Настоящий доцент. Евгений Гришковец - об отце
Евгений Гришковец мне нравится: он интересно пишет, очень интересно рассказывает. Близкие и понятные вещи с симпатичным мне чувством юмора.
Родителей не выбирают: их надо любить такими, какие они есть. Но вот о том, что рассказывает об отце Гришковец, я, наверное, мечтал бы. И хотел бы быть таким отцом своему сыну.
Доцент Валерий Борисович Гришковец сына своего Евгения, теперь известного режиссера, писателя и актера, баловал регулярно. Когда сын был школьником, он покупал ему дефицитные тогда джинсы, когда сын служил на флоте, навещал его в части, а когда Евгений решил организовать свой театр, помогал деньгами. Об отце Гришковец, который как раз славится проникновенными устными рассказами, рассказал нам под диктофон в машине по пути в аэропорт. Читатель тут найдет какие-то неровности и легкие шероховатости, которые мы трогать не стали - чтоб не пропала свежесть живой речи.
Про отца я практически никому никогда не рассказывал, потому что это сложная тема. Он у меня практически не присутствует в моих литературных произведениях. Никак - ни косвенно, ни непосредственно. Потому что отец - крайне необычный человек. А про необычных людей можно говорить только в мемуарах и каких-то таких отдельных от литературы жанрах. Прежде всего необычно то, что отец мой родился 1 мая. 1946 года. То есть в этом году ему исполняется 60. И довольно долго, лет до 7, я был совершенно уверен, что первомайская демонстрация и парад - это праздник в честь моего папы. Папа утром брал меня, мы красиво одевались, он мне давал флажок, говорил, что вот сейчас мы пойдем на его день рождения. И мы шли на центральную площадь Кемерово, где было много людей. И оттуда звучали голоса: «Да здравствуют работники камвольного комбината! Ура, товарищи!» И папа всем говорил: «Ой, ну что вы, не надо». А я сидел у него на плечах. «Да здравствуют работники коксохимзавода, ура, товарищи!» Он говорил: «Да ну что вы, бросьте...» Мы даже не подходили к колонне его института, а просто вот так как-то гуляли, и это был наш ритуал. Вообще очень многое во взаимоотношениях с отцом преобразилось в ритуалы. Я позже про них расскажу...
Должен сказать: конечно, это очень необычно - что мой отец молодой человек. Когда я родился, ему едва-едва исполнилось 20 лет. И я очень хорошо помню, что он очень много тратил на меня времени. И я помню, что ему было весело и интересно со мной. Я не думаю, что я был очень интересный ребенок, просто ему нравилось со мной возиться. И мне с отцом было очень интересно. Всегда! Это еще связано с тем, что мама-то работала побольше, потому что отец и учился на менее серьезном факультете - экономика, там не надо было чертить, а мама на технологическом, ей нужно было и чертить, и всякие лабораторные работы делать, и так далее. У отца было больше свободного времени. И потом, когда мы жили в Ленинграде, папа учился в аспирантуре, он был аспирантом - а мама-то вкалывала. Она работала инженером на ЛОМО, и ей приходилось еще подрабатывать, а отец получал свою 90-рублевую стипендию, и все. Я до сих пор не могу оценить отцовские профессиональные качества, потому что мне недоступна та сфера, которой он занимался. Вот. Он всегда говорил, что преподает в университете науку, которой не существует - научную организацию труда. То, чего в Советском Союзе не было.
Родители были молодые люди, они мотались по стране, я у них был единственный ребенок, и они никогда не оставляли меня на бабушку с дедушкой, они всегда меня тащили с собой куда-то. Мы ездили из Кемерово куда-то - восток, на запад либо на юг, в Среднюю Азию, бог знает куда. Мне было 2-3 года, это смутные воспоминания, состоящие из пятен, но это я помню... Конечно, мы ездили на поездах, потому что родители экономили здорово. И мне отец в пути позволял делать все, ну просто все. Лазить везде... Я, конечно, проходил по всему поезду и потом всех детей притаскивал в наше купе, и отец всеми нами занимался. При этом я сейчас понимаю, что ему было 20 с небольшим, - мальчик, мальчишка, пацан. Я в его годы не был на это способен! У меня в этом возрасте еще и собственного ребенка не было! Я в этом смысле все время поражаюсь. Я также поражаюсь тому, что вот сейчас мне 39, и когда меня отец провожал служить на флот, ему было столько лет, сколько мне сейчас. Это тоже в голове совершенно не укладывается. Как я его люблю!
Очень характеризует отца то, что часто мы ездили к малознакомым людям, с которыми он познакомился на каком-нибудь семинаре, студенческом или аспирантском.
Всегда был ужас один и тот же: как только большая станция, отец исчезает - тут же, сразу. Там толчея народа... И, конечно, он не появлялся до последнего. Уже поезд тронулся, нужно рвать стоп-кран, мама в истерике. Он появлялся, когда поезд уже тронулся, и, конечно, садился в последний вагон, уже на ходу, - с газетами, с мороженым, с каким-то непонятным киселем местного производства или бутылкой кефира - чего-то он все время раздобывал.
Он очень непоседливый человек. Невысокого роста, в прекрасной физической форме - в свое время занимался боксом. Конечно, отец мною всегда воспринимался как очень и очень красивый человек. Я понимаю, что если бы у меня была такая же внешность, как у отца, то я бы уже сыграл все романтические роли, какие только бывают в кинематографе.
Он всегда одевался иначе. Как это было можно? Ну понятно, что он носил те же туфли ЦЕБО чешского производства, какие продавались в центральном универмаге города Кемерово. Но они на нем смотрелись иначе. Потому что его брюки, тоже какие-нибудь гэдээровские или румынские, - были чуть-чуть длиннее, чем у всех его коллег, и была снизу такая складка, как надо. Если он надевал белую рубашку, то у него был галстук модно завязан, а если не было галстука, то рубашка была расстегнута на пару пуговиц. И воротник лежал под пиджаком так, как надо. Ему страшно шли тонкие свитера, водолазки. Он не очень много зарабатывал, и не было у нас каких-то знакомых среди товароведов или директоров магазинов. Но отец всегда одевался здорово. Всегда. Этому он много времени уделял сам и очень следил за тем, чтобы и я к этому относился внимательно. Он старался меня одевать по возможности модно с ранних лет. Привозил мне откуда-то - из Москвы, из Ленинграда, а потом из ГДР и Чехословакии - джинсы, туфли.
И как он со мной общался... Я обожал, когда именно отец меня забирал из детского сада. Если зима, он вез меня на санках, вез быстро. И не жалел времени, чтобы зайти на горку и там дать мне время покататься, а то и со мной вместе прокатиться, - что было совсем здорово. По пути домой был ритуал с покупкой всегда одного и того же. Это был молочный коктейль за 10 копеек, который взбивался, если кто помнит, в алюминиевой чашке. И туда добавлялся сироп из конуса. И покупалось пирожное «Картошка», 22 копейки стоило, маленькое и очень твердое, и три таких вот кремовых глазка, как у настоящей картошки. Про это и не нужно было напоминать, просто я ускорял шаг, когда мы подходили к булочной. Иногда, когда папа забирал меня из детсада, мы шли по Институтскому, кажется, проспекту, я смутно помню - и там на углу стояла такая будка, в которой пиво продавали на разлив. Я хорошо помню, это была весна моего последнего года пребывания в детском саду, и именно в Ленинграде выработался этот ритуал, потому что разливного пива в Кемерово в те времена не было так запросто. Парню было 26 лет, а мне - 6. И вот отец всегда покупал большую кружку - и маленькую, которую тут же отдавал мне. И я из нее отпивал, мне нравился первый глоток пива - потому что он был холодный и горьковатый. Дальше мне уже не нравилось, и я не пил. И дальше отец каждый раз играл одно и то же, чему я всегда радовался, я ждал этого и получал сполна. Выпив свою кружку, он спрашивал меня: «Постой, ты что, не выпил, что ли?» Я говорил, нет. Ну ладно, я допью. Ну давай. Он всегда играл это удивление...
Еще отец очень здорово рассказывал мне сказки. Они все были построены по типу сериала и заканчивались всегда на каком-то ключевом интересном месте, и там требовалось от меня засыпание, отец говорил, что иначе он не будет завтра рассказывать. Там были два героя. Один - некий восточный витязь Хаджи Али, это я очень хорошо помню. Это был такой квест, все время нужно было кого-то находить, расколдовывать. Какой-то волшебный перстень, какие-то сложные цифры, вычисления... Еще помню, что у всех плохих в этой сказке была черная кровь, и когда он голову отрубал какому-то змею, из него текла черная кровь, и от крови вырастали черные растения. Там было много деталей, которые меня поражали. А у меня память всегда была хорошая, и я пересказывал куски этих сказок в детском саду на сончасе. И воспитательница однажды сказала: «Ну ты принеси эту книжку, мы все почитаем! Что ж ты ее зажал!»
А другой персонаж был совсем здоровский: живое существо - маленький самолет, который самостоятельно сражался с фашистами. Это был такой вот как бы неуловимый мститель. По-моему, гениальный персонаж для какого-то мультсериала. При этом читать я отца не просил, это была мамина прерогатива, потому что отец сразу же засыпал. Как только он начинал мне читать - днем это происходило, утром, в поезде или вечером дома - он тут же начинал засыпать. Он читал, тянул фразы, у него начинали закрываться веки, я ему начинал пальцами открывать глаза, но это мало помогало.
Я также помню, например, что отец внимательно относился к таким вещам, которые могли у кого-то другого вызвать раздражение или гнев. Я помню, мы купили карасей, и несколько из них оказались живые. Я устроил истерику, говорил, что их убивать нельзя. Их выпустили в ванну, они там плавали два дня, а потом мы с отцом пошли на озеро, это довольно далеко, их выпускать.
И, конечно, родители мне делали всегда подарки, которые, я полагаю, были им не очень по средствам. Подарком, который меня больше всего поразил, были санки «Чук и Гек» - с мягким сиденьем и с рулем. Я помню, на Новый год я утром проснулся... Мне как раз исполнилось 8 лет. И возле кровати стояла огромная такая коробка, на которой было написано Чук и Гек. Я знал, что это такое: я уже видел такие санки и однажды даже их потрогал. И вот теперь мне их подарили. Я смотрел на коробку и просто не верил своим глазам. Это все равно что сейчас... Не знаю, с чем сравнить - по моим ощущениям, это даже с «бентли» сейчас не сравнить.
Отец всегда меня брал на такие серьезные мероприятия, - рыбалка с мужиками. И, в общем, не тяготился мной совсем. И я помню, если кто высказывал по этому поводу какое-то неудовольствие, отец не принимал никаких возражений, он просто брал меня, и все. Он старательно - правда, пару раз выматерившись - помогал мне распутать мои запутавшиеся лески, снимал рыбу, если она мне попадалась на крючок. При этом отец всегда обладал и обладает очень порывистым, вспыльчивым и непоследовательным характером таким. И наши отношения до сих пор очень-очень тесные и близкие, в том смысле, что мы постоянно ругаемся. И конечно, то, как меня отец поддержал в том, что делаю - это вообще не переоценить. Он все-таки был довольно крупным чиновником в свое время в Кемерово, у него были возможности... Но в том, чем я занимался - как поможешь-то? Не поможешь. Не подскажешь же, какое слово написать... Но он всячески поддерживал мой театр. Он не дал сдать наше помещение в аренду, - а тогда ведь, в 93-94 году, все, что можно, сдавали в аренду под склады.
Потом, в 96-97-м году, когда я все еще занимался театром, хотя средств к существованию это не приносило, он мне задал вопрос: «Сколько ты еще будешь этим заниматься?» Я ответил - всегда, и он это принял... И все время поддерживал. Я у него ничего не просил, но всегда понимал, что отец, если я к нему приду и попрошу, непременно поможет. Это уже само по себе давало некую свободу, я знал, что у меня всегда отец за спиной. Это всегда чувствовалось. Я был не один в поле воин...
Мы с отцом очень похожи. Я нахожу в себе и то, что мне в отце нравится - и то, что не нравится; у любви же не должно быть никаких причин. Меня многое в отце раздражало: он, например, возьмет что-то, положит в карман - и обязательно по этому карману похлопает. Мне всегда это не нравилось - и вдруг я себя поймал на том, что и я так делаю. У меня руки стали точно такие же, как у него. Абсолютно! У него такие же крупные сосуды на руках, и мне нравилось пальцем их двигать под кожей. И сейчас у меня такие же, и мой сын это делать начинает. И это меня приводит в полнейшее изумление: как это так? Я смотрю на свои руки - и вижу отцовские руки.
Отец у меня настоящий подлинный однолюб. Они с мамой вместе с 7-го класса, это сколько лет уже? Даже и не разберешься, сколько...
Когда им было по 40, а я служил на флоте, меня не было год дома, они соскучились, и у них родился мой брат Алеша. У нас с ним такая же разница, как у меня с отцом. Это тоже многое об отце говорит, и о маме тоже.
И вот еще за что я отцу невероятно благодарен. Он у меня не музыкальный человек, не меломан, в его жизни музыка не имела какого-нибудь существенного значения. А я всегда очень любил музыку. И вот в 80-м году, когда мне было 13 лет, отец мне купил магнитофон «Маяк-205». Он стоил довольно дорого, и его еще нужно было достать - но отец достал мне. Я не очень его упрашивал, мне не нужно было его убеждать!
Что сейчас, в сегодняшней ситуации, эквивалентно тому магнитофону? Бог знает. Даже непонятно. Компьютер? Но компьютер сейчас в каждом доме. А «Маяк-205» - это было е-мое. Я с ним ездил через весь город, чтоб записывать у друзей музыку, у них были пластинки и хороший проигрыватель, а у меня магнитофон. Ребята делали себе записи, я себе, и мы были счастливы. Это было серьезное приобретение. А отец - совершено не меломан... Я сейчас понимаю, что он сделал... Когда мой сын, которому сейчас 2 года, вырастет и обратится ко мне с такой же серьезной просьбой - смогу ли я так же, как отец, не вдаваясь в подробности и не требуя никаких объяснений, понять, что это важно - купить что-то эквивалентное тому магнитофону?
Не знаю...
Автор: Игорь Свинаренко
Фото из архива Евгения Гришковца
Ссылка