основной вопрос 5: Деррида "расщепляет волос"
По-настоящему, над переводом изощренной логики Деррида надо бы поработать, но не терпится поделиться и самому сделать первую пробежку. Тем более, что есть еще несколько текстов и Деррида, и Мариона в русле этой дискуссии, а корнями она уходит, как говорит А.Ямпольская к спорам Августина с Пелагием, а по другой линии, к полемике каппадокийцев с Евномием... А пока Деррида продолжает:
Итак, до этого места мы не расходимся. Где мы расходимся, - если расходимся, - так это в том, что на следующем шаге Жан-Люк говорит, что я проблематизировал дар, поместив его в экономические рамки, в контекст онтологии и экономики, обмена, так, как это делал Мосс, и что нам нужно высвободить дар из этого контекста - обмена и экономики.
С этим я, разумеется, согласиться не могу. Я сделал прямо противоположное. Я пытался как раз сместить проблематику дара, изъять ее из контекста экономического обращения, обмена, но при этом из того, что дар не может восприниматься и замышляться в качестве такового, я вовсе не делал заключения о его абсолютной невозможности. В максимально краткой формулировке мое утверждение состоит в том, дар не может являть себя в качестве такового. Таким образом, дар не существует как таковой, если под существованием мы понимаем то, что он имеет место и интуитивно опознается как таковой. Итак, дар не существует и не являет себя как таковой; невозможно, чтобы дар существовал и являл себя как таковой. Но я никогда не делал вывода, что дара вообще нет. Я, далее, утверждаю, что если дар имеет место, то через эту невозможность, он должен быть опытом этой невозможности и должен являть себя как невозможный. Событие, именуемое даром, полностью чужеродно теоретической идентификации, феноменологической идентификации. В этом пункте мы расходимся. Дар полностью чужд горизонту экономики, онтологии, знания, констатирующих утверждений и теоретических определений и суждений. Но это вовсе не означает, что я просто отказываюсь рассматривать дар, то, что называют даром - будь то в экономическом контексте, или даже в христианском дискурсе. В «Даре смерти» я пытаюсь показать, как в некоторых христианских текстах работает экономика, как там работает экономическая аксиоматика. И я пытаюсь это объяснить и показать, что для того, чтобы имел место этот так называемый круг, круговорот экономического обращения, чтобы он начался, был приведен в движение, должно иметь место движение, толчок, желание - как бы мы это ни назвали, - мысль о даре, которая бы не исчерпывалась феноменологической детерминацией, теоретической детерминацией, научной детерминацией, экономикой. Я бы хотел избежать и полемики, и слишком легко достигнутого согласия. Мне бы хотелось, чтобы мы открыли какую-то новую перспективу. Как мне представляется, этот вопрос о даре, понуждает нас вернуться, хотя и в несколько ином повороте, к тому, например, знаменитому различению, которое делал Кант между знанием и мышлением. Я утверждаю, я настаиваю, что дар как таковой не может быть знаем; как только вы познаете его, вы его разрушаете. Поэтому-то дар как таковой не существует. Я настаиваю на этом «как таковой», и не замедлю объяснить, почему. Дар как таковой не может быть предметом знания, но о нем можно мыслить. Мы можем мыслить о том, чего мы не знаем. Возможно, «мышление» не совсем верное слово. Но есть нечто сверх знания, некий избыток. Нас с даром связывает отношение, выходящее за рамки круга, экономического взаимообмена, и за рамки теоретической и феноменологической детерминации. Вот это-то мышление, этот избыток, меня и интересует. Именно он, этот избыток и приводит круг в движение. Почему существует экономика? Почему имеет место обмен, в смысле Марселя Мосса? Почему делаются ответные подарки и притом с отсрочкой? Откуда происходит этот круговорот? Я никогда не говорил - это недоразумение, все время воспроизводящееся во Франции, - что нет такой вещи, как дар. Нет, я говорил прямо противоположное. При каких условиях мы можем говорить, что имеет место дар, если мы не можем задать его теоретически, феноменологически? Мой ответ: через опыт невозможности; т.е. его возможность возможна как невозможность. Я еще вернусь к этому.
Итак, до этого места мы не расходимся. Где мы расходимся, - если расходимся, - так это в том, что на следующем шаге Жан-Люк говорит, что я проблематизировал дар, поместив его в экономические рамки, в контекст онтологии и экономики, обмена, так, как это делал Мосс, и что нам нужно высвободить дар из этого контекста - обмена и экономики.
С этим я, разумеется, согласиться не могу. Я сделал прямо противоположное. Я пытался как раз сместить проблематику дара, изъять ее из контекста экономического обращения, обмена, но при этом из того, что дар не может восприниматься и замышляться в качестве такового, я вовсе не делал заключения о его абсолютной невозможности. В максимально краткой формулировке мое утверждение состоит в том, дар не может являть себя в качестве такового. Таким образом, дар не существует как таковой, если под существованием мы понимаем то, что он имеет место и интуитивно опознается как таковой. Итак, дар не существует и не являет себя как таковой; невозможно, чтобы дар существовал и являл себя как таковой. Но я никогда не делал вывода, что дара вообще нет. Я, далее, утверждаю, что если дар имеет место, то через эту невозможность, он должен быть опытом этой невозможности и должен являть себя как невозможный. Событие, именуемое даром, полностью чужеродно теоретической идентификации, феноменологической идентификации. В этом пункте мы расходимся. Дар полностью чужд горизонту экономики, онтологии, знания, констатирующих утверждений и теоретических определений и суждений. Но это вовсе не означает, что я просто отказываюсь рассматривать дар, то, что называют даром - будь то в экономическом контексте, или даже в христианском дискурсе. В «Даре смерти» я пытаюсь показать, как в некоторых христианских текстах работает экономика, как там работает экономическая аксиоматика. И я пытаюсь это объяснить и показать, что для того, чтобы имел место этот так называемый круг, круговорот экономического обращения, чтобы он начался, был приведен в движение, должно иметь место движение, толчок, желание - как бы мы это ни назвали, - мысль о даре, которая бы не исчерпывалась феноменологической детерминацией, теоретической детерминацией, научной детерминацией, экономикой. Я бы хотел избежать и полемики, и слишком легко достигнутого согласия. Мне бы хотелось, чтобы мы открыли какую-то новую перспективу. Как мне представляется, этот вопрос о даре, понуждает нас вернуться, хотя и в несколько ином повороте, к тому, например, знаменитому различению, которое делал Кант между знанием и мышлением. Я утверждаю, я настаиваю, что дар как таковой не может быть знаем; как только вы познаете его, вы его разрушаете. Поэтому-то дар как таковой не существует. Я настаиваю на этом «как таковой», и не замедлю объяснить, почему. Дар как таковой не может быть предметом знания, но о нем можно мыслить. Мы можем мыслить о том, чего мы не знаем. Возможно, «мышление» не совсем верное слово. Но есть нечто сверх знания, некий избыток. Нас с даром связывает отношение, выходящее за рамки круга, экономического взаимообмена, и за рамки теоретической и феноменологической детерминации. Вот это-то мышление, этот избыток, меня и интересует. Именно он, этот избыток и приводит круг в движение. Почему существует экономика? Почему имеет место обмен, в смысле Марселя Мосса? Почему делаются ответные подарки и притом с отсрочкой? Откуда происходит этот круговорот? Я никогда не говорил - это недоразумение, все время воспроизводящееся во Франции, - что нет такой вещи, как дар. Нет, я говорил прямо противоположное. При каких условиях мы можем говорить, что имеет место дар, если мы не можем задать его теоретически, феноменологически? Мой ответ: через опыт невозможности; т.е. его возможность возможна как невозможность. Я еще вернусь к этому.