Жизнь - это сон (1)
Английский санскритолог Артур Энтони Макдонелл писал в 1900 году:
«Ничто, пожалуй, в истории распространения индийских легенд не сравнится со сказанием о Варлааме и Иосафате... То, как основатель атеистической восточной религии [Бодхисаттва] превратился в христианского святого [Иосафата], является одним из самых поразительных фактов в истории религии».
Святитель Феофан Затворник писал 21 ноября 1882 г. (письмо 1157):
Еще в Иерусалиме, в обители св. Саввы видел я большую рукописную книгу. Жизнь Варлаама старца и Иоасафа царевича. И все собирался прочитать, - и не собрался. Дома, с тех пор как выписал св. отцов - и встретил между писаниями св. Дамаскина сию книгу в печати, тоже все посматривал, чтоб прочитать и не читал. - На днях, имея нужду по случаю беседы Ушинского о почитании иконы посмотреть слова о сем св. Дамаскина, опять попал глазами на сию книгу, - и решил прочитать ее. - И что же? Лучшей книги для познания христианской веры и жизни в общем обзоре - нет, - и едва ли может быть. - Чего ради предприемлется перевод, или и имеется в виду издание с картинками. Это будет лучше всех катихизисов!
Если в двух словах: у царя-язычника Авенира родился сын Иосаф, которому предсказали, что он перейдет в христианство, а папа очень того не хотел и поселил сыночка в закрытый дворец:Въ градѣ Домосѣ полату създавъ осъбъ красну <...> ту отроча всели по скончании перваго въздраста, не исшествовану ему быти ничегоже повелѣ, пѣстунѣя же и слугы пристави юны въздрастомь и образомъ красны, запретивъ имъ ничесо-же житиа сего явите ему, ни скорбна сътворити,
но царевич как-то выбрался за стены этих самых полат, увидел страдания, болезни и смерть, и очень вскручинился (примерно как Киану Ривз в фильме Бертолуччи «Маленький Будда»).
Но тут является пустынник Варлаам и ведёт с царевичем беседы, рассказывает ему всякие многие притчи и доводы в пользу христианства, так что тот крестится, обращает отца и свой народ, потом слагает власть и удаляется в пустыню (вот тут весь текст: «Повесть душеполезная (῾Ιστορία ψυχωφελής), из восточной Эфиопской страны, называемой Индией, в святой град Иерусалим принесенная Иоанном монахом, мужем честным и добродетельным, из монастыря святого Саввы»).
Упоминаемый монах Иоанн - это преподобный Иоанн Дамаскин (он же Мансур ибн Серджун Ат-Таглиби, араб. منصور بن سرجون التغلبي ).
Начал было составлять методически-историческую часть, но тут, ура, обнаружил, что у
kotomysh есть подробное и последовательное изложение. Рекомендую.
А я с легкой душой перейду, скажем так, к литературной части. Можно с любого конца.
Потяну, например, за эту веревочку:
«101 Дзенская история» (переработка сборника коанов 沙石集 «Собрание камней и песка», составленного буддистским монахом Мудзю в XIII в.)В сутре Будда рассказал притчу: Человек пересекал поле, на котором жил тигр. Он бежал со всех ног. тигр за ним. Подбежав к обрыву, он стал карабкаться по склону, уцепившись за корень дикой лозы, И повис на нем. Тигр фыркал на него сверху. Дрожа, человек смотрел вниз, где, немного ниже другой тигр поджидал его. чтобы съесть. Только лоза удерживала его.Две мышки, одна белая, другая черная, понемногу стали подгрызать лозу. Человек увидел возле себя ароматную землянику. Уцепившись одной рукой за лозу, другой он стал рвать землянику. Какая же она была сладкая!
А это лист из истории Варлаама и Иосафа, арабский список из Египта 1778 г. - обратите внимание: вместо тигра вверху здесь уже страшный единорог, а тигра внизу заменяет змеюка.
(щелчком картинки можно увеличить)
А это отрывок из самого раннего (начало XVI в.) и самого полного и исправного списка древнерусского перевода с греческого варианта (первые переводы появились во второй половине XI или в самом начале XII в).
КНИГЫ ВАРЛАМ. ИЗОБРАЖЕНИЕ ДУШЕПОЛЕЗНОЕ ИЗ УТРЕНЯЯ ЕФИОПЬСКЫЯ СТРАНЬІ, ГЛАГОЛЕМЫЯ ИНДЕЙСКЫЯ СТРАНЫ, ВЪ СВЯТЫЙ ГРАД ПРИНЕСЕНО ИОАНОМЪ МНИХОМЪ И МУЖЕМЪ ЧЕСТНЫМЪ И ДОБРОДѢТЕЛНЫМЪ СУЩАГО ОТ МАНАСТЫРЯ СВЯТОГО САВЫКНИГИ, НАЗЫВАЕМЫЕ ВАРЛААМ, ПОВЕСТЬ ДУШЕПОЛЕЗНАЯ, ИЗ ВОСТОЧНОЙ ЭФИОПСКОЙ СТРАНЫ, НАЗЫВАЕМОЙ ИНДИЕЙ, В СВЯТОЙ ГРАД ИЕРУСАЛИМ ПРИНЕСЕННАЯ ИОАННОМ, МОНАХОМ, МУЖЕМ ЧЕСТНЫМ И ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМ, ИЗ МОНАСТЫРЯ СВЯТОГО САВВЫВарлам же глагола: «...Связанѣ житейскыми вещьми и своих прилежа печалий и мятежа и въ пищи живя... подобнѣ суть мужю, бѣгающю от лица бѣсующюмуся инорогу, яко не терпящу гласа въпля его и рютиа его страшнаго, нъ крѣпко отбѣгь, да не будеть ему ядь. Текущю же ему борзо, в великъ ровъ въпаде. Впадающю же ему, руцѣ простеръ, за древо твердо ятъся, держащю же ся ему крѣпко, яко на степенѣ нозѣ утвердивъ, мняше миръ уже есть и твердынѣ. Възрѣвъ же убо, видѣ двѣ мышѣ, едину белу, а другую черну, ядуща беспрестанѣ корень древа, идѣже бѣ держася, и елма же приближающися да погрызета древо. Възревъ въ глубину рва и змѣя види страшна образомь и огнемъ дышюща и горко взирающа, усты же страшно зѣвающа и пожрети его хотяща. Възрѣвъ же абие на степень онъ, идеже нозѣ его утверженѣ бѣста, четыре главы види аспидовы, из стены исходяща, идеже бѣ утвердился. Възрѣвъ очима, видѣ из вѣтвий древа того мало медъ. Оставивъ убо расмотряти одержащиихъ его напастей, яко внѣуду бо инорогъ злѣ бѣсуяся искаше его на ядь, долѣ же злый змий зѣяя да пожреть его, древо же, о немьже ятся, уже пастися хотяше, нозѣ же на колзание и нетвердо степенѣ утверженѣ, толикы убо и таковыихъ злыхъ забывъ, потща себе на сладость горкаго оного меду.
Се подобие въ прелести сущимъ сего жития створившемъ. Сию истину изглаголю ти мира сего прелщающихся, егоже сказание ныне реку ти. Ибо инорогъ образъ есть смерти гоняй выину и яти послѣдьствуеть Адамля рода. Ровъ же весь миръ есть, исполнь сы всѣхъ злыхъ и смертоносныхъ сѣтей. Древо же, от двою мышу беспрестанѣ грызаемо, ихже створихомъ путь есть, яко жившю комуждо ядомыи гибляяи час радѣ дневныхъ и нощныхъ и усѣкновение коренное приближается. Четырѣ же аспиды еже о прегрѣшеных и безмѣстныхъ стухый и съставлено человечьское тѣло съставляется, имиже бещиньствующемь и мятущемься телесный раздрушается съставъ. К симъже огненый онъ и немилостивый змий страшное изобразуеть адово чрево, зѣвающю приати же сущихъ красотъ паче будущихъ блахъ изволѣша. Медвеная же капля сладость пробовляеть всего мира сладкыхъ, имже онъ прелща злѣ своя другы и оставляеть я прилежания творити о спасении своемь <...>Варлаам же отвечал: «...Те, что связаны житейскими делами, и заняты своими заботами и волнениями, и живут в наслаждениях... подобны человеку, убегающему от разъяренного единорога: не в силах вынести звука рева его и рычания его страшного, человек быстро мчался, чтобы не быть съеденным. А так как он бежал быстро, то упал в глубокий ров. Падая, простер он руки и ухватился за дерево, и, крепко держась, уперевшись ногами на выступ, считал он себя уже в покое и безопасности. Взглянув вниз, увидел он двух мышей, одну белую, а другую черную, грызущих непрерывно корень дерева, за которое он держался, и уже почти сгрызших корень до конца. Взглянув в глубину рва, увидел он дракона, страшного видом и дышащего огнем, свирепо глядящего, страшно разевающего пасть и готового проглотить его. Посмотрев же на выступ, в который уперся ногами, увидел он четыре змеиных головы, выходящих из стены, о которую он опирался. Подняв глаза, увидел человек, что из ветвей дерева понемногу капает мед. Забыв и думать об окружающих его опасностях: о том, что снаружи единорог, свирепо беснуясь, стремится растерзать его; внизу злой дракон с разинутой пастью готов проглотить его; дерево, за которое он держится, готово упасть, а ноги стоят на скользком и непрочном основании, - забыв об этих столь великих напастях, предался он наслаждению этим горьким медом.
Это подобие тех людей, которые поддались обману земной жизни. Эту истину о прельщающихся этим миром изложу тебе, смысл этого подобия сейчас расскажу тебе. Ибо единорог - это образ смерти, вечно преследующей род Адама и наконец пожирающей его. Ров же - это весь мир, полный всяких злых и смертоносных сетей. Дерево, непрерывно подгрызаемое двумя мышами, - это путь, который совершаем, ибо пока каждый живет, поглощается и гибнет сменой часов дня и ночи, и усекновение корня приближается. Четыре же змеиных головы - это ничтожные и непрочные стихии, из которых составлено человеческое тело; если они приходят в беспорядок и расстройство, то разрушается телесный состав. А огнедышащий и беспощадный дракон изображает страшное адово чрево, готовое пожрать тех, кто предпочитает наслаждения сегодняшней жизни благам будущей. Капля меда изображает сладость удовольствий этого мира, которыми он зло прельщает любящих его, и они перестают заботиться о спасении своем <...>
Так, следующий ход:
Н. В. Гоголь пишет С. П. Шевыреву из Франкфурта 2(14) декабря 1844 года:«...хотя я и не даю никакой статьи в «Москвитянин» по причине нищенства, но что Жуковский мною заставлен сделать для «Москвитянина» великое дело, которого, без хвастовства, побудителем и подстрекателем был я. Он вот уже четыре дни, бросив все дела свои и занятия, которых не прерывал никогда, работает без устали, и через два дни после моего письма «Москвитянин» получит капитальную вещь и славный подарок на новый год <...> Стихотворение Жуковского, составляющее большую повесть с предисловиями и послесловиями, нужно поместить вперед других статей».
На рукописи, правда, стоит дата в начале: «12 декабря 1844», а в конце: «Кончил 14 декабря», то есть никак не «четыри дни» строчил. Ну, да ладно.
В результате В.А. Жуковский публикует в Москвитянине, № 1, январь 1845, стр. 12-24
Две повести. Подарок на Новый год издателю «Москвитянина».
Вот в столбце слева - отрывок из Жуковского (его вторая повесть), а справа - привожу, для справедливости, сочинение 1834 г. Фридриха Рюккерта: притча в стихах о путнике и верблюде «Шел один человек в Сирийской земле...» (точнее первую из её 4 частей).
Послушай; через степь
Однажды вел верблюда путник; вдруг
Верблюд озлился, начал страшно фыркать,
Храпеть, бросаться; путник испугался
И побежал; верблюд за ним. Куда
Укрыться? Степь пуста. Но вот увидел
У самой он дороги водоем
Ужасной глубины, но без воды;
Из недра темного его торчали
Ветвями длинными кусты малины,
Разросшейся меж трещинами стен,
Покрытых мохом старины. В него
Гонимый бешеным верблюдом путник
В испуге прянул; он за гибкий сук
Малины ухватился и повис
Над темной бездной. Голову подняв,
Увидел он разинутую пасть
Верблюда над собой: его схватить
Рвался ужасный зверь. Он опустил
Глаза ко дну пустого водоема:
Там змей ворочался и на него
Зиял голодным зевом, ожидая,
Что он, с куста сорвавшись, упадет.
Так он висел на гибкой, тонкой ветке
Меж двух погибелей. И что ж еще
Ему представилось? В том самом месте,
Где куст малины (за который он
Держался) корнем в землю сквозь пролом
Стены состаревшейся водоема
Входил, две мыши, белая одна,
Другая черная, сидели рядом
На корне и его поочередно
С большою жадностию грызли, землю
Со всех сторон скребли и обнажали
Все ветви корня, а когда земля
Шумела, падая на дно, оттуда
Выглядывал проворно змей, как будто
Спеша проведать, скоро ль мыши корень
Перегрызут и скоро ль с ношей куст
К нему на дно обрушится. Но что же?
Вися над этим страшным дном, без всякой
Надежды на спасенье, вдруг увидел
На ближней ветке путник много ягод
Малины, зрелых, крупных: сильно
Желание полакомиться ими
Зажглося в нем; он все тут позабыл:
И грозного верблюда над собою,
И под собой на дне далеком змея,
И двух мышей коварную работу;
Оставил он вверху храпеть верблюда,
Внизу зиять голодной пастью змея,
И в стороне грызть корень и копаться
В земле мышей, а сам, рукой добравшись
До ягод, начал их спокойно рвать
И есть; и страх его пропал. Ты спросишь:
Кто этот жалкий путник? Человек.
Пустыня ж с водоемом Свет; а путь
Через пустыню - наша Жизнь земная;
Гонящийся за путником верблюд
Есть враг души, тревог создатель, Грех:
Нам гибелью грозит он; мы ж беспечно
На ветке трепетной висим над бездной,
Где в темноте могильной скрыта Смерть
Тот змей, который, пасть разинув, ждет,
Чтоб ветка тонкая переломилась.
А мыши? Их названье День и Ночь;
Без отдыха, сменяяся, они
Работают, чтоб сук твой, ветку жизни,
Которая меж смертию и светом
Тебя неверно держит, перегрызть;
Прилежно черная грызет всю ночь,
Прилежно белая грызет весь день;
А ты, прельщенный ягодой душистой,
Усладой чувств, желаний утоленьем,
Забыл и грех - верблюда в вышине,
И смерть - внизу зияющего змея,
И быструю работу дня и ночи -
Мышей, грызущих тонкий корень жизни;
Ты все забыл - тебя манит одно
Неверное минуты наслажденье.
Вот свет, и жизнь, и смертный человек.
Доволен ли ты повестью моею?»
Es ging ein Mann im Syrerland,
Führt' ein Kamel am Halfterband.
Das Tier mit grimmigen Gebärden
Urplötzlich anfing scheu zu werden,
Und tat so ganz entsetzlich schnaufen,
Der Führer vor ihm mußt' entlaufen.
Er lief und einen Brunnen sah
Von ungefähr am Wege da.
Das Tier hört er im Rücken schnauben,
Das mußt' ihm die Besinnung rauben.
Er in den Schacht des Brunnens kroch,
Er stürzte nicht, er schwebte noch.
Gewachsen war ein Brombeerstrauch
Aus des geborstnen Brunnens Bauch
Daran der Mann sich fest tat klammern,
Und seinen Zustand drauf bejammern.
Er blickte in die Höh', und sah
Dort das Kamelhaupt furchtbar nah,
Das ihn wollt oben fassen wieder.
Dann blickt' er in den Brunnen nieder;
Da sah am Grund er einen Drachen
Aufgähnen mit entsperrtem Rachen,
Der drunten ihn verschlingen wollte,
Wenn er hinunterfallen sollte.
So schwebend in der beiden Mitte,
Da sah der Arme noch das Dritte.
Wo in die Mauerspalte ging
Des Sträuchleins Wurzel, dran er hing,
Da sah er still ein Mäusepaar,
Schwarz eine, weiß die andre war.
Er sah die schwarze mit der weißen
Abwechselnd an der Wurzel beißen.
Sie nagten, zausten, gruben, wühlten,
Die Erd' ab von der Wurzel spülten;
Und wie sie rieselnd niederrann,
Der Drach' im Grund aufblickte dann,
Zu sehn, wie bald mit seiner Bürde
Der Strauch entwurzelt fallen würde.
Der Mann in Angst und Furcht und Not,
Umstellt, umlagert und umdroht,
Im Stand des jammerhaften Schwebens,
Sah sich nach Rettung um vergebens.
Und da er also um sich blickte,
Sah er ein Zweiglein, welches nickte
Vom Brombeerstrauch mit reifen Beeren!
Da konnt' er doch der Lust nicht wehren.
Er sah nicht des Kameles Wut,
Und nicht den Drachen in der Flut,
Und nicht der Mäuse Tückespiel,
Als ihm die Beer' ins Auge file.
Er ließ das Tier von oben rauschen,
Und unter sich den Drachen lauschen,
Und neben sich die Mäuse nagen,
Griff nach den Beerlein mit Behagen;
Sie däuchten ihm zu essen gut,
Aß Beer' auf Beerlein wohlgemut,
Und durch die Süßigkeit im Essen
War alle seine Furcht vergessen.
Du fragst: Wer ist der töricht Mann,
Der so die Furcht vergessen kann?
So wiss', o Freund, der Mann bist du;
Vernimm die Deutung auch dazu:
Es ist der Drach' im Brunnengrund
Des Todes aufgesperrter Schlund;
Und das Kamel, das oben droht,
Es ist des Lebens Angst und Not.
Du bist's, der zwischen Tod und Leben
Am grünen Strauch der Welt mußt schweben.
Die beiden, so die Wurzel nagen,
Dich samt den Zweigen, die dich tragen,
Zu liefern in des Todes Macht,
Die Mäuse heißen Tag und Nacht.
Es nagt die schwarze wohl verborgen
Vom Abend heimlich bis zum Morgen,
Es nagt vom Morgen bis zum Abend
Die weiße, wurzeluntergrabend.
Und zwischen diesem Graus und Wust
Lockt dich der Beere Sinnenlust
Daß du Kamel, die Lebensnot,
Daß du im Grund den Drachen Tod,
Daß du die Mäuse Tag und Nacht
Vergissest, und auf nichts hast acht,
Als daß du recht viel Beerlein haschest,
Aus Grates Brunnenritzen naschest.
Надо сказать, что у Фридриха Рюккерта этот сюжет есть конечно и в его переводах Махабхараты на немецкий.
Обратимся сразу, чтобы не мучиться, к русскому варианту:
Махабхарата. Книга 11. Стрипарва. Книга о женах. Сказание о скорби.Глава 5
Дхритараштра сказал:
Как в этой чащобе сансары разумом путь находят? Об этой стезе разуменья во всех подробностях мне поведай!
Видура сказал:
Поклонившись Самосущему , я тебе сейчас поведаю, что рассказывают величайшие из святых мудрецов о чащобе сансары. Некий дваждырожденный, блуждая в великой сансаре, попал однажды в огромный непроходимый лес, полный хищных, прожорливых, страшных зверей: львов, тигров, слонов, повсюду в нем кишащих; (вид этого леса) внушил бы ужас (самому) богу Смерти! От этого зрелища волненье (того брахмана обуяло), сердце у него затрепетало, волосы встали дыбом, о притеснитель недругов! Продвигаясь через тот лес, он метался из одного его конца в другой и озирался по всем сторонам света: где бы найти убежище? Терзаемый перед ними страхом, бежал он, ища какую-нибудь щель или нору; но не мог ни совсем убежать от них, ни хотя бы отдалиться. Тут он увидел, что этот страшный лес со всех сторон окружен сетью и что женщина преужасного вида (сторожит его), расставив в стороны руки. А еще в том великом лесу вздымались вверх, словно горы, пятиглавые змеи и огромные деревья касались (вершинами) неба.
Посреди же леса там был заросший колодец, скрытый переплетеньем лиан и травы. Туда, в этот скрытый водоем, и упал дваждырожденный и там повис на плотной сетке лиан. Словно большой плод хлебного дерева, прикрепленный к черенку, висел он там вверх ногами, вниз головой. Внутри колодца он увидел огромного, могучего змея, а затем появилась еще и другая напасть: он увидел наверху, у края колодца, огромного слона, шестиликого, двенадцатиногого, сквозь чащу лиан и деревьев неуклонно приближающегося. Вокруг того (брахмана), на конце ветки древесной повисшего, летали среди ветвей в дупле рожденные и мед (в нем) прежде собиравшие, престрашного вида, всевозможных форм, трепет внушавшие пчелы. Снова и снова хотелось им, о быкбхарата, вкусить того меда, дразнящего вкус всем существам, но не дающего насыщения даже ребенку. Многими струйками тот мед стекал вниз, и человек, висящий (на дереве), из тех струй его пил; и у него, пьющего в (момент смертельной) опасности, жажда не проходила. Все время ему хотелось (меда), и все не мог он насытиться; и не возникло у него, о царь, отвращения к жизни! Даже там сохранялась у человека привязанность к жизни - а дерево тем временем подгрызали черные и белые мыши. Человеку тому грозила опасность от хищников, от той престрашной женщины на краю лесной чащи, от змея на дне колодца, от слона у края его, от падения дерева из-за мышей - опасность пятая, от жадности к меду, из-за пчел - опасность шестая, как говорят - самая великая; он же пребывал там, ввергнутый в море сансары, сохраняя привязанность к жизни, не исполнившись к ней отвращения!
Такова в «Книге о женах» великой «Махабхараты» пятая глава.
Глава 6
Дхритараштра сказал:
Увы, в великом несчастии влачит он жалкую жизнь! Но как может он там наслаждаться и быть довольным? Где та страна, о красноречивейший, в коей он пребывает, (терпя такое) для праведности (своей) утесненье? И как избавиться тому человеку от столь грозной опасности? Поведай мне все об этом, а после предпримем в добрый час усилия для его спасения, ибо я испытываю великую жалость к нему.
Видура сказал:
О царь, это (всего лишь) притча, которую приводят обычно люди, знающие (стезю) спасения, для того чтобы человек мог благодаря ей обрести в посмертных мирах благой удел. То, что названо здесь огромным лесом, это - сансара, а (в нем) непроходимая чаща - это дебри сансары. Те, что описаны как хищные звери, - знакомы (людям) как болезни; а женщину с огромным телом, что там обитает, мудрые именуют Старостью, губящей юный румянец и красоту. То, что в притче - колодец, это тело воплощенных; великий змей, что живет в нем на дне, - это Время, губитель всего живого, воплощенных существ всеуничтожитель. Та лиана, что свесилась посреди колодца, на отростке которой висит тот человек, - это привязанность к жизни, присущая воплощенным. А шестиликий слон, что у края колодца к тому дереву подходит, - называется Годом, о царь! Лики его - (шесть) времен года, двенадцать ног разъясняются как месяцы. Мыши, что, кропотливо трудясь, подгрызают то дерево, - это, по мнению тех, кто истолковывает (значение упоминаемых в притче живых существ), - ночи и дни. А пчелы, что там (роятся), объясняются как чувственные желания. Те же премногие струи, текущие медом, надлежит знать как вкус чувственных удовольствий, в коих люди погрязают и гибнут. Но люди, постигшие, что именно таков круговорот колеса сансары, умудренные, узы того колеса сансары рассекают.
Видите, тут ещё и дама участвует и , вообще, целый зоопарк.
Кстати, в английском варианте (The Mahabharata, Book 11: Stri Parva: Jalapradanika-parva: Section 5) вместо мышей используются крысы.
Вот ещё на ту же тему:
Махабхарата. Книга 1. Али-Парва. Раздел XIII. История о Джараткау и рождении Астики...но вот однажды он увидел своих предков, висящих вниз головой над провалом. От падения их удерживало одно-единственное уцелевшее волокно веревки, которую каждый день подгрызала жившая поблизости мышь. Бедные предки совсем ослабли от голода и жажды и жили только надеждой спастись от падения в этот злосчастный провал. Джараткару - он выглядел ничуть не лучше их, - приблизился и спросил - Кто вы, почтенные, висящие на подъеденной мышью веревке? Вы держитесь на последнем оставшемся волокне, но и его мышь уже грызет своими острыми зубками. Волокно совсем истончало. Вскоре мышь наверняка перегрызет и его, и вы все рухнете головой вниз в зияющий провал.. (ну и так далее).
В английском переводе - снова не мышь, а крыса.
Поневоле тут вспомнится Н.В. Гоголь:
Городничий. - Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! пришли, понюхали - и пошли прочь.
Эге, думаю я себе. Ай да Николай Васильевич!
Так что Лев Николаевич со своею «Исповедью» по сравнению с г-ном Гоголем тут просто мальчик:«Давно уже рассказана восточная басня про путника, застигнутого в степи разъярённым зверем. Спасаясь от зверя, путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона, разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть от разъярённого зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца, чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветви растущего в расщелинах колодца дикого куста и держится на нём. Руки его ослабевают, и он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его; но он всё держится, и пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна чёрная, другая белая, равномерно обходя стволину куста, на котором он висит, подтачивают её. Вот-вот сам собой обломится и оборвётся куст, и он упадёт в пасть дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях куста капли мёда, достаёт их языком и лижет их. Так и я держусь за ветки жизни, зная, что неминуемо ждёт дракон смерти, готовый растерзать меня, и не могу понять, зачем я попал на это мучение. И я пытаюсь сосать тот мёд, который прежде утешал меня; но этот мёд уже не радует меня, а белая и чёрная мышь - день и ночь -подтачивают ветку, за которую я держусь. Я ясно вижу дракона, и мёд уже не сладок мне. Я вижу одно - неизбежного дракона и мышей, - и не могу отвратить от них взор. И это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда. Прежний обман радостей жизни, заглушавший ужас дракона, уже не обманывает меня. Сколько ни говори мне: ты не можешь понять смысла жизни, не думай, живи, - я не могу делать этого, потому что слишком долго делал это прежде. Теперь я не могу не видеть дня и ночи, бегущих и ведущих меня к смерти. Я вижу это одно, потому что это одно - истина. Остальное всё - ложь. Те две капли мёда, которые дольше других отводили мне глаза от жестокой истины - любовь к семье и к писательству, которые я называл искусством, - уже не сладки мне».
Да, что это я упёрся и всё долблю про одну только притчу?
Ведь пустынник Варлаам много и других поучительных историй поведал индийскому царевичу Иосафу, чтобы таким тонким и косвенным методом направить его на путь истинный.
Но уж тут и так много получилось.
То есть:
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ).