Служба в Мангупском храме
Живёшь как будто единой жизнью, но за внешним её проявлением: за слякотью под ногами, за привычными изломами улиц, за пестротой осенней листвы - есть другая, особая жизнь и события этой жизни запечатлевают сокровенную дорогу души.
Как я боялся потерять Мангуп, тот - новый, восстающий из праха, являющий миру свой тихий, молитвенный лик; как я боялся остаться в стороне, не у дел - это одному Богу известно! Но вот - приоткрылась дверь, а за ней ступени и душа делает новый шаг в своём извечном стремлении ввысь, к Богу…
* * *
До Красного Мака автобуса не нашлось и мы с Алёнкой сошли на повороте в Танковом. До службы оставалось минут сорок, примерно столько же - ходьбы до посёлка. Но как всегда бывает в преддверии светлых событий, не обошлось без искушений. Переобуваясь в «походные» ботики, Алёнка обнаружила в одном из них торчащий изнутри гвоздь, так что пятнадцать минут драгоценного времени пришлось потратить на то, чтобы затупить его каким-то булыжником. В конце концов, всё равно пришлось подкладывать под пятку сложенную вчетверо картонку. Наконец тронулись…
Издалека всё кажется доступным и близким: вот этот сад обогнуть, там ещё чуть-чуть по прямой, через мостик, ещё чуть-чуть и всё. Но начинаешь идти и всё идёшь, а время уходит быстрее, и вот его уже совсем нет, а тебе ещё шагать и шагать…
Храм мы нашли по кресту, установленному во дворе, напротив обычного двухэтажного здания: по виду садика или колхозной конторы. Так оно, кстати, и оказалось - под храм отдали здание опустевшего детского сада (что поделаешь - с демографией нынче беда!).
Первое неожиданное внутри, - это тишина и пустота. Мелькают изредка, по-видимому, самые свои, домашние лица. Их немного, всего человек десять. На большое, - комнат в тридцать, - здание совсем не много. Да и не в здании дело. Такой праздник! Я думал - сойдутся люди с Красного Мака, с окрестных сёл (ведь свой же святой здесь когда-то жил, молился, теперь предстательствует на небесах). Но не пришёл никто, ни одна душа, хотя батюшка и говорил и объявления развешивал по селу. На праздничной службе присутствовали человек пять, да и те всё те же, свои - в «спортивках» и тапочках на босу ногу. Ну да ладно…
Отец Сергий обрадовался мне (дьякону) как родному: «Тебя сам Бог послал, всенощную будем служить»!.. Эх, знал бы он какой из меня худой уставщик, может, и не обрадовался бы так.
Служба началась. Не в пять, конечно, часов в шесть, но началась. А закончилась - сразу скажу - в полдвенадцатого. Что поделаешь, нам приходилось то и дело останавливаться и, прося прощения у Господа и прп. Кассиана, устраивать «военный совет», поскольку никто не знал, что делать дальше и где искать нужные стихиры, кондаки, тропари и степенны… Дело в том, что священник вроде бы знает службу и я тоже (по крайней мере, мне так казалось), но вот, когда нет типикария и чтецы с хором (если хором можно назвать двух несчастных перепуганных старушек) не знают что делать - служба начинает разваливаться, и приходится по ходу её собирать. Конечно, так служить нельзя, но видит Господь, как горячо было наше желание послужить Ему и… ведь всё когда-нибудь, начинаясь, бывает не совсем устроено и ладно. Прости нас, Господи!
Началась служба с освящения иконы преподобного Кассиана Мангупского. Оказалось, два таких образа - новых, ещё сияющих свежестью красок - привезли сегодня к празднику в Красный Мак. Один тут же отправили на Мангуп, а второй оставили. Вообще появление на свет этих икон было сопряжено с большими трудностями. Нигде не могли найти (и не нашли-таки) образец для письма, так что пришлось руководствоваться собственной интуицией и письменными указаниями типа: «борода большая с проседью; в руках держит хартию» и т.д. И, опять же, удивляет - живём в Крыму и не имеем образа своего, местного, можно сказать коренного святого. Как у нас всё-таки всё слишком впервые… Эх, революция, революция, долго ещё будет отдаваться эхом выстрел злосчастной твоей «Авроры»…
Во время службы больше всего меня поразил канон, который читался почему-то на 26 (!) стихов, в то время, как должен был читаться на 8, ну от силы на 12. Получалось, что одна песнь канона длилась минут десять и если учесть, что всего их читается восемь, то можно себе составить представление о протяженности нашей службы. Я, было, сунулся поправлять бледного юношу в очках с толстыми линзами, ответственного за ход службы, но понял, что каждая моя реплика подвигает его к истерическому припадку. Понял и отошёл. В конце концов, он искренне хотел всё сделать как надо, просто нервное напряжение не позволяло ему адекватно воспринимать происходящее. Потом, я думаю, он успокоится и сам во всём разберётся. А пока… Что поделаешь - все мы в чём-то всё ещё только «пока»…
После службы мы уставшие, но умиротворённые отправились в трапезную, где отец Сергий между прочим потребовал, чтобы кухарка убрала со стола конфеты. По-видимому, за ней водился этот грешок - подкармливать братию разными непозволительными сладостями, но о. Сергий подобные вольности пресекал на корню, стараясь блюсти монастырскую строгость.
Правда, здесь пока не монастырь в строгом смысле этого слова, скорее община, но о. Сергий полагает, что монастырь, вероятно, всё-таки будет и, скорее всего, женский. Кто-нибудь удивится: что значит «полагает», «вероятно», «скорее всего»? Разве в таких серьёзных вопросах не должно быть определённости? Я отвечу: Да, действительно, человеческой самонадеянной определённости здесь нет, но есть живое упование на Господа, который Сам творит, созидает Церковную жизнь. Наше же дело только собирать с Господом то, что будет Ему угодно собрать. Такова ситуация и мне лично это по сердцу. Ведь это настоящее чудо, происходящее на наших глазах, чудо, а не подготовленный и отрепетированный до автоматизма фокус, скажем, в протестантском стиле.
Вот, к примеру, на днях кто-то привёз в монастырь кровать, желая пожертвовать её «лично отцу Сергию». «Хорошо, - сказал батюшка, - ставьте её в мою келью. Раз появилась кровать, значит кто-нибудь приедет». Теперь вот приехал я и буду на этой кровати спать.
Это только один пример, но из таких примеров, маленьких неприметных чудес и соткана не только монастырская, но и вообще христианская жизнь.
В здании несколько дней после бури не было света. Появился он точно по окончании всенощной, которая прошла как бы в атмосфере средневековой древности - в таинственной полутьме, при мерцании десятков свечей
Свет, в конце концов, появился, а вот без отопления, похоже, придётся провести зиму, хотя это и трудно себе представить. Уже сейчас - в середине октября - холод такой, что моя жена в своей келейке не сомкнула глаз, стучала всю ночь зубами под своим байковым одеяльцем. Конечно, спать приходится в одежде. Я тоже зяб по времени, но всё же согревался дыханием, натянув одеяло на голову, и можно сказать, что спал.
В шесть утра запиликал будильник.
В храме мы вычитали правило ко причащению и стали готовиться к отъезду на Мангуп. За нами должен был заехать микроавтобус, в ожидании которого мы принялись стаскивать вниз какие-то коробки, сумки и рюкзаки (большей частью с провизией).
Часов в восемь пришла откуда-то весёлая, шумная ватага ребятишек в сопровождении пожилой женщины. Я так понял, что это паломники из местной детворы; все те, кого «отпустили родители». Не густо, конечно, но всё же…
Хороший, с открытым простым лицом, паренёк из насельников - мой тёзка Димитрий - позвал меня за дом: «Пойдём, чего покажу». За домом обнаружился могучий, раскидистый орешник с ещё зелёными листьями. Под ним в траве - сразу бросился в глаза - необычайно крупный орех, потом ещё и ещё…
- О, так это же «тонкошкурый»! - узнал я. - Сорт такой…
- Да, да, - обрадовано подтвердил Димитрий. - Берите, берите всё. Я тут каждый день набеги совершаю, так что в обиде не останусь. Не стесняйтесь, настоятель благословил…
Я стал набивать крупными орехами карманы. Тем временем подъехал автобус и мы, кое-как рассевшись, отправились в путь.
В Ходжи-Сала остановились у какого-то дома, отец Сергий забежал внутрь. Я думал - может спросить чего? Но прошло пять минут, семь, восемь… вот он возвращается, так же торопливо, почему-то с ведром воды, но, опять же, направляется не к нам, а к старому разбитому УАЗику, стоящему в стороне. Наконец, опять на бегу, он бросает в нашу сторону: «Переносите вещи в УАЗик».
Ясно - автобус не потянет, - горестно вздохнул кто-то. - Детей одних повезёт, - предположил другой.
Но отец Сергий в очередной раз пробегая мимо крикнул: «Все, все вылезайте!». Мы вылезли и дальше произошло неожиданное: автобус развернулся и уехал. Совсем. И тут уж все волей-неволей поплелись к УАЗику.
С первого взгляда было понятно, что это антикварный агрегат времён развитого социализма. Если существует в животном мире образ труженика, ну, я не знаю, мул, например, или муравей среди насекомых, так вот наш УАЗик был действительно и мул, и муравей, и пчёлка в одном - автомобильном лице. Потрёпанный, изношенный до последней степени, но всё ещё живой, всё ещё готовый карабкаться в гору и тащить свой груз - этот экземпляр вызывал уже не восхищение только, но и обоснованную опаску. Казалось, что можно в нём уже окончательно приехать куда-нибудь, потому, что ведь положен предел всему, даже пресловутой советской безалаберности.
Но отец Сергий уверенно полез в кабину и позвал меня: «Давай, садись, остальные потихоньку дойдут, а нам надо в 9-00 литургию начинать, сорок минут осталось…».
Ну, что ж - садись, так садись. Моё дело - слушаться, и я уж совсем собрался сесть, как вдруг оказалось, что кресло моё куда-то провалилось и его для начала нужно водрузить на место. После этой незатейливой процедуры я всё-таки сел, и мы собрались ехать. Мотор загремел так оглушительно и угрожающе, что казалось, машина сейчас взлетит.
- Не, так не годится, - отец Сергий заглушил мотор, откинул тут же - в кабине - крышку и три мужские физиономии деловито склонились над скоплением трубок, промасленных штуцеров, болтов и гаек гордо именуемым двигателем.
- Та-ак, это у нас что - фильтр масленый? - ага, посмотрим… О, а где же масло?!. Масло здесь должно быть?
- Должно.
- А нету.
- Утекло, наверное.
- Ну ладно, ничего - обойдёмся.
- А вот это что за форсунка, чего это из неё капает?
- Да кто ж его знает.
- А ну-ка, дайте мне палочку… - и отец Сергий затыкает какую-то дырку в моторе.
Но тут забеспокоился хозяин УАЗика.
- Нет, постойте. А куда она идёт - эта форсунка - Вы знаете? Ведь для чего-нибудь она нужна!..
- Ничего, ничего, - успокаивает его отец Сергий, - я видел, так делают. Ну, всё, поехали, - и он деловито вытер промасленные руки о ветошь.
Всего нас оказалось в машине семеро. Отец Сергий за рулём, я рядом, за спиной тот самый бледный юноша в очках, который читал канон на 26, с ним радом фотокорреспондент и мой тёзка Димитрий (тот, что угощал меня орехами), с другой стороны - пожилой бородатый мужик и хозяин УАЗика - один из немногих «сочувствующих» местных жителей.
Едва мы тронулись, я с тоскою подумал, что, может быть, всё-таки стоило пойти пешком. Но «хорошая мысля́», как известно, «приходит опосля́»…
На шоссе наш УАЗик вёл себя довольно бойко, но стоило ему свернуть на грунтовую дорогу, ведущую к Мангупу, как началась эпопея. Яростно нажимая на педали и переключая передачу, отец Сергий был похож на средневекового монаха, который на огромном печатном станке руками и ногами набирает какой-то чрезвычайно сложный и ответственный текст. Мотор кашлял, чихал, подвывал истошно, визжал, и, наконец, захлёбывался и глох. Тогда приходилось останавливаться, что-то подтягивать, ослаблять, подкручивать и регулировать… Причём все эти операции производились исключительно пассатижами. Наконец и дорога - сама по себе извилистая и крутая - оказалась размыта дождями так что по ней тянулись даже не борозды, а такие глубокие и длинные траншеи. Всё это заставило хозяина УАЗика, когда машина первый раз заглохла в самом начале подъёма, встревожиться не на шутку:
- Нет, нет, так не пойдёт. Мы не доедем. Если даже не перевернёмся, то уж застрянем на полпути, - это как дважды два. Но если отсюда ещё можно будет кое-как выбраться, то потом - вряд ли. Давайте уж лучше дальше пойдём пешком.
Отец Сергий на это заметил со сдержанной решимостью бывалого танкиста:
- Ничего, искушение… Всё нормально. Едем дальше. Господи, помоги! - и он в который раз осенил иерейским благословением пыльную известковую дорогу.
И вот что удивительно - мы доехали-таки. Доехали! Вернее докарабкались, доползли, до-тя-нулись… и стали. Остановились на небольшой полянке уже совсем недалеко от монастыря. Дальше проезжей дороги не было вовсе.
Сгрузили вещи. Взяли кто рюкзак, кто сумку, кто коробку картонную и потянулись гуськом по тропинке в гору. Подъём довольно крутой, между зарослями можжевельника, грабинника и дубков вьётся тропа. Бойко зашагали вначале, но очень скоро запыхались и сбавили шаг. Земля под ногами сырая, то и дело нога уходит-скользит. Идти вроде недалеко, но под конец уже дрожишь от напряжения и усталости, кровь пульсирует в висках, дышишь как меха кузнечные и выжимаешь из себя последние силы для каждого шага.
Но вот уже знакомый грот, скальная галерея, ступени, ещё немного и можно свалить с плеч ставший вдруг непосильно тяжёлым рюкзак.
Почти сразу после нашего приезда потянулись вереницей раскрасневшиеся «пешеходы». Получилось, что мы на машине добирались столько же, сколько они. Я, конечно, переживаю за Алёнку, высматриваю и вот, наконец, вижу её запыхавшуюся, усталую. Конечно, ей особенно тяжело пришлось с непривычки. Я достаю из рюкзака, бросаю на скальную площадку перед обрывом сложенное покрывало. Сидим, любуемся осенним пейзажем.
С первого взгляда видно, что монастырь обживается. Огромная дыра в полу храма заделана дощатым щитом. Вход, обрушенный давно и потому ещё недавно зиявший провалом, задраен брусчатым каркасом, оставлен только аккуратный дверной проём. На широкой площадке в самом гроте установлены две большие палатки, в пещерных келейках свалены беспорядочно вещи, старые оконные рамы, кухонная утварь. От скалы до скалы перед обрывом натянута желтая капроновая верёвка - вроде перил.
В алтаре уже не просто сиюминутная, торопливая готовность, какая бывает, когда собираются отслужить одноразово и съехать, но свой маленький устоявшийся быт. Может быть, впервые за сотни лет люди обосновались здесь серьёзно и хочется верить, что надолго…
Прямо к потолку храма в старинных каменных проушинах подвешены три небольших колокола. Никто их специально не искал. Молились Богородице и вот кто-то привёз колокола на самый верх, привёз и сказал: берите, а будут деньги - заплатите. И вот сегодня кто-то другой деньги привёз - копейка к копейке. Сам привёз и дал - нате, возьмите, пожалуйста. Всё само собой разрешается, когда молитва идёт.
Колокола подвешены умело Владимиром пономарём. Он так мечтал о колоколенке - теперь его мечта сбылась и он звонит радостным, лёгким, перезвоном. Кто-то спрашивает: «Интересно, далеко слышно?» - Да, думаю далеко, километра за три, не меньше, - отзывается отец Сергий. И я представляю как где-нибудь далеко-далеко на холме слышен, едва различим, но слышен кому-нибудь нежный колокольчиковый перелив.
Ещё к потолку подвешен фонарь. Настоящий, керосиновый, точно из прошлого века. Электричества здесь нет и вечерние службы проходят как в старину - при свечах и керосиновом фонаре. Идут последние приготовления к службе. Отыскивается для меня стихарь и поручи, а вот орарь оставили в Красном Маке - забыли. Отцы пустынники советуются, басят в пол голоса и, наконец, решают оторвать длинную ленту от чистой простыни, освятить её и использовать как орарь. Так и сделали. Я нарисовал чёрной ручкой кресты, отец Меркурий освятил и новый орарь готов. И ничего, что на нём оказалась печать: «База снабжения №7», слава Богу за всё!
- Ты печатью назад, за спину поверни, и будем служить! - подбадривает меня отец Серапион.
Чем ближе начало службы, тем больше народу. Человек пятьдесят уже собралось на площадке, вон и ялтинские тянутся вереницей, поднимаясь по склону. Ещё несколько минут и вот широкая монастырская площадка быстро наполняется прибывающей шумной детворой. Они с ходу начинают резвиться, бегать, кричать… Кажется, им ничего не стоило подняться от самого подножия на гору - так они щебетливы и неугомонно болтливы. Хочется чтобы в их душах остался добрый, радостный след на всю жизнь.
Но вот незадача - с приближением службы у меня вдруг начинает дико, нестерпимо болеть живот. Не так, как это бывает от расстройства, а просто болит и всё. Никаких естественных объяснений я этому найти не могу и мучаюсь страшно. В конце концов, когда собрались священники и начался водосвятный молебен, я ни о чём другом, кроме своей боли думать уже не могу и только чувствую, как на лбу у меня выступает холодный пот. Хорошо ещё батюшки как-то меня в толчее не заметили и начали молебен сами - без дьякона. Да я бы и не смог им ничем помочь. То есть так плохо, что просто невмоготу. Хочется только одного - присесть на корточки, согнуться, отстраниться от всего и уйти в себя (тогда боль обязательно стихнет) - но это не возможно. Я стою в самой гуще толпы, сдавленный со всех сторон, осознавая как немощен, как ничтожен и слаб человек, как властна над ним грубая плоть.
Пытаюсь молиться, но мысли хищные, злые, словно почуяв слабину, рвут душу, как свирепые псы и хочется только одного - чтобы поскорее закончилась эта невыносимая боль. Господи, помилуй! Хоть бы службу до конца достоять. Вот уж воистину искушение…
Начинается Литургия. Я в алтаре и должен служить. Но как, Как?! Я замечаю, что кадило можно разжечь только присев на корточки. Вот оно - нелепейшее воплощение счастья. И я присаживаюсь и замираю от облегчения боли и хочу чтобы уголь разгорался как можно дольше и я раздуваю его едва-едва, тяну время и боль отпускает, отпускает… Какое блаженство.
Но стоит подняться, как всё начинается сначала, впрочем уже не так сильно, так что я могу, по крайней мере, участвовать в службе.
Алтарь так мал, что я во время каждения не обхожу престол как это нужно, а просто перешагиваю перед ним и кажу дальше с другой стороны. А что делать? Три священника да ещё и дьякон на такой алтарь - это слишком много. К тому же иконостас и дьяконские двери отсутствуют, так что выходить и входить приходится только Царскими Вратами, перешагивая через довольно высокий каменный порог.
Пока хор поёт тропари, я слышу как отец Меркурий в полголоса рассказывает отцу Сергию:
- Вчера икона преподобного Кассиана мироточила. Две капельки выступили прямо на нимбе справа и слева. А позавчера икона Царственных мучеников…
- Слава тебе, Господи! - отзывается отец Сергий и широко осеняет себя крестным знамением. И за этим слышится благодарность за возрождение монастырской жизни в древнем монастыре. Пятьсот с лишним лет - не слишком ли затянувшаяся пауза?..
Иногда думаешь - ну что тут? Скалы, туман, холод, пустота и нагота осени, а то, что было - где оно? И осталось ли?.. Мираж, давно растаявший от дуновения ветра. Но это всего лишь внешнее впечатление, скучные мысли и я знаю, что за ними стоит иная, отличная от плотной, земной реальности жизнь.
Служба идёт торжественно, ладно и близится к завершению. Вот уже «Прости приимше…», «Заамвонная молитва», отпуст… Уходя, отец Сеогий просит оставить в алтаре горящими все лампадки: «Пусть горят сегодня, не гаси…»
Я приступаю к потреблению святых даров, подхожу к уютному крохотному жертвеннику, устроенному в скальной нише, и вдруг вижу справа на нём маленькую иконку прп. Амвросия Оптинского - точь-в-точь такую, какую я нашёл однажды на Эски-Кермен, а слева - фотография оптинских новомучеников - иеромонаха Василия, иноков Ферапонта и Трофима. Стоят они и смотрят на меня из самой сердцевины жизни, как будто поджидали давно. Я вижу эти две простые иконки, но как будто небо открылось… Прикладываюсь к ним благоговейно и в этот миг умещается столько всего, что и рассказать невозможно!
Отсюда, с Мангупа, я уносил когда-то в Оптину растерянные вопросы юной мятежной души, сюда вернулся через много лет… и Оптина снова здесь, со мной. Слёзы благодарности застилают глаза. Хочется молиться горячо, безоглядно и позабыть обо всём житейском, хочется жизнь свою отдать без остатка Богу и просишь об этом так горячо, так искренне, как редко бывает в жизни.
Оптина моя, мой Мангуп - какие простые слова, а сколько в них всего… Больше чем жизнь. Вечность… Ликующая, светлая и… такая близкая сейчас.
Умилённый, омытый великим, хотя и не зримым для других сокровенным чудом выхожу из алтаря. Отцы уже ждут.
В скромной, вырубленной пять веков назад келейке накрыт простой деревянный стол. Вместо стульев - доски, наспех прибитые к чурбакам. За дверным проёмом накрапывает теплый, уютный дождь. Туман застилает окрестные, в осенней смиренной пестроте, холмы. Тихо и хорошо. Так хочется жить и именно чувствуешь, что живёшь здесь, в эти минуты не потревоженной, подлинной жизнью. Жизнью грядущей вечности.
Я ещё приеду сюда, обязательно приеду, только бы воля Божья была на то. Только бы быть причастником, только бы жить!..
2003 год
Как я боялся потерять Мангуп, тот - новый, восстающий из праха, являющий миру свой тихий, молитвенный лик; как я боялся остаться в стороне, не у дел - это одному Богу известно! Но вот - приоткрылась дверь, а за ней ступени и душа делает новый шаг в своём извечном стремлении ввысь, к Богу…
* * *
До Красного Мака автобуса не нашлось и мы с Алёнкой сошли на повороте в Танковом. До службы оставалось минут сорок, примерно столько же - ходьбы до посёлка. Но как всегда бывает в преддверии светлых событий, не обошлось без искушений. Переобуваясь в «походные» ботики, Алёнка обнаружила в одном из них торчащий изнутри гвоздь, так что пятнадцать минут драгоценного времени пришлось потратить на то, чтобы затупить его каким-то булыжником. В конце концов, всё равно пришлось подкладывать под пятку сложенную вчетверо картонку. Наконец тронулись…
Издалека всё кажется доступным и близким: вот этот сад обогнуть, там ещё чуть-чуть по прямой, через мостик, ещё чуть-чуть и всё. Но начинаешь идти и всё идёшь, а время уходит быстрее, и вот его уже совсем нет, а тебе ещё шагать и шагать…
Храм мы нашли по кресту, установленному во дворе, напротив обычного двухэтажного здания: по виду садика или колхозной конторы. Так оно, кстати, и оказалось - под храм отдали здание опустевшего детского сада (что поделаешь - с демографией нынче беда!).
Первое неожиданное внутри, - это тишина и пустота. Мелькают изредка, по-видимому, самые свои, домашние лица. Их немного, всего человек десять. На большое, - комнат в тридцать, - здание совсем не много. Да и не в здании дело. Такой праздник! Я думал - сойдутся люди с Красного Мака, с окрестных сёл (ведь свой же святой здесь когда-то жил, молился, теперь предстательствует на небесах). Но не пришёл никто, ни одна душа, хотя батюшка и говорил и объявления развешивал по селу. На праздничной службе присутствовали человек пять, да и те всё те же, свои - в «спортивках» и тапочках на босу ногу. Ну да ладно…
Отец Сергий обрадовался мне (дьякону) как родному: «Тебя сам Бог послал, всенощную будем служить»!.. Эх, знал бы он какой из меня худой уставщик, может, и не обрадовался бы так.
Служба началась. Не в пять, конечно, часов в шесть, но началась. А закончилась - сразу скажу - в полдвенадцатого. Что поделаешь, нам приходилось то и дело останавливаться и, прося прощения у Господа и прп. Кассиана, устраивать «военный совет», поскольку никто не знал, что делать дальше и где искать нужные стихиры, кондаки, тропари и степенны… Дело в том, что священник вроде бы знает службу и я тоже (по крайней мере, мне так казалось), но вот, когда нет типикария и чтецы с хором (если хором можно назвать двух несчастных перепуганных старушек) не знают что делать - служба начинает разваливаться, и приходится по ходу её собирать. Конечно, так служить нельзя, но видит Господь, как горячо было наше желание послужить Ему и… ведь всё когда-нибудь, начинаясь, бывает не совсем устроено и ладно. Прости нас, Господи!
Началась служба с освящения иконы преподобного Кассиана Мангупского. Оказалось, два таких образа - новых, ещё сияющих свежестью красок - привезли сегодня к празднику в Красный Мак. Один тут же отправили на Мангуп, а второй оставили. Вообще появление на свет этих икон было сопряжено с большими трудностями. Нигде не могли найти (и не нашли-таки) образец для письма, так что пришлось руководствоваться собственной интуицией и письменными указаниями типа: «борода большая с проседью; в руках держит хартию» и т.д. И, опять же, удивляет - живём в Крыму и не имеем образа своего, местного, можно сказать коренного святого. Как у нас всё-таки всё слишком впервые… Эх, революция, революция, долго ещё будет отдаваться эхом выстрел злосчастной твоей «Авроры»…
Во время службы больше всего меня поразил канон, который читался почему-то на 26 (!) стихов, в то время, как должен был читаться на 8, ну от силы на 12. Получалось, что одна песнь канона длилась минут десять и если учесть, что всего их читается восемь, то можно себе составить представление о протяженности нашей службы. Я, было, сунулся поправлять бледного юношу в очках с толстыми линзами, ответственного за ход службы, но понял, что каждая моя реплика подвигает его к истерическому припадку. Понял и отошёл. В конце концов, он искренне хотел всё сделать как надо, просто нервное напряжение не позволяло ему адекватно воспринимать происходящее. Потом, я думаю, он успокоится и сам во всём разберётся. А пока… Что поделаешь - все мы в чём-то всё ещё только «пока»…
После службы мы уставшие, но умиротворённые отправились в трапезную, где отец Сергий между прочим потребовал, чтобы кухарка убрала со стола конфеты. По-видимому, за ней водился этот грешок - подкармливать братию разными непозволительными сладостями, но о. Сергий подобные вольности пресекал на корню, стараясь блюсти монастырскую строгость.
Правда, здесь пока не монастырь в строгом смысле этого слова, скорее община, но о. Сергий полагает, что монастырь, вероятно, всё-таки будет и, скорее всего, женский. Кто-нибудь удивится: что значит «полагает», «вероятно», «скорее всего»? Разве в таких серьёзных вопросах не должно быть определённости? Я отвечу: Да, действительно, человеческой самонадеянной определённости здесь нет, но есть живое упование на Господа, который Сам творит, созидает Церковную жизнь. Наше же дело только собирать с Господом то, что будет Ему угодно собрать. Такова ситуация и мне лично это по сердцу. Ведь это настоящее чудо, происходящее на наших глазах, чудо, а не подготовленный и отрепетированный до автоматизма фокус, скажем, в протестантском стиле.
Вот, к примеру, на днях кто-то привёз в монастырь кровать, желая пожертвовать её «лично отцу Сергию». «Хорошо, - сказал батюшка, - ставьте её в мою келью. Раз появилась кровать, значит кто-нибудь приедет». Теперь вот приехал я и буду на этой кровати спать.
Это только один пример, но из таких примеров, маленьких неприметных чудес и соткана не только монастырская, но и вообще христианская жизнь.
В здании несколько дней после бури не было света. Появился он точно по окончании всенощной, которая прошла как бы в атмосфере средневековой древности - в таинственной полутьме, при мерцании десятков свечей
Свет, в конце концов, появился, а вот без отопления, похоже, придётся провести зиму, хотя это и трудно себе представить. Уже сейчас - в середине октября - холод такой, что моя жена в своей келейке не сомкнула глаз, стучала всю ночь зубами под своим байковым одеяльцем. Конечно, спать приходится в одежде. Я тоже зяб по времени, но всё же согревался дыханием, натянув одеяло на голову, и можно сказать, что спал.
В шесть утра запиликал будильник.
В храме мы вычитали правило ко причащению и стали готовиться к отъезду на Мангуп. За нами должен был заехать микроавтобус, в ожидании которого мы принялись стаскивать вниз какие-то коробки, сумки и рюкзаки (большей частью с провизией).
Часов в восемь пришла откуда-то весёлая, шумная ватага ребятишек в сопровождении пожилой женщины. Я так понял, что это паломники из местной детворы; все те, кого «отпустили родители». Не густо, конечно, но всё же…
Хороший, с открытым простым лицом, паренёк из насельников - мой тёзка Димитрий - позвал меня за дом: «Пойдём, чего покажу». За домом обнаружился могучий, раскидистый орешник с ещё зелёными листьями. Под ним в траве - сразу бросился в глаза - необычайно крупный орех, потом ещё и ещё…
- О, так это же «тонкошкурый»! - узнал я. - Сорт такой…
- Да, да, - обрадовано подтвердил Димитрий. - Берите, берите всё. Я тут каждый день набеги совершаю, так что в обиде не останусь. Не стесняйтесь, настоятель благословил…
Я стал набивать крупными орехами карманы. Тем временем подъехал автобус и мы, кое-как рассевшись, отправились в путь.
В Ходжи-Сала остановились у какого-то дома, отец Сергий забежал внутрь. Я думал - может спросить чего? Но прошло пять минут, семь, восемь… вот он возвращается, так же торопливо, почему-то с ведром воды, но, опять же, направляется не к нам, а к старому разбитому УАЗику, стоящему в стороне. Наконец, опять на бегу, он бросает в нашу сторону: «Переносите вещи в УАЗик».
Ясно - автобус не потянет, - горестно вздохнул кто-то. - Детей одних повезёт, - предположил другой.
Но отец Сергий в очередной раз пробегая мимо крикнул: «Все, все вылезайте!». Мы вылезли и дальше произошло неожиданное: автобус развернулся и уехал. Совсем. И тут уж все волей-неволей поплелись к УАЗику.
С первого взгляда было понятно, что это антикварный агрегат времён развитого социализма. Если существует в животном мире образ труженика, ну, я не знаю, мул, например, или муравей среди насекомых, так вот наш УАЗик был действительно и мул, и муравей, и пчёлка в одном - автомобильном лице. Потрёпанный, изношенный до последней степени, но всё ещё живой, всё ещё готовый карабкаться в гору и тащить свой груз - этот экземпляр вызывал уже не восхищение только, но и обоснованную опаску. Казалось, что можно в нём уже окончательно приехать куда-нибудь, потому, что ведь положен предел всему, даже пресловутой советской безалаберности.
Но отец Сергий уверенно полез в кабину и позвал меня: «Давай, садись, остальные потихоньку дойдут, а нам надо в 9-00 литургию начинать, сорок минут осталось…».
Ну, что ж - садись, так садись. Моё дело - слушаться, и я уж совсем собрался сесть, как вдруг оказалось, что кресло моё куда-то провалилось и его для начала нужно водрузить на место. После этой незатейливой процедуры я всё-таки сел, и мы собрались ехать. Мотор загремел так оглушительно и угрожающе, что казалось, машина сейчас взлетит.
- Не, так не годится, - отец Сергий заглушил мотор, откинул тут же - в кабине - крышку и три мужские физиономии деловито склонились над скоплением трубок, промасленных штуцеров, болтов и гаек гордо именуемым двигателем.
- Та-ак, это у нас что - фильтр масленый? - ага, посмотрим… О, а где же масло?!. Масло здесь должно быть?
- Должно.
- А нету.
- Утекло, наверное.
- Ну ладно, ничего - обойдёмся.
- А вот это что за форсунка, чего это из неё капает?
- Да кто ж его знает.
- А ну-ка, дайте мне палочку… - и отец Сергий затыкает какую-то дырку в моторе.
Но тут забеспокоился хозяин УАЗика.
- Нет, постойте. А куда она идёт - эта форсунка - Вы знаете? Ведь для чего-нибудь она нужна!..
- Ничего, ничего, - успокаивает его отец Сергий, - я видел, так делают. Ну, всё, поехали, - и он деловито вытер промасленные руки о ветошь.
Всего нас оказалось в машине семеро. Отец Сергий за рулём, я рядом, за спиной тот самый бледный юноша в очках, который читал канон на 26, с ним радом фотокорреспондент и мой тёзка Димитрий (тот, что угощал меня орехами), с другой стороны - пожилой бородатый мужик и хозяин УАЗика - один из немногих «сочувствующих» местных жителей.
Едва мы тронулись, я с тоскою подумал, что, может быть, всё-таки стоило пойти пешком. Но «хорошая мысля́», как известно, «приходит опосля́»…
На шоссе наш УАЗик вёл себя довольно бойко, но стоило ему свернуть на грунтовую дорогу, ведущую к Мангупу, как началась эпопея. Яростно нажимая на педали и переключая передачу, отец Сергий был похож на средневекового монаха, который на огромном печатном станке руками и ногами набирает какой-то чрезвычайно сложный и ответственный текст. Мотор кашлял, чихал, подвывал истошно, визжал, и, наконец, захлёбывался и глох. Тогда приходилось останавливаться, что-то подтягивать, ослаблять, подкручивать и регулировать… Причём все эти операции производились исключительно пассатижами. Наконец и дорога - сама по себе извилистая и крутая - оказалась размыта дождями так что по ней тянулись даже не борозды, а такие глубокие и длинные траншеи. Всё это заставило хозяина УАЗика, когда машина первый раз заглохла в самом начале подъёма, встревожиться не на шутку:
- Нет, нет, так не пойдёт. Мы не доедем. Если даже не перевернёмся, то уж застрянем на полпути, - это как дважды два. Но если отсюда ещё можно будет кое-как выбраться, то потом - вряд ли. Давайте уж лучше дальше пойдём пешком.
Отец Сергий на это заметил со сдержанной решимостью бывалого танкиста:
- Ничего, искушение… Всё нормально. Едем дальше. Господи, помоги! - и он в который раз осенил иерейским благословением пыльную известковую дорогу.
И вот что удивительно - мы доехали-таки. Доехали! Вернее докарабкались, доползли, до-тя-нулись… и стали. Остановились на небольшой полянке уже совсем недалеко от монастыря. Дальше проезжей дороги не было вовсе.
Сгрузили вещи. Взяли кто рюкзак, кто сумку, кто коробку картонную и потянулись гуськом по тропинке в гору. Подъём довольно крутой, между зарослями можжевельника, грабинника и дубков вьётся тропа. Бойко зашагали вначале, но очень скоро запыхались и сбавили шаг. Земля под ногами сырая, то и дело нога уходит-скользит. Идти вроде недалеко, но под конец уже дрожишь от напряжения и усталости, кровь пульсирует в висках, дышишь как меха кузнечные и выжимаешь из себя последние силы для каждого шага.
Но вот уже знакомый грот, скальная галерея, ступени, ещё немного и можно свалить с плеч ставший вдруг непосильно тяжёлым рюкзак.
Почти сразу после нашего приезда потянулись вереницей раскрасневшиеся «пешеходы». Получилось, что мы на машине добирались столько же, сколько они. Я, конечно, переживаю за Алёнку, высматриваю и вот, наконец, вижу её запыхавшуюся, усталую. Конечно, ей особенно тяжело пришлось с непривычки. Я достаю из рюкзака, бросаю на скальную площадку перед обрывом сложенное покрывало. Сидим, любуемся осенним пейзажем.
С первого взгляда видно, что монастырь обживается. Огромная дыра в полу храма заделана дощатым щитом. Вход, обрушенный давно и потому ещё недавно зиявший провалом, задраен брусчатым каркасом, оставлен только аккуратный дверной проём. На широкой площадке в самом гроте установлены две большие палатки, в пещерных келейках свалены беспорядочно вещи, старые оконные рамы, кухонная утварь. От скалы до скалы перед обрывом натянута желтая капроновая верёвка - вроде перил.
В алтаре уже не просто сиюминутная, торопливая готовность, какая бывает, когда собираются отслужить одноразово и съехать, но свой маленький устоявшийся быт. Может быть, впервые за сотни лет люди обосновались здесь серьёзно и хочется верить, что надолго…
Прямо к потолку храма в старинных каменных проушинах подвешены три небольших колокола. Никто их специально не искал. Молились Богородице и вот кто-то привёз колокола на самый верх, привёз и сказал: берите, а будут деньги - заплатите. И вот сегодня кто-то другой деньги привёз - копейка к копейке. Сам привёз и дал - нате, возьмите, пожалуйста. Всё само собой разрешается, когда молитва идёт.
Колокола подвешены умело Владимиром пономарём. Он так мечтал о колоколенке - теперь его мечта сбылась и он звонит радостным, лёгким, перезвоном. Кто-то спрашивает: «Интересно, далеко слышно?» - Да, думаю далеко, километра за три, не меньше, - отзывается отец Сергий. И я представляю как где-нибудь далеко-далеко на холме слышен, едва различим, но слышен кому-нибудь нежный колокольчиковый перелив.
Ещё к потолку подвешен фонарь. Настоящий, керосиновый, точно из прошлого века. Электричества здесь нет и вечерние службы проходят как в старину - при свечах и керосиновом фонаре. Идут последние приготовления к службе. Отыскивается для меня стихарь и поручи, а вот орарь оставили в Красном Маке - забыли. Отцы пустынники советуются, басят в пол голоса и, наконец, решают оторвать длинную ленту от чистой простыни, освятить её и использовать как орарь. Так и сделали. Я нарисовал чёрной ручкой кресты, отец Меркурий освятил и новый орарь готов. И ничего, что на нём оказалась печать: «База снабжения №7», слава Богу за всё!
- Ты печатью назад, за спину поверни, и будем служить! - подбадривает меня отец Серапион.
Чем ближе начало службы, тем больше народу. Человек пятьдесят уже собралось на площадке, вон и ялтинские тянутся вереницей, поднимаясь по склону. Ещё несколько минут и вот широкая монастырская площадка быстро наполняется прибывающей шумной детворой. Они с ходу начинают резвиться, бегать, кричать… Кажется, им ничего не стоило подняться от самого подножия на гору - так они щебетливы и неугомонно болтливы. Хочется чтобы в их душах остался добрый, радостный след на всю жизнь.
Но вот незадача - с приближением службы у меня вдруг начинает дико, нестерпимо болеть живот. Не так, как это бывает от расстройства, а просто болит и всё. Никаких естественных объяснений я этому найти не могу и мучаюсь страшно. В конце концов, когда собрались священники и начался водосвятный молебен, я ни о чём другом, кроме своей боли думать уже не могу и только чувствую, как на лбу у меня выступает холодный пот. Хорошо ещё батюшки как-то меня в толчее не заметили и начали молебен сами - без дьякона. Да я бы и не смог им ничем помочь. То есть так плохо, что просто невмоготу. Хочется только одного - присесть на корточки, согнуться, отстраниться от всего и уйти в себя (тогда боль обязательно стихнет) - но это не возможно. Я стою в самой гуще толпы, сдавленный со всех сторон, осознавая как немощен, как ничтожен и слаб человек, как властна над ним грубая плоть.
Пытаюсь молиться, но мысли хищные, злые, словно почуяв слабину, рвут душу, как свирепые псы и хочется только одного - чтобы поскорее закончилась эта невыносимая боль. Господи, помилуй! Хоть бы службу до конца достоять. Вот уж воистину искушение…
Начинается Литургия. Я в алтаре и должен служить. Но как, Как?! Я замечаю, что кадило можно разжечь только присев на корточки. Вот оно - нелепейшее воплощение счастья. И я присаживаюсь и замираю от облегчения боли и хочу чтобы уголь разгорался как можно дольше и я раздуваю его едва-едва, тяну время и боль отпускает, отпускает… Какое блаженство.
Но стоит подняться, как всё начинается сначала, впрочем уже не так сильно, так что я могу, по крайней мере, участвовать в службе.
Алтарь так мал, что я во время каждения не обхожу престол как это нужно, а просто перешагиваю перед ним и кажу дальше с другой стороны. А что делать? Три священника да ещё и дьякон на такой алтарь - это слишком много. К тому же иконостас и дьяконские двери отсутствуют, так что выходить и входить приходится только Царскими Вратами, перешагивая через довольно высокий каменный порог.
Пока хор поёт тропари, я слышу как отец Меркурий в полголоса рассказывает отцу Сергию:
- Вчера икона преподобного Кассиана мироточила. Две капельки выступили прямо на нимбе справа и слева. А позавчера икона Царственных мучеников…
- Слава тебе, Господи! - отзывается отец Сергий и широко осеняет себя крестным знамением. И за этим слышится благодарность за возрождение монастырской жизни в древнем монастыре. Пятьсот с лишним лет - не слишком ли затянувшаяся пауза?..
Иногда думаешь - ну что тут? Скалы, туман, холод, пустота и нагота осени, а то, что было - где оно? И осталось ли?.. Мираж, давно растаявший от дуновения ветра. Но это всего лишь внешнее впечатление, скучные мысли и я знаю, что за ними стоит иная, отличная от плотной, земной реальности жизнь.
Служба идёт торжественно, ладно и близится к завершению. Вот уже «Прости приимше…», «Заамвонная молитва», отпуст… Уходя, отец Сеогий просит оставить в алтаре горящими все лампадки: «Пусть горят сегодня, не гаси…»
Я приступаю к потреблению святых даров, подхожу к уютному крохотному жертвеннику, устроенному в скальной нише, и вдруг вижу справа на нём маленькую иконку прп. Амвросия Оптинского - точь-в-точь такую, какую я нашёл однажды на Эски-Кермен, а слева - фотография оптинских новомучеников - иеромонаха Василия, иноков Ферапонта и Трофима. Стоят они и смотрят на меня из самой сердцевины жизни, как будто поджидали давно. Я вижу эти две простые иконки, но как будто небо открылось… Прикладываюсь к ним благоговейно и в этот миг умещается столько всего, что и рассказать невозможно!
Отсюда, с Мангупа, я уносил когда-то в Оптину растерянные вопросы юной мятежной души, сюда вернулся через много лет… и Оптина снова здесь, со мной. Слёзы благодарности застилают глаза. Хочется молиться горячо, безоглядно и позабыть обо всём житейском, хочется жизнь свою отдать без остатка Богу и просишь об этом так горячо, так искренне, как редко бывает в жизни.
Оптина моя, мой Мангуп - какие простые слова, а сколько в них всего… Больше чем жизнь. Вечность… Ликующая, светлая и… такая близкая сейчас.
Умилённый, омытый великим, хотя и не зримым для других сокровенным чудом выхожу из алтаря. Отцы уже ждут.
В скромной, вырубленной пять веков назад келейке накрыт простой деревянный стол. Вместо стульев - доски, наспех прибитые к чурбакам. За дверным проёмом накрапывает теплый, уютный дождь. Туман застилает окрестные, в осенней смиренной пестроте, холмы. Тихо и хорошо. Так хочется жить и именно чувствуешь, что живёшь здесь, в эти минуты не потревоженной, подлинной жизнью. Жизнью грядущей вечности.
Я ещё приеду сюда, обязательно приеду, только бы воля Божья была на то. Только бы быть причастником, только бы жить!..
2003 год