"Павел Корчагин" (1956)
Режиссёры: Александр Алов, Владимир Наумов
В ролях:
Василий Лановой
Владимир Старинков
Тамара Страдина
Эльза Леждей
Производство: Киевская киностудия художественных фильмов
Сценарий: Константин Исаев
Операторы: Илья Миньковецкий, С. Шахбазян
Продолжительность: 97 мин.
Это был бег, каменный бог, будто бы ад, прямо в овраг. Рельсовый путь, негде свернуть.
Вихрастый Том Сойер в коротких штанишках, гонец голубей и толстых гимназистов. Любитель
рыбалки и уличного бокса . «Бей как можешь!»,- он и бьет. Это все Павка. Который из своего
зачарованного детского мира, из снежного гагачьего пуха в десять минут падает в другое,
последнее лето детства с удочкой наперевес. Белые оловянные солдатики, прыгающие с полок
, железнодорожные мосты, взлетающие на воздух. Узнаванье своего в чужом. В классическом жанре
‘барышня и хулиган’. Только чистый здесь -хулиган, он и уходит. Ему что. Его ждет другое. Катание
на крышах поездов: «Мы с ветром друзья», и смерть товарища на ветру, сыновние письма,
втоптанные в пыль копытами лошадей. Игра в войнушку, только чур без жулья. В госпитале
товарищи играют в карты и подножья органа. А Павка лежит с перевязанным насмерть лицом,
и, вставая, хватается за статую спасителя. Ладонь того легко ложится в ладонь Корчагина.
И Христос ему товарищ. Это такой бег. Да не упокоится павший.
В тесноте первых советских послесловий было радостно все: пролезать под вагонами,
отмахиваться от голых пяток под носом, ловить ветер в лицо на верхней полке и по-товарищески
засыпать спиной к спине. Эх, знать бы, что уже все запродано на два года вперед, что будет чума
и средневековый мор, и среди трупных повозок уже не до любви. Андерсеновская девочка со
спичками вышла из дома, и пошла продавать дрова. Это Корчагин, горечь и чад. Это тот же Демон
с гривой черных волос, сбежавший со школьного спектакля. И грязный, прогорклый мир лавочников
и облав к нему неласков.
Здесь уже не герой, но мир. Герой, упавший в мир. И понятно, от чего бежал на великие стройки.
От этого мелкого жанра, от тараканьих бегов и жирных мыслей. У вас в усах капуста! От рож, что
сливаются с этим серым пейзажем. Как встреча двух друзей, которые не признают друг друга,
укрытые грузом своей поклажи. Муравьиная встреча. Но Павка не влезает, не помещается
в этот муравейник, он же жук . Ему подавай другое, не край, а громокипящий кубок. Ему подавай
новых друзей, и очкастого Франца с повадками Бабеля. Нарочно ли? Бог весть. Говорил же писатель,
что эти -то очкастые мальчики могли бы построить новый мир, коли бы их все не перестреляли.
Они и строили как могли. Всаживали лопату в скользкую, причмокивающую землю, разыгрывали
хлебные корочки, как мы, дети девяностых, разыгрывали вафельные кусочки. Только до них не
дошла гуманитарная помощь, сухое молоко не прилипло к небу, и шоколад в блестящей обертке
не таял в кармане. А через пятнадцать и вовсе сказали, что смены не будет.
Убывающая календарная сеточка, бесконечные палочки заброшенных на мелководье новых робинзонов.
На двенадцатый день Бабель еще улыбается. На двадцать второй умирает. И комсомолец, бьющий
склянки к началу работы, смахивает на ку-клукс-клановца. " Мы здесь!",- кричит Павка на похоронах.
Мы здесь власть. Начальник тифозного барака, где людей пожирали холод и вши. Начальник с полотенцем,
обвязанным вокруг шеи. Точь- в- точь как повязывал его потом уже полоумный Шаламов, лежа в психическом
диспансере. "Думала, ты хотя бы комиссар",- воскликнет гимназистка. Он им, конечно, и был. Хотя бы для
своих слов, которые расставлял повзводно словно солдат в шеренгах. Шаг влево, шаг вправо -расстрел.
В ролях:
Василий Лановой
Владимир Старинков
Тамара Страдина
Эльза Леждей
Производство: Киевская киностудия художественных фильмов
Сценарий: Константин Исаев
Операторы: Илья Миньковецкий, С. Шахбазян
Продолжительность: 97 мин.
Это был бег, каменный бог, будто бы ад, прямо в овраг. Рельсовый путь, негде свернуть.
Вихрастый Том Сойер в коротких штанишках, гонец голубей и толстых гимназистов. Любитель
рыбалки и уличного бокса . «Бей как можешь!»,- он и бьет. Это все Павка. Который из своего
зачарованного детского мира, из снежного гагачьего пуха в десять минут падает в другое,
последнее лето детства с удочкой наперевес. Белые оловянные солдатики, прыгающие с полок
, железнодорожные мосты, взлетающие на воздух. Узнаванье своего в чужом. В классическом жанре
‘барышня и хулиган’. Только чистый здесь -хулиган, он и уходит. Ему что. Его ждет другое. Катание
на крышах поездов: «Мы с ветром друзья», и смерть товарища на ветру, сыновние письма,
втоптанные в пыль копытами лошадей. Игра в войнушку, только чур без жулья. В госпитале
товарищи играют в карты и подножья органа. А Павка лежит с перевязанным насмерть лицом,
и, вставая, хватается за статую спасителя. Ладонь того легко ложится в ладонь Корчагина.
И Христос ему товарищ. Это такой бег. Да не упокоится павший.
В тесноте первых советских послесловий было радостно все: пролезать под вагонами,
отмахиваться от голых пяток под носом, ловить ветер в лицо на верхней полке и по-товарищески
засыпать спиной к спине. Эх, знать бы, что уже все запродано на два года вперед, что будет чума
и средневековый мор, и среди трупных повозок уже не до любви. Андерсеновская девочка со
спичками вышла из дома, и пошла продавать дрова. Это Корчагин, горечь и чад. Это тот же Демон
с гривой черных волос, сбежавший со школьного спектакля. И грязный, прогорклый мир лавочников
и облав к нему неласков.
Здесь уже не герой, но мир. Герой, упавший в мир. И понятно, от чего бежал на великие стройки.
От этого мелкого жанра, от тараканьих бегов и жирных мыслей. У вас в усах капуста! От рож, что
сливаются с этим серым пейзажем. Как встреча двух друзей, которые не признают друг друга,
укрытые грузом своей поклажи. Муравьиная встреча. Но Павка не влезает, не помещается
в этот муравейник, он же жук . Ему подавай другое, не край, а громокипящий кубок. Ему подавай
новых друзей, и очкастого Франца с повадками Бабеля. Нарочно ли? Бог весть. Говорил же писатель,
что эти -то очкастые мальчики могли бы построить новый мир, коли бы их все не перестреляли.
Они и строили как могли. Всаживали лопату в скользкую, причмокивающую землю, разыгрывали
хлебные корочки, как мы, дети девяностых, разыгрывали вафельные кусочки. Только до них не
дошла гуманитарная помощь, сухое молоко не прилипло к небу, и шоколад в блестящей обертке
не таял в кармане. А через пятнадцать и вовсе сказали, что смены не будет.
Убывающая календарная сеточка, бесконечные палочки заброшенных на мелководье новых робинзонов.
На двенадцатый день Бабель еще улыбается. На двадцать второй умирает. И комсомолец, бьющий
склянки к началу работы, смахивает на ку-клукс-клановца. " Мы здесь!",- кричит Павка на похоронах.
Мы здесь власть. Начальник тифозного барака, где людей пожирали холод и вши. Начальник с полотенцем,
обвязанным вокруг шеи. Точь- в- точь как повязывал его потом уже полоумный Шаламов, лежа в психическом
диспансере. "Думала, ты хотя бы комиссар",- воскликнет гимназистка. Он им, конечно, и был. Хотя бы для
своих слов, которые расставлял повзводно словно солдат в шеренгах. Шаг влево, шаг вправо -расстрел.