Гартман о единстве этики (4): а ценно ли само единство?
Единство - это принцип организации. Он, объясняет Гартман, вовсе не обязательно должен иметь ту же природу, что то, что он организует:
Как принципу движения совершенно не требуется быть самим движением, принципу жизни - самой жизнью, как принципы познания могут быть обнаружены далеко от самого познания, так и всеобщий господствующий принцип ценностного царства вполне может быть чем-то иным, нежели ценность.
Здесь что-то вроде принципа диспараллелизма или схему ортогональных досок в методологии: оргуправленческие действия по отношению к некоторой системе происходят по другим законам, нежели законы ее онтологии. Хотя сознанию смириться с этим тудновато (как и с отсутствием единства категорий).
И дальше (это завершает главу о единстве) идет рассуждение, в котором, по-моему, Гартман показывает высший философский пилотаж: способность говорить о "неясном и нерешенном" на пределе возможности его прояснения и притом нимало не повреждая самоценное своеобразие неясного...
... если вдруг в этой иерархии существует закономерность (даже и непознаваемая), то она имела бы как раз форму принципа единства сферы, как бы определенного типа системы ценностей. Такой принцип, однако, определял бы только категориальную структуру сферы, не составлял бы ценностного характера как такового у охватываемых им ценностей....
Не нужно думать, что между принципом и связанными с ним ценностями необходимо пролегает пропасть. Ведь может быть, что сам ценностный характер ценностей убывает в направлении простейших материй, идя по этому пути и далее, за пределы видимости, быть может совершенно исчезая. Тогда «высшая ценность» как предельная, очевидно, уже не была бы ценностью, т. е. аксиологически составляла бы нижнюю границу царства ценностей. Этому соответствовало бы то обстоятельство, что наиболее общие ценностные противоположности действительно демонстрируют лишь весьма стертый ценностный характер, так что постижимым его можно сделать лишь исходя из конкретных ценностей (см. следующий раздел). Но оснований для выводов не дает и это.
Как эти вопросы решаются, этика не говорит. Но как раз потому, что она не может их решить, она должна быть устроена так, чтобы вышеуказанные возможности оставались открытыми. Место для высшей ценности следует оставить свободным, причем для обоих направлений, которые его подразумевают. Одновременно их перспектива должна быть направлена на такого рода ценность так, чтобы ценностный анализ не подвергался тем самым влиянию. Это возможно только в том случае, если исследователя ни на миг не покидает сознание того, как спорадично всякое ценностное видение, и насколько фрагментарной, даже в самом благоприятном случае, должна оставаться картина таблицы ценностей, которую можно получить.
Более актуальной, чем эта тенденция, однако, является тенденция к единству таблицы ценностей вообще. Если мы и не знаем никакой высшей ценности единства, то все-таки какое-то объединение должно охватывать множество ценностей.
В пользу этого говорит их единый ценностный характер как таковой. Ценностное видение, таким образом, с самого начала должно быть настроено на отношения ценностей: на отношения подведения и фундирования, на родство и расхождение, на отношения структуры и материи, на порядок высот и пересечение сфер действия. Противоречия и противоположности оно должно учитывать так же, как и соответствия,- рискуя столкнуться с антиномиями ценностей, которые для ценностного чувства остаются неразрешимы. Искомое единство не может стать для нее постулатом гармонии; таковой отрицал бы (быть может, и подлинные) антиномии ценностей, и тем самым проблема, кроющаяся в этих феноменах, была бы упущена. Не монизмом ценности должно оно связать себя в данном множестве моралей, но, пожалуй, придерживаться монизма этики во множественности ценностей. Ибо таковой оставляет открытым, является ли единство целого ценностью или иным принципом. Идеальная таблица ценностей все-таки должна существовать, единая и абсолютная, помимо многообразия исторических таблиц ценностей.
"Есть ценностей незыблемая скала
над скучными ошибками веков".
Как принципу движения совершенно не требуется быть самим движением, принципу жизни - самой жизнью, как принципы познания могут быть обнаружены далеко от самого познания, так и всеобщий господствующий принцип ценностного царства вполне может быть чем-то иным, нежели ценность.
Здесь что-то вроде принципа диспараллелизма или схему ортогональных досок в методологии: оргуправленческие действия по отношению к некоторой системе происходят по другим законам, нежели законы ее онтологии. Хотя сознанию смириться с этим тудновато (как и с отсутствием единства категорий).
И дальше (это завершает главу о единстве) идет рассуждение, в котором, по-моему, Гартман показывает высший философский пилотаж: способность говорить о "неясном и нерешенном" на пределе возможности его прояснения и притом нимало не повреждая самоценное своеобразие неясного...
... если вдруг в этой иерархии существует закономерность (даже и непознаваемая), то она имела бы как раз форму принципа единства сферы, как бы определенного типа системы ценностей. Такой принцип, однако, определял бы только категориальную структуру сферы, не составлял бы ценностного характера как такового у охватываемых им ценностей....
Не нужно думать, что между принципом и связанными с ним ценностями необходимо пролегает пропасть. Ведь может быть, что сам ценностный характер ценностей убывает в направлении простейших материй, идя по этому пути и далее, за пределы видимости, быть может совершенно исчезая. Тогда «высшая ценность» как предельная, очевидно, уже не была бы ценностью, т. е. аксиологически составляла бы нижнюю границу царства ценностей. Этому соответствовало бы то обстоятельство, что наиболее общие ценностные противоположности действительно демонстрируют лишь весьма стертый ценностный характер, так что постижимым его можно сделать лишь исходя из конкретных ценностей (см. следующий раздел). Но оснований для выводов не дает и это.
Как эти вопросы решаются, этика не говорит. Но как раз потому, что она не может их решить, она должна быть устроена так, чтобы вышеуказанные возможности оставались открытыми. Место для высшей ценности следует оставить свободным, причем для обоих направлений, которые его подразумевают. Одновременно их перспектива должна быть направлена на такого рода ценность так, чтобы ценностный анализ не подвергался тем самым влиянию. Это возможно только в том случае, если исследователя ни на миг не покидает сознание того, как спорадично всякое ценностное видение, и насколько фрагментарной, даже в самом благоприятном случае, должна оставаться картина таблицы ценностей, которую можно получить.
Более актуальной, чем эта тенденция, однако, является тенденция к единству таблицы ценностей вообще. Если мы и не знаем никакой высшей ценности единства, то все-таки какое-то объединение должно охватывать множество ценностей.
В пользу этого говорит их единый ценностный характер как таковой. Ценностное видение, таким образом, с самого начала должно быть настроено на отношения ценностей: на отношения подведения и фундирования, на родство и расхождение, на отношения структуры и материи, на порядок высот и пересечение сфер действия. Противоречия и противоположности оно должно учитывать так же, как и соответствия,- рискуя столкнуться с антиномиями ценностей, которые для ценностного чувства остаются неразрешимы. Искомое единство не может стать для нее постулатом гармонии; таковой отрицал бы (быть может, и подлинные) антиномии ценностей, и тем самым проблема, кроющаяся в этих феноменах, была бы упущена. Не монизмом ценности должно оно связать себя в данном множестве моралей, но, пожалуй, придерживаться монизма этики во множественности ценностей. Ибо таковой оставляет открытым, является ли единство целого ценностью или иным принципом. Идеальная таблица ценностей все-таки должна существовать, единая и абсолютная, помимо многообразия исторических таблиц ценностей.
"Есть ценностей незыблемая скала
над скучными ошибками веков".