнце, холодит босые ноги и делает вид, будто не замечает меня, но исподтишка норовит то обвить лодыжку водорослями, то плеснуть в лицо солёной водой. У него тоже хорошее настроение. Лето выдалось тёплым и солнечным: в озере можно плескаться часами, черника больше похожа на виноград - такая же крупная и обильная, руки и лицо быстро покрываются золотистым северным загаром. В такую погоду нужно либо нежиться где-нибудь на лесной полянке, объедаясь ягодой, либо идти в море.
Наши новые лодки - лёгкие, как птицы. Построивший их дедушка, безусловно, ведун. Это ясно с первого взгляда на карбасы. Сизовато-серые брат и сестра уродились с разным характером. Он - крупнее, тяжелее и степеннее. Либо задумчиво стоит у буйка, либо с достоинством, как какой-нибудь морж или морской слон, возлежит на берегу. Она - такая тонкая и изящная, что даже та ладья, на которой Галадриэль провожала Братство, показалась бы корытом рядом с ней. Но и своенравная. Я придерживаю её за борт, пока дети грузятся, и лодка нетерпеливо приплясывает на мелкой волне, толкая меня в бедро. Наконец, все вещи и люди в лодке, вёсла в воде, и мы ложимся на курс. Есть ли счастье больше, чем сидеть на банке поморского карбаса и в такт с товарищами поднимать и опускать обратно в зеленоватую тёмную воду тяжёлое весло? Как ни странно, есть - гребцы сменяются, и я сажусь у руля самой красивой лодки из всех, что я когда-либо видела. Она чувствует малейшее движение, и я не без труда заставляю её изогнутый киль, напоминающий птичью головку, смотреть прямо по курсу.
Море тоже своенравно: только что оно было приветливо синим, а теперь с материка ползет угрожающая туча, задевая чёрным брюхом ели, и вода приобретает холодный стальной оттенок. Наш маленький лагерь в губе накрывает ливнем. Но нам весело - мы собрались в "теплокучу" под тентом и пьём чай. А гроза уходит так же быстро, как налетела, и вот мы уже гребём к дому по зеркально гладкой воде. Солнце стоит низко, и всё залито мягким золотистым светом. Это могла бы быть картина идеального спокойствия, но я иду домой на маленькой юркой пластиковой лодке, где на вёслах сидят два немелких парня и гребут так, что "Академик Лукьянов" не плывёт, а прыгает по воде. Я лежу на носу, вцепившись в борта, чтобы не улететь в воду, а наш капитан на корме уже близок к панике. Но вот наконец под килем шуршит песок родного берега. Я никак не могу оторваться от лодок, они такие живые. Деревянная "птица" почти ощутимо урчит под рукой.
Ночи светлые, но свежие, и вечера приятно коротать в доме в обнимку с гитарой. Старый сруб готов приютить всех: и старших, и младших, и гостей с ближайших островов. И даже те, кого давно нет с нами, кажется, незримо входят в круг. Песни, свечи и вкуснейший ягодный пирог - некоторые вещи никогда не меняются. Я растворяюсь в этом уюте и впитываюсь в проконопаченные сфагнумом брёвна, от меня остаётся только голос.
Образы и впечатления копятся в голове и требуют выхода. В моём случае - через руки. Я рисую почти каждый день, запоем, гуашью, акварелью и ручками. На бумагу ложатся контуры лодок и пятна цвета. А когда просят что-то нарисовать, вдохновение удваивается. Младшенькая, стесняясь, говорит: "А ты не могла бы?.. Мне на память..." Ну конечно! Это же значит, что я не зря пачкаю альбомы, что кому-то это и нужно, и красиво, и в радость. А зачем ещё можно рисовать.
Люди приезжают и уезжают. Кто-то тихо исчезает в вечерних сумерках, кого-то провожают с песнями и молодецкими забавами вроде вытаскивания сорвавшейся с привязи лодки. Вот и мой черёд. Рюкзак собран, девицы обняты, рисунки подарены, поздний чай выпит. Машина уже ждёт где-то в светло-синей ночи. В свете фар мимо окна проплывает сумрачный северный лес. Я благодарна за всё, что ты подарило мне, море, и не жалею ни о чём, чего ты не посчитало нужным дать. Я жду следующей встречи.
Когда заполярное таёжное озеро встречает тебя ласковее, чем сравнительно недалёкая Ладога, это что-то да значит. Я скольжу в толще чистейшей тёплой воды, и на песке подо мной играют солнечные зайчики. У поверхности вода прохладнее, и я ныряю снова и снова. Наконец, поездная грязь смыта, и я выхожу на берег. Вот теперь я и правда приехала. Грунтовая дорога шуршит под тяжёлыми ботинками, потом вьётся лесная тропинка, камни подставляют серые спины, хлюпает болотная жижа. Вот и колодец - так, осторожно, доски тут всегда скользкие. По двору Дома, ещё час назад тихому и безлюдному, снуют первые жаворонки, дежурные деловито возятся у геены. Я пришла как раз к утреннему кофе. Дети меня не знают, смотрят удивлённо и немного испуганно. Я их тоже пока не знаю, но уже люблю. Чайка на скрипучем крыльце Боссьего дома совсем облупилась, но это ничего, я приехала, я поправлю. За кофе знакомых лиц больше. Кажется, мне рады... Немного боюсь, что сейчас отругают за то, что бегала с утра в лес одна без спросу, но вспоминаю, что уже взрослая и могу бегать куда хочу. Белое море подмигивает солнечным бликом сквозь кружевную занавеску. Так же, как и десять лет назад.
В первый день секунды тянутся медленно-медленно, ноги вспоминают каждый камень во дворе, наклон каждой ступеньки, глаза привыкают к яркому низкому солнцу - его так много, что поначалу болит голова. И во все последующие дни вместо того, чтобы нестись быстрее и быстрее, время идёт неторопливо. Так получается, потому что я не оглядываюсь ни назад - на предыдущие поездки, ни вперёд - в городе меня ждёт только работа. Я здесь и сейчас. Может, впервые за много лет.
Белое море искрится на солнце, холодит босые ноги и делает вид, будто не замечает меня, но исподтишка норовит то обвить лодыжку водорослями, то плеснуть в лицо солёной водой. У него тоже хорошее настроение. Лето выдалось тёплым и солнечным: в озере можно плескаться часами, черника больше похожа на виноград - такая же крупная и обильная, руки и лицо быстро покрываются золотистым северным загаром. В такую погоду нужно либо нежиться где-нибудь на лесной полянке, объедаясь ягодой, либо идти в море.
Наши новые лодки - лёгкие, как птицы. Построивший их дедушка, безусловно, ведун. Это ясно с первого взгляда на карбасы. Сизовато-серые брат и сестра уродились с разным характером. Он - крупнее, тяжелее и степеннее. Либо задумчиво стоит у буйка, либо с достоинством, как какой-нибудь морж или морской слон, возлежит на берегу. Она - такая тонкая и изящная, что даже та ладья, на которой Галадриэль провожала Братство, показалась бы корытом рядом с ней. Но и своенравная. Я придерживаю её за борт, пока дети грузятся, и лодка нетерпеливо приплясывает на мелкой волне, толкая меня в бедро. Наконец, все вещи и люди в лодке, вёсла в воде, и мы ложимся на курс. Есть ли счастье больше, чем сидеть на банке поморского карбаса и в такт с товарищами поднимать и опускать обратно в зеленоватую тёмную воду тяжёлое весло? Как ни странно, есть - гребцы сменяются, и я сажусь у руля самой красивой лодки из всех, что я когда-либо видела. Она чувствует малейшее движение, и я не без труда заставляю её изогнутый киль, напоминающий птичью головку, смотреть прямо по курсу.
Море тоже своенравно: только что оно было приветливо синим, а теперь с материка ползет угрожающая туча, задевая чёрным брюхом ели, и вода приобретает холодный стальной оттенок. Наш маленький лагерь в губе накрывает ливнем. Но нам весело - мы собрались в "теплокучу" под тентом и пьём чай. А гроза уходит так же быстро, как налетела, и вот мы уже гребём к дому по зеркально гладкой воде. Солнце стоит низко, и всё залито мягким золотистым светом. Это могла бы быть картина идеального спокойствия, но я иду домой на маленькой юркой пластиковой лодке, где на вёслах сидят два немелких парня и гребут так, что "Академик Лукьянов" не плывёт, а прыгает по воде. Я лежу на носу, вцепившись в борта, чтобы не улететь в воду, а наш капитан на корме уже близок к панике. Но вот наконец под килем шуршит песок родного берега. Я никак не могу оторваться от лодок, они такие живые. Деревянная "птица" почти ощутимо урчит под рукой.
Ночи светлые, но свежие, и вечера приятно коротать в доме в обнимку с гитарой. Старый сруб готов приютить всех: и старших, и младших, и гостей с ближайших островов. И даже те, кого давно нет с нами, кажется, незримо входят в круг. Песни, свечи и вкуснейший ягодный пирог - некоторые вещи никогда не меняются. Я растворяюсь в этом уюте и впитываюсь в проконопаченные сфагнумом брёвна, от меня остаётся только голос.
Образы и впечатления копятся в голове и требуют выхода. В моём случае - через руки. Я рисую почти каждый день, запоем, гуашью, акварелью и ручками. На бумагу ложатся контуры лодок и пятна цвета. А когда просят что-то нарисовать, вдохновение удваивается. Младшенькая, стесняясь, говорит: "А ты не могла бы?.. Мне на память..." Ну конечно! Это же значит, что я не зря пачкаю альбомы, что кому-то это и нужно, и красиво, и в радость. А зачем ещё можно рисовать.
Люди приезжают и уезжают. Кто-то тихо исчезает в вечерних сумерках, кого-то провожают с песнями и молодецкими забавами вроде вытаскивания сорвавшейся с привязи лодки. Вот и мой черёд. Рюкзак собран, девицы обняты, рисунки подарены, поздний чай выпит. Машина уже ждёт где-то в светло-синей ночи. В свете фар мимо окна проплывает сумрачный северный лес. Я благодарна за всё, что ты подарило мне, море, и не жалею ни о чём, чего ты не посчитало нужным дать. Я жду следующей встречи.