Сад или зверинец?
«О, Сад, Сад!» - так начинается поэма Хлебникова «Зверинец». Да, это именно сад, огражденный и невероятный, населенный животными-аллегориями, животными, напоминающими о странных событиях и исконных поверьях, о неистребимой любви к родной русской земле.
А слова-то какие! Вкусные, емкие, чудесные! Мое любимое - «синий красивейшина», павлин. А как вам «сосеверянин», «завысокая жирафа»? «Наряды баскующие»? Видение поэта приводит в восторг: у моржа - голова Ницше, в носороге притаился Иван Грозный.
Да, зверинец подобный - место заповедное, как был заповедным зверинец, куда отправился царевич Хлор, герой сказки Екатерины II искать розу без шипов. Этот сад - русский, а присутствие животных экзотических расцвечивает его новыми красками, позволяет быть безграничным, объединяющим и переплавляющим все, в него попадающее.
Войдем же туда…
«Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, еще лишенным вечера, днем.
Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.
Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-желтый клюв - осенней рощице, - немного осторожен и недоверчив для него самого.
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков.
Где у австралийских птиц хочется взять хвост и, ударяя по струнам, воспеть подвиги русских.
Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего.
Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского.
Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.
Где в лице тигра, обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама.
Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью старосветских помещиков Гоголя.
Где завысокая жирафа стоит и смотрит.
Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа крылья странно распущенными. Не кажется ли ему, что он парит высоко над горами? Или он молится? Или ему жарко?
Где львы дремлют, опустив лица на лапы.
Где в малайском медведе я отказываюсь узнать сосеверянина и вывожу на воду спрятавшегося монгола, и мне хочется отомстить ему за Порт-Артур.
Где волки выражают готовность и преданность скошенными внимательно глазами.
Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой черной веерообразной ногой и после падает в воду, а когда он вскатывается снова на помост, на его жирном могучем теле показывается усатая, щетинистая, с гладким лбом голова Ницше.
Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов Слово о полку Игореви во время пожара Москвы».
Конечно, это лишь отрывки. Но после прочтения, пожалуй, и мы начнем думать, что «на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть бога».
А слова-то какие! Вкусные, емкие, чудесные! Мое любимое - «синий красивейшина», павлин. А как вам «сосеверянин», «завысокая жирафа»? «Наряды баскующие»? Видение поэта приводит в восторг: у моржа - голова Ницше, в носороге притаился Иван Грозный.
Да, зверинец подобный - место заповедное, как был заповедным зверинец, куда отправился царевич Хлор, герой сказки Екатерины II искать розу без шипов. Этот сад - русский, а присутствие животных экзотических расцвечивает его новыми красками, позволяет быть безграничным, объединяющим и переплавляющим все, в него попадающее.
Войдем же туда…
«Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, еще лишенным вечера, днем.
Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая.
Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черно-желтый клюв - осенней рощице, - немного осторожен и недоверчив для него самого.
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков.
Где у австралийских птиц хочется взять хвост и, ударяя по струнам, воспеть подвиги русских.
Где мы сжимаем руку, как если бы в ней был меч, и шепчем клятву: отстоять русскую породу ценой жизни, ценой смерти, ценой всего.
Где нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского.
Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.
Где в лице тигра, обрамленном белой бородой и с глазами пожилого мусульманина, мы чтим первого последователя пророка и читаем сущность ислама.
Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью старосветских помещиков Гоголя.
Где завысокая жирафа стоит и смотрит.
Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа крылья странно распущенными. Не кажется ли ему, что он парит высоко над горами? Или он молится? Или ему жарко?
Где львы дремлют, опустив лица на лапы.
Где в малайском медведе я отказываюсь узнать сосеверянина и вывожу на воду спрятавшегося монгола, и мне хочется отомстить ему за Порт-Артур.
Где волки выражают готовность и преданность скошенными внимательно глазами.
Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой черной веерообразной ногой и после падает в воду, а когда он вскатывается снова на помост, на его жирном могучем теле показывается усатая, щетинистая, с гладким лбом голова Ницше.
Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в часослов Слово о полку Игореви во время пожара Москвы».
Конечно, это лишь отрывки. Но после прочтения, пожалуй, и мы начнем думать, что «на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть бога».