Гартман: Платон против Канта
Для Канта нравственный закон творится волей трансцендентального субъекта. Гартман так излагает его аргументацию:
Для него существуют лишь две возможности: либо принцип происходит из внешнего мира, из вещей, природы, либо он происходит из разума. В первом случае он «эмпиричен», ему недостает всеобщности и самостоятельности (автономии) по сравнению с категориями и законами природы, и, кроме того, он является только лишь «гипотетическим императивом», не собственно заповедью, которая могла бы установить себя в противоположность естественным тенденциям. Если же он происходит из разума, то он всеобщ, априорен, является безусловным «категорическим» императивом, то есть подлинной заповедью, и независим, автономен в отношении всех законов природы, и даже превосходит их.
Следуя той же логике, должен вроде бы решаться и центральный для Гартмана вопрос о ценностях:
В каждой ценности в принципе существуют обе эти возможности. В каждой единичной ценности они повторяются вновь как альтернатива эмпирического ценностного релятивизма и трансцендентального ценностного априоризма. Кантовский вопрос, таким образом, помещает нас в центр фундаментальной систематической проблемы сущности ценностей. Кроме того, он делает исторически возможным предметное развертывание этой проблемы.
Но Гартман не согласен и ловит Канта на ошибке:
Такое умозаключение верно только в том случае, если дизъюнкция в большей посылке является строгой. Таким образом, встает вопрос: является ли альтернатива Канта строгой дизъюнкцией? Действительно ли для принципа нет иных возможностей, кроме как происходить либо из «природы», либо из «разума»? Или, если перенести это на проблему ценностей: действительно ли ценность может быть либо абстрагирована из вещей (или естественных тенденций), либо продиктована волящим субъектом? …
Если бы эта альтернатива означала просто «либо a priori, либо a posteriori», то она существовала бы правомерно и исключала бы третью возможность. Из невозможности апостериорного происхождения тогда с необходимостью следовал бы априорный характер принципа. Но
кантова альтернатива «либо из природы, либо из разума» ей не тождественна. …
Не способен ли субъект видеть содержание априорного точно так же предметно, как и содержание апостериорного? Ведь то, что для получения априорного содержания не нужны реальные («эмпирические») предметы как таковые, нисколько не вредит его предметности. Геометрические отношения хотя и нельзя абстрагировать из вещей, но их нельзя абстрагировать и из нарисованных фигур, по этим фигурам их в лучшем случае можно демонстрировать; но поэтому они все-таки суть нечто чисто объективное, созерцаемы как объект и не имеют с функциями сознания ничего общего. …
Предрассудок, не позволивший Канту понять предметность усматриваемого a priori, состоял именно в том, что полноценным предметом1 тот считал только эмпирическое (то, что одновременно является и «чувственным»). Этот предрассудок, в конечном счете, стал виновником всех заблуждений идеализма. В нем заключалась причина того, что вся сфера идеальных предметов - открытая уже в платонизме и теоретически развитая как «в себе сущее» - для XIX века вновь оказалась совершенно чужда.
...
Решение заключается в доказательстве того, что есть в себе сущая идеальная сфера, в которой ценности пребывают первоначально, и a priori усматриваются как ее самостоятельные, не зависимые ни от какого «опыта» содержания.
Для него существуют лишь две возможности: либо принцип происходит из внешнего мира, из вещей, природы, либо он происходит из разума. В первом случае он «эмпиричен», ему недостает всеобщности и самостоятельности (автономии) по сравнению с категориями и законами природы, и, кроме того, он является только лишь «гипотетическим императивом», не собственно заповедью, которая могла бы установить себя в противоположность естественным тенденциям. Если же он происходит из разума, то он всеобщ, априорен, является безусловным «категорическим» императивом, то есть подлинной заповедью, и независим, автономен в отношении всех законов природы, и даже превосходит их.
Следуя той же логике, должен вроде бы решаться и центральный для Гартмана вопрос о ценностях:
В каждой ценности в принципе существуют обе эти возможности. В каждой единичной ценности они повторяются вновь как альтернатива эмпирического ценностного релятивизма и трансцендентального ценностного априоризма. Кантовский вопрос, таким образом, помещает нас в центр фундаментальной систематической проблемы сущности ценностей. Кроме того, он делает исторически возможным предметное развертывание этой проблемы.
Но Гартман не согласен и ловит Канта на ошибке:
Такое умозаключение верно только в том случае, если дизъюнкция в большей посылке является строгой. Таким образом, встает вопрос: является ли альтернатива Канта строгой дизъюнкцией? Действительно ли для принципа нет иных возможностей, кроме как происходить либо из «природы», либо из «разума»? Или, если перенести это на проблему ценностей: действительно ли ценность может быть либо абстрагирована из вещей (или естественных тенденций), либо продиктована волящим субъектом? …
Если бы эта альтернатива означала просто «либо a priori, либо a posteriori», то она существовала бы правомерно и исключала бы третью возможность. Из невозможности апостериорного происхождения тогда с необходимостью следовал бы априорный характер принципа. Но
кантова альтернатива «либо из природы, либо из разума» ей не тождественна. …
Не способен ли субъект видеть содержание априорного точно так же предметно, как и содержание апостериорного? Ведь то, что для получения априорного содержания не нужны реальные («эмпирические») предметы как таковые, нисколько не вредит его предметности. Геометрические отношения хотя и нельзя абстрагировать из вещей, но их нельзя абстрагировать и из нарисованных фигур, по этим фигурам их в лучшем случае можно демонстрировать; но поэтому они все-таки суть нечто чисто объективное, созерцаемы как объект и не имеют с функциями сознания ничего общего. …
Предрассудок, не позволивший Канту понять предметность усматриваемого a priori, состоял именно в том, что полноценным предметом1 тот считал только эмпирическое (то, что одновременно является и «чувственным»). Этот предрассудок, в конечном счете, стал виновником всех заблуждений идеализма. В нем заключалась причина того, что вся сфера идеальных предметов - открытая уже в платонизме и теоретически развитая как «в себе сущее» - для XIX века вновь оказалась совершенно чужда.
...
Решение заключается в доказательстве того, что есть в себе сущая идеальная сфера, в которой ценности пребывают первоначально, и a priori усматриваются как ее самостоятельные, не зависимые ни от какого «опыта» содержания.