Андрей Можаев. Лёгкий штрих к портрету "Чайки". Чехов и Авилова. Часть 2.
Однажды, снова на масляную, из Москвы приехал брат Авиловой. Молодому человеку не терпелось повеселиться и он уговорил сестру свозить его в маскарад. Нашли в старом гардеробе её «домино»; она нарядилась. Отправились.
Театр был полон. Брат и сестра потерялись скоро. Вдруг справа у стены она увидала Чехова. Он с прищуром смотрел куда-то в точку поверх голов.
Она подошла и, основательно изменив голос и манеры, произнесла играя:
- Как я рада видеть тебя.
- Ты не знаешь меня, маска, - он пристально вгляделся в неё. Затем взял под руку и повёл по кругу.
Наткнувшись на Немировича, обеспокоился:
- Неужели, он узнал тебя? Не оборачивайся. Хочешь пить? - и увёл её в ложу Суворина угощать шампанским.
- Я боялся, что Немирович назовёт тебя по имени, и ты как-нибудь выдашь себя.
- А ты знаешь, кто я?
Он улыбнулся:
- Скоро пойдёт моя пьеса… «Чайка». Ты будешь на первом представлении?.. Будь очень внимательна. Я тебе отвечу со сцены.
- На что ты мне ответишь?
- На многое. Но следи и запомни.
- Ты смеёшься? Как я пойму, что именно эти слова относятся ко мне?
- Ты поймешь… Тебе нравится название - «Чайка»?
- Очень.
- Чайка… Крик у неё тоскливый.
- А почему ты сегодня печальный?
- Ты не угадала, маска, - улыбнулся он. - Сегодня мне не скучно.
И они двинулись из ложи вниз по лестнице.
- Расскажи мне про себя, - попросил Чехов. - Расскажи свой роман.
- Какой роман? Это ты пишешь романы.
- Не написанный, а пережитый. Ведь любила ты кого-нибудь?
- Я тебя любила. Тебя, тебя.., - вырвалось у Лиды.
- Ты интригуешь, маска. Я не знаю тебя…
И тогда она, скрытая костюмом, решилась предельно прямо заговорить о том, что было неповторимым в их отношениях:
-…Не знаю, любила ли я действительно. Разве это значит - любить, если только борешься, гонишь эту любовь, прислушиваешься к себе с постоянной надеждой: кажется, я уже меньше люблю, кажется, я выздоравливаю, кажется, я, наконец, победила. Разве это любовь?
- Не было бы любви, не было бы и борьбы, - мгновенно подытожил он. Да, их отношения и дальше продолжат развиваться тем же образом.
Лидия с нетерпением и одновременно страхом дожидалась премьеры. Неужели он, в самом деле, узнал её?..
Спектакль проваливался. Актёры не понимали смысла пьесы, не понимали содержания ролей, играли в неподходящей, условной, но привычной для себя сценической манере. Хотя, старались.
Лидии было тяжело вдвойне. Она едва удерживалась от слёз оттого, что тонкую пьесу не смогли, не захотели понять. Осмеивали, освистывали. Следила за Чеховым, который сидел в ложе, и его мрачность отдавалась в ней острой болью. Вот он поднялся, вышел…
И в то же время ей приходилось вслушиваться вопреки шуму в каждую реплику. Боялась не понять, пропустить обещанное. Но и сомневалась - не разыграл ли он?..
На сцену, прощаясь с Тригориным, вышла Нина Заречная. Протянула медальон в виде книги:
- Я приказала вырезать ваши инициалы.
Тригорин зачитывает:
- Страница сто двадцать один, строки одиннадцать и двенадцать.
Берёт со стола книгу, открывает, произносит:
- Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми её.
Лидия обомлела. Да, это был ответ. И какой ответ!
Дома, тайком от мужа, она открыла томик Чехова, тот самый, отсчитала слышанные строки - ведь они по нумерации были другими по сравнению с тем её медальоном. Прочла:
«Но что ты смотришь на меня с таким восторгом? Я тебе нравлюсь?».
Она в растерянности закрыла книгу. Стало неприятно, будто что-то холодненькое в неё вошло, какая-то фальшь... Но нет, это невозможно! Это совсем не похоже на Чехова! Это какое-то недоразумение!
Она потушила свет, легла. Уснуть не удавалось. Всё думала, думала, печальная… И вдруг мелькнула мысль: она надписывала строки из его книги. Не мог ли он использовать для ответа сборник её?
Вскочила в волнении, засветила лампу, отыскала книжку, нужные строчки. И прочла у себя:
«Молодым девицам бывать в маскарадах не полагается».
Он, действительно, уже с самого начала всё знал!
После провальной премьеры, такой тяжёлой, едва не «убийственной» для Чехова, состоялся ещё ряд их встреч. Эти недолгие свидания выглядели внешне ровными, но в глубине своей были мучительны. Чехов говорил о работе, а она, она не могла ни на минуту освободиться от памяти тех слов о якобы своём «выздоровлении». При всей безнадёжности в душе женщины всё равно живёт, пусть и придуманная, надежда на чудесные вдруг изменения жизни…
Однажды Лидия была проездом в Москве. Задумала остановиться на несколько дней и дала Чехову знать в Мелехово. Написала, в какой гостинице поселится. Антон Павлович выехал тоже. Но сразу повидаться не получилось - его путали издательские дела. Он решил сначала распутать их, освободить для неё всё остальное время. Прислал в номер записку с извещением, в котором часу будет.
Она заказала ужин. Привычно уже волновалась, обдумывая, как убедительней объясниться по поводу своего «монолога» в маскараде. Неужели, он в самом деле решил, что в том «выздоровлении» она видит для себя выход, успокоение? Не оттого ли он в последние встречи так ровен и тих?
Она ждала. И с ожиданием копилась, нарастала в сердце радость. Но он не пришёл. И утром от него известий не поступило тоже.
Мрачная Лида отправилась на вокзал, попутно завернула к старым знакомым отдать визит вежливости. И здесь внезапно узнала - с Чеховым вчера случился тяжёлый приступ чахотки. Горлом хлынула кровь.
Лида спешила в больницу и отчаянно себя обвиняла. Ведь это она, она - виной всему! Ведь ему нельзя по такой промозглой погоде бывать на улице, а она, не подумав о нём, вырвала его из дому, заставила не один час добираться в вагоне, где воздух всегда нездоров. Из-за неё он попутно отправился по издательствам, обязательно нервничал, расстраивался!..
Лидия была единственной, кого Чехов велел пропустить в палату. Он лежал измождённый и очень бледный. Следы недавних болей ещё прочитывались на лице.
Она принесла ему цветы, "цветы запоздалые". Он всмотрелся и вдруг как бы высветился радостью. Захотел подняться, но Лидия не позволила.
Они беседовали совсем недолго. Это свидание углубило её сердце, наполнило первым опытом трагизма. Они поспешили уговориться о будущей встрече.
И она состоялась. Авилова вновь собиралась быть в Москве: проездом, с пересадкой. Весна в тот год выдалась ранняя и, как водится, обманчивая. Но Лидии так захотелось пораньше вывезти детей на лето в их рязанскую деревню, что она не стала дожидаться парного тепла. Тому способствовали также всё более усложнявшиеся отношения с супругом.
И вот она отправилась. Детей укутала, но сама оделась как-то легкомысленно. А погода в дороге переменилась: подул настойчивый ледяной ветер, в вагонах сквозило.
Чехов ждал их на вокзале у поезда на Сасово. Познакомился, тепло пошутил с детьми. Разглядев лёгкую накидку Лидии, распереживался. Сделал строгий медицинский выговор. Снял с себя тёплое пальто и заставил надеть. Лидия отказывалась, ответно возмущалась его отношением к здоровью. Но Чехов схитрил. Убедил просто накинуть пальто на время, пока они не дойдут до их головного вагона. Сам же взял за руки детей. Был с ними бережен, внимателен. И Лида подумала: какой из него должен бы получиться чудесный отец!
А после он продержал всех живым разговором у двери тамбура до самого отбытия поезда. В спешке помог сесть, а сам отошёл.
Колёса набирали обороты. И Лидия вдруг вспомнила - на её плечах осталось его пальто! Ужаснулась: как ему теперь добираться?! Ведь это может убить его!.. Господи! И вся любовь-то её - такая! Неприкаянная, недоразуменная…
А Чехов долго стоял на перроне, смотрел в хвост уходящему поезду, пока тот не собрался в точку и не стушевался.
До глубокой осени Лидия прожила в деревне. Но ни одного письма от него не получила. Это был разрыв, и она смирилась.
В один из дней до неё каким-то чудом дошёл в той глуши рассказ Чехова «О любви». От названия защемило на душе. Она жадно принялась читать. И чем дальше продвигалась, тем обильней текли слёзы. Они уже слепили. Приходилось постоянно смахивать их. И билось, билось сердце, будто решило в осколки разбить себя…
Лидии не приходилось сомневаться, кто стоит за героями рассказа Алёхиным и Анной Луганович:
«Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали её робко, ревниво. Мы боялись того, что могло бы открыть нашу тайну нам же самим. Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с ней, мне казалось невероятным, что эта моя тихая грустная любовь вдруг грубо оборвёт счастливое течение жизни её мужа, детей, всего дома… Честно ли это? Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти?».
Когда Лидия дочитала до сцены прощания, до слов-признаний о том, что эта женщина ушла и «лёгкой тенью легла на мою душу», она уже не могла сдержать открытых рыданий. Рыдала долго, совсем забыв, что пугает этим детей.
И дальше тянулась жизнь, тянулась без определённого стремления. Всё уже в прошлом. Только дети растут...
Чехов, тяжело больной, поселился в Крыму, женился на актрисе Ольге Книппер.
Лидия порадовалась: это хорошо, когда есть женщина, умеющая отвлечь и в то же время составить равную беседу, быть другом.
Но вскоре его не стало.
Чехова уже достаточно долго не было на этой земле. А жизнь Лидии как бы совсем не изменилась. Просто, своим чередом развязывались узлы, туго затянутые ещё в той, прежней жизни. Отношения с мужем тоже не переменились. Он притупил в долгой ревности сердце и теперь не мог простить, что не царил над её душой. Пока был Чехов, он никогда бы не отпустил её. А теперь угрозы нет и совместное проживание стало даже тяготить. Они разъехались. Дети, выросшие в таком неуюте, тоже как-то сами собой оставили дом.
Лидия, окружённая сплетнями-домыслами, перестала выходить в общество. Перестала писать. Да и кому нужны в эпоху раздрызганного декаданса, а позже - ещё более раздрызганной «рапповщины», её тонкие художественные истории?
Последнюю пору своей жизни она встретила и провела в полном одиночестве. Забытый писатель «серебряного века».
Из книги "Верноподданные России":
http://www.golos-epohi.ru/eshop/catalog/128/840/
________________
http://www.golos-epohi.ru/
golos_epohi