ГП о ситуации и ситуативном мышлении
Работая с текстами ноябрьской 1981 года игры о высшем образовании (ОДИ-12), я стал смотреть, как шла подготовка к этой игре и сразу же вышел на совещание в том же Харькове в том же году, но весной, где ГП сделал доклад о ситуации, о поведении в ситуации и ситуативном мышлении. И захотелось мне частями публиковать его, комментируя, когда покажется нужным, и выделяя то, что не вполне понимаю - в расчете на то, что кто-то более понятливый объяснит.
Первая, вводная часть, комментариев, по-моему, не требует, и вопросов у меня не вызывает.
Г.П.Щедровицкий
ПРИНЦИПЫ И МЕТОДЫ СИСТЕМОДЕЯТЕЛЬНОСТНОГО АНАЛИЗА УЧЕБНЫХ И ПРОИЗВОДСТВЕННЫХ СИТУАЦИЙ
В моем докладе две части: в первой я буду обсуждать общий смысл ситуационного анализа и, вместе с тем, смысл той работы, которую мы проделываем, а во второй части буду заниматься уже собственно техникой методологического анализа ситуаций. Вторая часть будет носить эзотерический характер и практически нужна только методологам - это их профессиональная работа. Понимание общего смысла этой работы напротив нужно всем.
Итак, приступаю к первой части. Сначала о терминах и области их употребления. У меня нет никаких данных в отношении того, когда, как и для чего в различных языках вводили понятие ситуации. В принципе такого рода анализ, лингвистический и логический, необходим, и потом когда-то надо будет его проделывать, но сейчас, на первых этапах работы, мы можем обойтись и без него. Важно, что в разные периоды развития мышления и деятельности само слово «ситуация» употребляется либо чаще, либо реже, смысл его, вместе с тем, существенно меняется, и середина нашего века, с этой точки зрения, характеризуется резким усилением употребления этого слова. Какую-то роль в этом, по-видимому, сыграла Вторая мировая война. Во всяком случае, это обстоятельство может быть четко отфиксировано.
В ходе Второй мировой войны все чаще стали говорить об анализе ситуаций и ситуационном анализе. Сразу после войны сложилось несколько направлений специфически-ситуационного анализа, в том числе и в нашей стране. ... И больше того, я даже не знаю, отражает ли здесь наука какие-то изменения в наших коммунальных обстоятельствах, или наоборот коммунальные обстоятельства отражают то, что происходит в науке, но сегодня мы, в общем, и в бытовой практике нашего речевого поведения все чаще и чаще говорим о ситуациях.
И при этом всегда фиксируется какой-то совершенно особый смысл. Точнее всего он выражается в такой обыденной форме, когда человек говорит: «Я попал в ситуацию». Это означает, что обстоятельства его работы как-то изменились, он сталкивается с некоторыми трудностями. И он вынужден проводить здесь какой-то дополнительный анализ, который выходит за пределы непосредственной реализации норм его работы.
В этом плане, на чисто бытовом уровне, сами выражения «я попал в ситуацию», «у меня сложная ситуация», мне надо проанализировать ситуацию» и т.д. выражают как бы перерыв в развитии его мыследеятельности, необходимость остановки. От действия человек должен перейти к тому, чтобы задуматься над тем, как он действует, перейти в план какой-то другой интеллектуальной работы, в план рефлексивного анализа, размышления и т.п.
Вот так обычно мы вводим и употребляем слово «ситуация» Но при этом (и здесь я фиксирую уже один из принципов моего подхода, и он для меня отнюдь не тривиален), употребление самого слова «ситуация» тем или иным человеком, при тех или иных условиях его действия и размышления, свертывает очень сложную историческую работу, которая проделывалась разными людьми в разные периоды, в связи с разными обстоятельствами, и аккумулирована в языке.
Говоря о ситуации, мы как бы снимаем с языковой полочки соответствующее слово, имеющее определенное значение, и включаем его в контекст нашей речи-мысли. Но вместе с этим значением мы, фактически, снимаем с полочки и используем в своей работе как орудие и инструмент очень сложный мыслительный анализ, проделанный другими людьми. Вот это я пытаюсь как-то изобразить (рис.1):
Я фиксирую в системе языка само слово с его значениями, символизирую стрелками его длинное, долгое, многолинейное развитие. И мне нужно это для того, чтобы пояснить афоризм, который очень любил повторять Борис Семенович Грязнов: «Язык умнее нас».
Мне это сейчас очень важно.
Всякий человек, использующий слово «ситуация» при том или ином положении дел, при том или ином развитии его мыследеятельности, обращается к языковым значениям этого слова, использует их в качестве орудия и средства, хотя очень часто он не понимает, что он говорит и почему он говорит так, а не иначе, и даже отнюдь не всегда представляет себе все то богатство содержаний, смыслов, которые он включил за счет употребления этого слова, но он все равно это делает и делает правильно. Делает правильно, хотя если вы его начнете спрашивать, - а что, собственно, ты хотел сказать? И какие именно подтексты, нюансы, смыслы и содержания ты здесь отфиксировал, то он наверняка, даже если очень изощрен, не ответит на этот вопрос. Он употребил это слово, употребил его правильно на базе соответствующего значения и работы своего сознания, всегда ситуативной, но он не отдает себе отчета в том, что он сделал в множестве тех планов, которые сняты в этом слове. Поэтому вся та совокупность разветвленных смыслов и содержаний, которые в этом слове свернуты, ему, в общем, недоступны, хотя он ими пользуется, он пользуется ими, как я уже сказал, в свернутом виде.
И если мы осуществляем какую-то практическую работу и нас интересуют не тонкости нашей речи, если мы не поэты, не писатели, не риторы, не логики и не лингвисты, а просто люди практической работы, то такое употребление слов, этого или других, вполне достаточно и обеспечивает практику нашей мыследеятельности.
Но самого по себе значения недостаточно для того, чтобы мыслить. Употребляя слово «ситуация» во всем богатстве его смыслов и содержаний, используя это слово в практике и очень хорошо решая практические задачи, мы не мыслим, ибо мыслительная работа есть работа совершенно особого толка и она, прежде всего, предполагает четкое осознание тех смыслов и содержаний, которые в каждом слове заключены. Чтобы перейти от простой речи или коммуникации, обслуживающей практику, [к мышлению], необходимо все эти различные смыслы и содержания развернуть, перевести в соответствующие операционализмы, т.е. каждый раз знать, что, как и почему мы делаем: сформировать различные планы интенционального отнесения слова, т.е. определить его объекты, определить его смыслы, первичные, вторичные, выделить соответствующие понятия, зафиксировать онтологические картины и т.д.
И все это предполагает невероятно сложную технику работы, которая сегодня в нашей ситуации известна и осуществляется буквально единицами людей. Ибо тезис Ульдалля о том, что правильное мышление встречается так же редко, как танцы лошадей, очень точен. Необходимо очень жестко различать речь, опирающуюся на свернутые значения слов, снимающие в себе весь многовековой опыт развития человеческой мысли, и само мышление, создающее эти значения. В этом плане мы невероятно обязаны средневековым схоластам, которые собственно и создали наше современное европейское речевое мышление и создали условия для всплеска философии и науки в эпоху Возрождения и Нового времени.
Без тонкой логической и лингвистической работы схоластов все это было бы невозможно, но затем именно благодаря развитию наук и предметных форм мышления, вся эта очень сложная интимная техника мыслительной работы как некий культурный феномен стала исчезать. Мы с точки зрения техники мышления просто не можем сопоставлять себя со средневековыми схоластами, мы их не понимаем, не знаем, не можем осуществлять и сотой доли того, что они умели и знали.
Мыслительная работа в тех формах, в каких они ее делали, вообще отошла на задний план, мы ее практически не осуществляем. На какое-то время она вообще стала ненужной, и в первую очередь за счет развития и распространения наук. Сейчас мы столкнулись с такой ситуацией, когда мышление нам вновь становится нужным. Мы уже не можем работать, а вынуждены все больше и больше размышлять.
В этом плане мы, безусловно, - и это сейчас отмечается многими-многими исследователями, историками науки, историками мышления, просто проектировщиками, - мы сейчас возвращаемся к новой схоластической ситуации, ситуации, когда старые формы мыслительной работы, старые техники мышления, разработанные в тот период, уже как бы исчерпали себя, и нужно разрабатывать новую технику мышления, новые формы и способы организации знаний. Мы опять стоим перед ситуацией, что не можем уже пользоваться теми языковыми значениями, которые можно взять напрокат из прошлого, из того прошедшего пятисотлетия, а должны теперь, как подрастающие юноши, взять на себя работу дальнейшего развития мышления. Мы все должны начинать как бы заново, а следовательно, раскрывать и разматывать значения слов и создавать для них новые мыслительные пространства и новые мыслительные структуры, на основе которых потом будут созданы новые значения.
Именно это происходит сейчас, в частности, со словом «ситуация». Оно пришло к нам из достаточно далекого прошлого, но если бы я сейчас начал спрашивать - не всех здесь присутствующих, а обратился бы к корифеям, проведя специальную выборку их, - и задавал бы вопросы: «А что такое ситуация?», «Что вы под этим понимаете?» «Что обозначает это слово?», «Какие у него компоненты, какие смыслы, как его надо понимать, в каких планах?», то я бы получил бы только один однозначный ответ: «Мы понимаем, мы знаем» - и ничего больше.
Поэтому говорить, употребляя это слово, мы можем, но использовать его в мыслительной работе мы сегодня не можем, поскольку мы вроде бы знаем значение этого слова и можем с ним работать, но мы не можем развернуть тех мыслительных структур, которые необходимы нам сегодня и в ближайшие столетия. Поэтому, прежде всего, существующее значение требует специального анализа. И дальше я попробую набросать в самом общем виде возможные линии и планы развертывания содержания этого слова.
Первая, вводная часть, комментариев, по-моему, не требует, и вопросов у меня не вызывает.
Г.П.Щедровицкий
ПРИНЦИПЫ И МЕТОДЫ СИСТЕМОДЕЯТЕЛЬНОСТНОГО АНАЛИЗА УЧЕБНЫХ И ПРОИЗВОДСТВЕННЫХ СИТУАЦИЙ
В моем докладе две части: в первой я буду обсуждать общий смысл ситуационного анализа и, вместе с тем, смысл той работы, которую мы проделываем, а во второй части буду заниматься уже собственно техникой методологического анализа ситуаций. Вторая часть будет носить эзотерический характер и практически нужна только методологам - это их профессиональная работа. Понимание общего смысла этой работы напротив нужно всем.
Итак, приступаю к первой части. Сначала о терминах и области их употребления. У меня нет никаких данных в отношении того, когда, как и для чего в различных языках вводили понятие ситуации. В принципе такого рода анализ, лингвистический и логический, необходим, и потом когда-то надо будет его проделывать, но сейчас, на первых этапах работы, мы можем обойтись и без него. Важно, что в разные периоды развития мышления и деятельности само слово «ситуация» употребляется либо чаще, либо реже, смысл его, вместе с тем, существенно меняется, и середина нашего века, с этой точки зрения, характеризуется резким усилением употребления этого слова. Какую-то роль в этом, по-видимому, сыграла Вторая мировая война. Во всяком случае, это обстоятельство может быть четко отфиксировано.
В ходе Второй мировой войны все чаще стали говорить об анализе ситуаций и ситуационном анализе. Сразу после войны сложилось несколько направлений специфически-ситуационного анализа, в том числе и в нашей стране. ... И больше того, я даже не знаю, отражает ли здесь наука какие-то изменения в наших коммунальных обстоятельствах, или наоборот коммунальные обстоятельства отражают то, что происходит в науке, но сегодня мы, в общем, и в бытовой практике нашего речевого поведения все чаще и чаще говорим о ситуациях.
И при этом всегда фиксируется какой-то совершенно особый смысл. Точнее всего он выражается в такой обыденной форме, когда человек говорит: «Я попал в ситуацию». Это означает, что обстоятельства его работы как-то изменились, он сталкивается с некоторыми трудностями. И он вынужден проводить здесь какой-то дополнительный анализ, который выходит за пределы непосредственной реализации норм его работы.
В этом плане, на чисто бытовом уровне, сами выражения «я попал в ситуацию», «у меня сложная ситуация», мне надо проанализировать ситуацию» и т.д. выражают как бы перерыв в развитии его мыследеятельности, необходимость остановки. От действия человек должен перейти к тому, чтобы задуматься над тем, как он действует, перейти в план какой-то другой интеллектуальной работы, в план рефлексивного анализа, размышления и т.п.
Вот так обычно мы вводим и употребляем слово «ситуация» Но при этом (и здесь я фиксирую уже один из принципов моего подхода, и он для меня отнюдь не тривиален), употребление самого слова «ситуация» тем или иным человеком, при тех или иных условиях его действия и размышления, свертывает очень сложную историческую работу, которая проделывалась разными людьми в разные периоды, в связи с разными обстоятельствами, и аккумулирована в языке.
Говоря о ситуации, мы как бы снимаем с языковой полочки соответствующее слово, имеющее определенное значение, и включаем его в контекст нашей речи-мысли. Но вместе с этим значением мы, фактически, снимаем с полочки и используем в своей работе как орудие и инструмент очень сложный мыслительный анализ, проделанный другими людьми. Вот это я пытаюсь как-то изобразить (рис.1):
Я фиксирую в системе языка само слово с его значениями, символизирую стрелками его длинное, долгое, многолинейное развитие. И мне нужно это для того, чтобы пояснить афоризм, который очень любил повторять Борис Семенович Грязнов: «Язык умнее нас».
Мне это сейчас очень важно.
Всякий человек, использующий слово «ситуация» при том или ином положении дел, при том или ином развитии его мыследеятельности, обращается к языковым значениям этого слова, использует их в качестве орудия и средства, хотя очень часто он не понимает, что он говорит и почему он говорит так, а не иначе, и даже отнюдь не всегда представляет себе все то богатство содержаний, смыслов, которые он включил за счет употребления этого слова, но он все равно это делает и делает правильно. Делает правильно, хотя если вы его начнете спрашивать, - а что, собственно, ты хотел сказать? И какие именно подтексты, нюансы, смыслы и содержания ты здесь отфиксировал, то он наверняка, даже если очень изощрен, не ответит на этот вопрос. Он употребил это слово, употребил его правильно на базе соответствующего значения и работы своего сознания, всегда ситуативной, но он не отдает себе отчета в том, что он сделал в множестве тех планов, которые сняты в этом слове. Поэтому вся та совокупность разветвленных смыслов и содержаний, которые в этом слове свернуты, ему, в общем, недоступны, хотя он ими пользуется, он пользуется ими, как я уже сказал, в свернутом виде.
И если мы осуществляем какую-то практическую работу и нас интересуют не тонкости нашей речи, если мы не поэты, не писатели, не риторы, не логики и не лингвисты, а просто люди практической работы, то такое употребление слов, этого или других, вполне достаточно и обеспечивает практику нашей мыследеятельности.
Но самого по себе значения недостаточно для того, чтобы мыслить. Употребляя слово «ситуация» во всем богатстве его смыслов и содержаний, используя это слово в практике и очень хорошо решая практические задачи, мы не мыслим, ибо мыслительная работа есть работа совершенно особого толка и она, прежде всего, предполагает четкое осознание тех смыслов и содержаний, которые в каждом слове заключены. Чтобы перейти от простой речи или коммуникации, обслуживающей практику, [к мышлению], необходимо все эти различные смыслы и содержания развернуть, перевести в соответствующие операционализмы, т.е. каждый раз знать, что, как и почему мы делаем: сформировать различные планы интенционального отнесения слова, т.е. определить его объекты, определить его смыслы, первичные, вторичные, выделить соответствующие понятия, зафиксировать онтологические картины и т.д.
И все это предполагает невероятно сложную технику работы, которая сегодня в нашей ситуации известна и осуществляется буквально единицами людей. Ибо тезис Ульдалля о том, что правильное мышление встречается так же редко, как танцы лошадей, очень точен. Необходимо очень жестко различать речь, опирающуюся на свернутые значения слов, снимающие в себе весь многовековой опыт развития человеческой мысли, и само мышление, создающее эти значения. В этом плане мы невероятно обязаны средневековым схоластам, которые собственно и создали наше современное европейское речевое мышление и создали условия для всплеска философии и науки в эпоху Возрождения и Нового времени.
Без тонкой логической и лингвистической работы схоластов все это было бы невозможно, но затем именно благодаря развитию наук и предметных форм мышления, вся эта очень сложная интимная техника мыслительной работы как некий культурный феномен стала исчезать. Мы с точки зрения техники мышления просто не можем сопоставлять себя со средневековыми схоластами, мы их не понимаем, не знаем, не можем осуществлять и сотой доли того, что они умели и знали.
Мыслительная работа в тех формах, в каких они ее делали, вообще отошла на задний план, мы ее практически не осуществляем. На какое-то время она вообще стала ненужной, и в первую очередь за счет развития и распространения наук. Сейчас мы столкнулись с такой ситуацией, когда мышление нам вновь становится нужным. Мы уже не можем работать, а вынуждены все больше и больше размышлять.
В этом плане мы, безусловно, - и это сейчас отмечается многими-многими исследователями, историками науки, историками мышления, просто проектировщиками, - мы сейчас возвращаемся к новой схоластической ситуации, ситуации, когда старые формы мыслительной работы, старые техники мышления, разработанные в тот период, уже как бы исчерпали себя, и нужно разрабатывать новую технику мышления, новые формы и способы организации знаний. Мы опять стоим перед ситуацией, что не можем уже пользоваться теми языковыми значениями, которые можно взять напрокат из прошлого, из того прошедшего пятисотлетия, а должны теперь, как подрастающие юноши, взять на себя работу дальнейшего развития мышления. Мы все должны начинать как бы заново, а следовательно, раскрывать и разматывать значения слов и создавать для них новые мыслительные пространства и новые мыслительные структуры, на основе которых потом будут созданы новые значения.
Именно это происходит сейчас, в частности, со словом «ситуация». Оно пришло к нам из достаточно далекого прошлого, но если бы я сейчас начал спрашивать - не всех здесь присутствующих, а обратился бы к корифеям, проведя специальную выборку их, - и задавал бы вопросы: «А что такое ситуация?», «Что вы под этим понимаете?» «Что обозначает это слово?», «Какие у него компоненты, какие смыслы, как его надо понимать, в каких планах?», то я бы получил бы только один однозначный ответ: «Мы понимаем, мы знаем» - и ничего больше.
Поэтому говорить, употребляя это слово, мы можем, но использовать его в мыслительной работе мы сегодня не можем, поскольку мы вроде бы знаем значение этого слова и можем с ним работать, но мы не можем развернуть тех мыслительных структур, которые необходимы нам сегодня и в ближайшие столетия. Поэтому, прежде всего, существующее значение требует специального анализа. И дальше я попробую набросать в самом общем виде возможные линии и планы развертывания содержания этого слова.