Праздник и Пустота
Ольга Балла
Праздник и Пустота
http://www.znanie-sila.ru/online/issue_3022.html
«Знание-Сила», 2004, № 12
Здесь помещается в расширенном варианте.
Черное время
Еще ничего не изменилось. Салата, который до одурения резали весь вечер, осталось много, утка с яблоками почти не съедена. А еще - колбаса, ветчина, шпроты, холодец, селедка под шубой... Но из всего как бы вынут стержень. Все это только что было обещанием (чего? А чего угодно. Всего!), и вот оно - уже всего лишь еда, которую придется доедать. Да и есть-то уже не хочется. На часах - первые минуты нового, необжитого года.
И сколько еще тут сидеть? И зачем? За письменный бы стол! К компьютеру! Там всегда ясно, что, как и зачем делать. Книжку бы умную почитать!… да ведь обидятся: «Как можно: Новый год - а ты!…»
Все опять было так, как будто торопились на уходящий поезд, который едет (каждый год верится!) - конечно же, в счастье. В новую, прекрасную, осмысленную жизнь с чистого листа. "Успеть до двенадцати!.. Скорей!.." И ведь даже успели! Вскочили в последнюю минуту! Захлопнули за собой дверь!… А поезд никуда не поехал. А поезда-то никакого и не было.
Ну как могут взрослые люди из года в год вот так морочить себе голову?!
Золотистое, живое, подвижное предновогоднее время сменяется черным безвременьем как-то вдруг, сразу, в обрыв. Нет пустее, бессмысленнее дня, чем первое января. Квинтэссенция пустоты. Второго уже легче: год, поначалу слепой, пустой, растерянный, понемногу наливается тёплым, пульсирующим временем. Даже не верится. Ну... будем жить!
Праздники стали прорехами в бытии. Разрывами - если не болезненными, то, во всяком случае, довольно неудобными - естественной ткани жизни. Праздники мешают. Ну хоть бы действительно отдохнуть - так нет же, надо (кому, для чего? а что будет, если не?..) делать массу совершенно "ритуальных" дел: что-то покупать, готовить, надевать, устраивать, изображать... Да скорей бы уже на работу, в конце концов. В осмысленный, привычный, удобный порядок жизни.
От праздника к праздности... а обратно?
Праздник всегда давался людям известным усилием - не хуже будней. Только это были усилия другого типа (воздержание от запрещенной на время работы - тоже усилие). Едва казалось, что достаточно, скажем, просто наесться, напиться и отоспаться, без всяких усилий праздник переставал быть праздником, превращался в праздность - в пустоту.
Так вырождались традиционные праздники во все более посттрадиционных обществах, но тут же конструировались новые. Всякая новая власть, начиная по меньшей мере с Великой Французской революции, едва придя, учреждала собственные праздники, устанавливала собственную разметку мирового времени. И в такую разметку всегда, непременно должно было входить два типа ячеек: будни и праздники.
И совсем не потому, что человеку надо «отдохнуть» - вернее, не в первую очередь. Отдохнуть и в буднях можно: привычная рутина отлично поддерживает. Праздник же, как показывает исторический опыт, гораздо чаще утомлял - да еще как! Он, похоже, отродясь не был чистой релаксацией. Конечно, он отменял какую-то часть будничных условностей - но взамен нагружал человека таким количеством новых, выдержать которые можно было, пожалуй что, лишь благодаря тому, что праздник, слава Богу, всё-таки занимает ограниченное время - как правило, меньшее, чем будни.
Условности, конечно, остались и по сей день, только переживаются они совсем иначе, чем в цветущую пору своего возникновения. Всё чаще - как, в основном, досадная помеха: ну можно же без этого?! Ну отчего нельзя просто отдохнуть, в конце концов? Плюнуть на всё, уехать куда-нибудь, побыть наедине с собой...
Отдохнуть-то можно. Одна беда: тогда праздник перестанет быть вполне праздником. Он и перестаёт.
Праздник опустошен. "Расколдован" до самых корней.
Незащищенность и защита
Праздник - такое "пространство во времени", когда человек не защищен привычной будничной рутиной. Мы вообще склонны недооценивать ее великое защитное значение. Плотно сплетенная сетка повседневных забот не дает проникать в человека - до поры до времени хотя бы - разрушительным вещам, каковы и большие метафизические вопросы, и озабоченность смыслом жизни, и страх смерти, и много чего еще, что по своему размеру не вписывается в эту самую рутину и ее задачи. Снимая с себя панцирь будней, человек делается уязвимым для проникновения в него иных, внебудничных сил. А вот каких, вопрос отдельный и совсем неоднозначный.
Праздник - оголенное, уязвимое пространство. В это зияние в ткани бытия прежде входили (человек их впускал!) Божества, Предки, Духи, силы природы... Но чем позже, тем активнее сквозь него стали внедряться силы вполне мирские. Например, государство с его идеологией - ему так хочется стать сакральным! Так называемых государственных праздников в постсоветской России, например, аж восемь штук. Их вряд ли кто-нибудь перечислит - и не по слабости памяти, а потому, что этим дням сильно не хватает "праздничной энергии". Здесь и рудименты советской идеологии типа "Дня примирения и согласия" (с чем предлагается согласиться и примириться в годовщину дня, провозглашенного в свое время радикальным отказом от всего "старого мира"?), "Дня защитника Отечества", учрежденного некогда под совсем другим именем в память весьма спорных побед Красной армии в 1919 году, и 8 марта, который когда-то был Международным женским днем, а теперь стал и не вспомнить чем. И зачатки новых идеологических конфигураций вроде "Дня государственного флага России" или "Дня независимости России" не слишком тоже понятно, от кого. И православные праздники, тоже как будто претендующие на статус государственных (вот, например, Рождество - с 1991 года выходной, даже для не христиан и неверующих!) И наконец, Новый год, который уже совсем неизвестно что, всего-то смена календаря, зато Самый-Самый Главный Праздник.
Что все эти праздники в своей непостижимой совокупности хотят от человека? Что ему в такой ситуации делать и как от всего этого защититься? Только одним способом. Выработать в себе невосприимчивость к празднику: к агрессии всего того, что в это время на разные голоса заявляет свои права на овладение нами. Вот люди в основном и сходятся на том, что все это - возможность заняться не переделанными в будни частными делами. Это даже традицию создает. Государство объявляет "Праздник весны и труда" вкупе с Праздником Победы, а обыватели массово едут на дачу и занимаются посадками. И все как бы в порядке: праздничное (скорее уж постпраздничное) пространство как бы заново обжито. Увы, увы...
Но все-таки: благодаря чему, кроме совсем уж чистой инерции, праздник остается праздником? Что его держит в этом качестве? Что сопротивляется его превращению в простой перерыв в работе или в переключение на работу другого типа?
Как ни смешно, это... регулярность.
Культура ожидания
Именно так, чистая форма: праздник возвращается в одно и то же время, , не раньше и не позже заранее известного срока. И человек имеет возможность - скорее даже вынуждается: самим ритмом организации жизни - готовиться. Даже если он готовится только внешне, это никогда не остается без внутренних последствий. Любые регулярные внешние действия собирают нас внутренне. Даже если это мытье окон каждый раз перед Первым мая, которое нам ни за что в жизни не придет в голову принимать всерьез в качестве "Дня международной солидарности трудящихся". Регулярность приводит душу в порядок.
Разумеется, это только начало, но пока мы не об этом. Пока мы - о том, что ничто внешнее в таком странном смыслообразовании, как культура, не остается без внутренних последствий - и заставляет задаваться вопросами о том, каковы эти последствия могут быть. Любая форма - особенно пустая, опустошенная! - заставляет тревожиться: а чем мы можем ее наполнить? Это механизм настройки человека на переживание чего-то, чего в буднях не пережить. Просто в силу самой их (и его) организации.
Можно, например, сказать, что этот предмет особого переживания - «сакральное». «Вертикальное» измерение жизни, которое мы все в процессе новоевропейского «расколдовывания» мира потеряли. Одно смущает. «Сакральное» в его отличии от профанного придумал, сколько помнится, в XIX-м веке Эмиль Дюркгейм. «Расколдовыванье» мира - в ХХ-м Макс Вебер. А вот первобытные люди или аборигены Австралии - как, впрочем, и крестьяне где-нибудь в Костромской губернии век-полтора назад - и вообразить себе не могли бы, что по праздникам они входят в общение с чем-то «сакральным». Но жизнь у них совершенно чётко делилась на будни и праздники. Как бы эти две категории ни назывались. Всегда.
Сакральное, конечно, было. И переживание его было, - даже когда люди не знали, как оно называется. Другое дело, что, может быть, не сразу, не с начала времен: между тем праздник, подозревают исследователи, возник не просто одновременно с человеком, но и чуть ли не раньше - его зачатки обнаруживают даже «в некоторых массовых ритуалах обезьяньих сообществ». Очень сомнительно, что наших волосатых предков сильно волновало сакральное или преобразование Хаоса в Космос (это тоже называют - и вполне справедливо - в числе базовых функций праздника).
Я, то есть, вот о чём: у праздника как особого состояния жизни, которое упрямо воспроизводится на всех исторических материалах включая доисторические состояния и даже, может быть, постисторические, если такие когда-нибудь наступят - явно есть какие-то назначения, задания, которые в известном смысле независимы от всех его традиционных - и дотрадиционных, и посттрадиционных - наполнений и интерпретаций. И даже от «вертикальных» и «горизонтальных» измерений, хотя это кажется очень существенным.
Сакральное же - как предмет переживания - не только было, но и оставило по себе явственные следы.
Они ощущаются даже до сих пор: в виде, пусть смутного, чувства, что в праздник надо переживать что-то значительное. Люди нашей весьма посттрадиционной культуры так хотят верить в это, что они это «значительное» - под любыми мыслимыми именами - действительно переживают (или им кажется, что они это переживают, что по большому счету одно и то же).
Новый год «почему-то» очень упорно держится в качестве самого сильного стимула таких переживаний.
От каких бы то ни было традиционных действий в связи с ним - свидетельствует статистика - не отказываются даже те, кто не отмечает день собственного рождения. То есть, из всех праздников, которые отмечают наши соотечественники, если верить опросам, больше всего людей празднуют именно Новый год. Нужды нет, что 31 декабря - праздник исторически весьма поздний, а всеми известными нам условностями, которые кажутся такими неотъемлемыми (ёлка - дед Мороз - Снегурочка - конфетти - мишура…), он и вовсе оброс лишь в последние полтора-два века, позаимствовав их без лишнего разбору из чрезвычайно разных источников (от Рождества в домах петербургских немцев первой половины ХIХ века до сказки А.Н. Островского второй половины того же столетия): всё равно, этот переход из одного календарного периода в другой переживается как имеющий чуть ли не космогоническую значимость.
Этот массовый новогодний самообман вкупе с соответствующей атмосферой как-то задевает даже тех, кому уже ни во что не верится. Думалось мне, помню, в язвительном отрочестве: люди себя «заводят», как часы, выполнением праздничных ритуалов и условностей, чтобы исправно «тикать» заданный интервал времени… Заводят, заводят. И извлекают из праздничных условностей те состояния, которые им нужнее всего - или свойственнее всего. Лишь бы годились на роль «значительного», «существенного». Такого, что - даже когда оно только наше, личное - одновременно превосходит нас в нашей человеческой малости и случайности. (Не потому ли так хорошо и подходит для таких целей Новый Год - который, в отличие от личных дат, всё-таки можно соотнести с переменой в состоянии самого мироздания?)
Это может быть и возвращение в детство или юность (как-де в самое подлинное, самое искреннее, самое неиспорченное свое состояние), и чувство обновления жизни - и приведения, в связи с этим, души в новый, отчетливый, бодрый, внимательный порядок, и чувство единения с некой общностью людей, к которой хочется принадлежать… А вот всё-таки - обманывает праздник: послепраздничная пустота - какой-то уж слишком чуткий индикатор того, что - не то, не то…
Да, конечно, в ходе новоевропейского развития понимание метафизического смысла происходящего было утеряно. Но чувство осталось - и упорно воспроизводится на разных материалах, вплоть до самых неподходящих. Терпит поражение ну каждый Божий год - и всё равно ведь воспроизводится! А раз оно так упорствует, значит, людям это зачем-то надо. Значит, мы тут имеем дело с чем-то куда более стойким и глубоким, чем иллюзия. Так люди ждут преображения, перехода в новое состояние Бог весть от чего, вплоть до какого-нибудь приёма в пионеры. А кто-то искренне думал и чувствовал все советские годы, что должен переживать нечто особенное 7 ноября - в годовщину рождения советского Космоса из дореволюционного Хаоса. И ведь переживали, честное слово, переживали.
(Между прочим: понимание смысла происходящего, да еще метафизического - всегда было, сдается мне, уделом немногих избранных. А на долю всех остальных всегда оставалось в основном чувство).
Ритуал - своего рода лифт, поднимающий по заданным маршрутам на заданных участках бытия. Архитектура же нашего посттрадиционного пространства парадоксальна: постсоветский лифт вполне советской модели не поднимает нас уже решительно никуда. Сохраняя как будто все формальные черты приличного «лифта», он движется по горизонтали. Советские, а затем и постсоветские ритуалы и празднества укладывались и по сей день укладываются в лунки, выдолбленные ритуалами традиционными - вынуждены принимать их форму. Но вместе с формой, однако, они волей-неволей перенимают и еще кое-что, от нее неотделимое. Память этой формы.
In the middle of nowhere: Переизобретение сакрального
Праздник в его нынешнем состоянии - конечно, конструкция приближения к Большому, Высокому, Значительному - но такого, чтобы, не дай Бог, не приблизиться к нему всерьёз! (Типа сооружения себе крыльев из тряпок, досок… - на которых лететь-то собираешься, но заведомо знаешь, что слишком далеко не улетишь. Это самодельные крылья для ближних полётов). Не увидеть его в лицо, по-настоящему! - во всей его грозности, надчеловечности, требовательности… Праздник сегодня - конструкция приемлемых масок того, что Дюркгейм назвал «сакральным», но можно назвать и иначе: удобоваримых, понятных без объяснений, доступных без избыточного напряжения. Он - в той же мере переживание потребности в Большом и Значительном, что и защита от него, фильтр.
От этого - и пустота: настоящего не видно.
А между тем для регуляции этой самой защищающей повседневности просто как воздух нужны Большие, Превосходящие нас силы, культуру восприимчивости к которым века подряд формировал в человеке праздник. Без Большого защищающая повседневность плохо держится, не греет в мировой пустоте. Лишившись надежной, "сакрально" санкционированной разметки временного пространства, человек оказался "посреди нигде".
Может быть, только опустошившись, «выхолостившись» от прежних своих, когда-то таких надёжных смыслов, праздник сможет выполнить одно из своих назначений, которые в прежних культурных состояниях не были явными. Ведь тогда (предположительно) отношения человека и с Сакральным, и со всякими «горизонтальными» - социальными смыслами праздника были как-то налажены, автоматизированы, - а потому по большому счету не проблематизировались. Вообще-то, человек бы их проблематизировать и не должен: их надо доверчиво переживать, тогда они только и работают. Если их начинают проблематизировать - значит, что-то стало разлаживаться, воздуха стало не хватать. И это - повод для серьёзной смысловой работы.
Утраченное Большое узнается по своеобразным пустотам, оставленным им, покинутым, в теле культуры. Так пустоты в помпейском окаменевшем пепле верно хранят очертания давным-давно истлевших тел. Это пусто место и в забвении помнит, что оно свято. И уже хотя бы потому И уже хотя бы потому - пусто быть не должно. Просто не может. Приходится домысливать - что в своем роде бывает ничуть не менее продуктивно.
В сущности, всю работу по «изобретению» сакрального нам надо начинать заново - и это одна из «притч», которую рассказывает нам пустота «постпраздничного» чёрного времени: если не понимание, то по крайней мере чувство того, что мы - вот в такой помпейской пустоте. Одна, но не единственная.
Потому мы и переживаем этот несчастный Новый год как что-то изначальное и вечное, что для нас это и есть путь включения в Изначальное и Вечное. Без дураков. Да, "глухие, кривые, окольные тропы". Но это тропы туда же, куда ведут все дороги.
В каком-то смысле ведь совсем не важно, что именно указывает нам дорогу или направление. Да, плохо указывает. Неточно. Смутно. Не в ту сторону куда-то указывает. Но ведь указывает же!
Даже теперь, в скудном своем состоянии с шампанским, салатом оливье и "Голубым огоньком" или его аналогами по телевизору ночь напролет, Новый год - магическое возобновление жизни мира и человека. Совершенно серьезно. Дело ведь не в том, что все эти формы - поздние конструкты, а в том, что чувства в связи с ними, по их поводу проживаются совершенно настоящие. Этим чувствам надо было найти опору, осязаемый повод - вот и нашли.
Освободившийся от глубоких, смертельно всерьез принимаемых традиций и "вертикальных" смыслов ("горизонтальные" типа связей с социумом смыслы еще как-то работают, и то хорошо), человек - снова в начале долгого детства. Он снова мастерит своих идолов из пластилина, спичек, конфетных оберток и прячет их между заветных корней одному ему известных деревьев. Но означают они, в сущности, то же самое, что века подряд означали роскошные храмы, превратившиеся затем в памятники архитектуры и в предметы туристского отпускного любопытства. В обертке с пластилином теперь может оказаться куда больше смысла. Правда, и здесь ничего не гарантировано. Все - на свой страх и риск.
Двудомье
"Черное время" после праздника - как переселение из дома в дом. Проходим через улицу, где холодно и ветрено.
Человек в Хаосе мира строит себе защищающие Дома из традиций, обыкновений, ритуалов, условностей и живет на два дома - в буднях и в празднике. Это - дома с разными укладами, но оба они - дома. Наличие обоих - даже если и тот, и другой в процессе вырождения посттрадиционной культуры стали представлять собой нечто очень плоское, типа в будни - рутина, а в праздник - выспаться, наесться-напиться и смотреть телевизор - создают объемность переживания мира.
Праздник "переключает" человека, дает ему возможность - скорее, даже заставляет его - взглянуть на свои будничные состояния и занятия извне. Тем уютнее кажется "новый" дом, когда мы в него окончательно переселимся и обживем его, когда новый-старый порядок, от которого мы успели отвыкнуть, снова станет нас поддерживать. Праздник - обретение других возможностей самих себя. И понимания того, что и они преходящи и частичны.
Поэтому даже сейчас важно и войти в праздник, и покинуть его - и испытать неуют, незащищенность без него, чтобы тем острее пережить новый уют и новую защищенность будней.
"Черное время" - вот уж действительно тень, которую праздник отбрасывает позади себя, - нормальная реакция на утрату уходящего с праздником Значительного, очередной раз не давшегося в руки, или хотя бы чувства возможности его. И эту утрату тоже следует прожить в полной мере. От нее нельзя отворачиваться. То есть отвернуться-то можно, но тогда мы не поймем ее собственных, несомненных, ничем не заменимых смыслов.
Праздник и должен обманывать ожидания: в этом, если угодно, одна из очень важных его правд. Оборвавшись в послепраздничную пустоту, он и должен давать нам понять, что не нашли мы окончательного смысла своего существования, что не получилось у нас желанного обновления, что наши тропы, как бы они ни были нам милы и удобны, - действительно глухие, кривые и окольные. Надо продолжать поиски.
Праздник - резервуар инаковости. Вернее, такой - пустой, - который инаковостью можно наполнить. Теперь уже какой хочешь: традиция ничего всерьез и не требует. Но тем ситуация требовательнее: то, что раньше обеспечивала традиция, человек должен устроить себе самостоятельно. Не потому, что самостоятельно лучше (это еще не факт).
А просто потому, что, увы, нет другого выхода.
Праздник и Пустота
http://www.znanie-sila.ru/online/issue_3022.html
«Знание-Сила», 2004, № 12
Здесь помещается в расширенном варианте.
Черное время
Еще ничего не изменилось. Салата, который до одурения резали весь вечер, осталось много, утка с яблоками почти не съедена. А еще - колбаса, ветчина, шпроты, холодец, селедка под шубой... Но из всего как бы вынут стержень. Все это только что было обещанием (чего? А чего угодно. Всего!), и вот оно - уже всего лишь еда, которую придется доедать. Да и есть-то уже не хочется. На часах - первые минуты нового, необжитого года.
И сколько еще тут сидеть? И зачем? За письменный бы стол! К компьютеру! Там всегда ясно, что, как и зачем делать. Книжку бы умную почитать!… да ведь обидятся: «Как можно: Новый год - а ты!…»
Все опять было так, как будто торопились на уходящий поезд, который едет (каждый год верится!) - конечно же, в счастье. В новую, прекрасную, осмысленную жизнь с чистого листа. "Успеть до двенадцати!.. Скорей!.." И ведь даже успели! Вскочили в последнюю минуту! Захлопнули за собой дверь!… А поезд никуда не поехал. А поезда-то никакого и не было.
Ну как могут взрослые люди из года в год вот так морочить себе голову?!
Золотистое, живое, подвижное предновогоднее время сменяется черным безвременьем как-то вдруг, сразу, в обрыв. Нет пустее, бессмысленнее дня, чем первое января. Квинтэссенция пустоты. Второго уже легче: год, поначалу слепой, пустой, растерянный, понемногу наливается тёплым, пульсирующим временем. Даже не верится. Ну... будем жить!
Праздники стали прорехами в бытии. Разрывами - если не болезненными, то, во всяком случае, довольно неудобными - естественной ткани жизни. Праздники мешают. Ну хоть бы действительно отдохнуть - так нет же, надо (кому, для чего? а что будет, если не?..) делать массу совершенно "ритуальных" дел: что-то покупать, готовить, надевать, устраивать, изображать... Да скорей бы уже на работу, в конце концов. В осмысленный, привычный, удобный порядок жизни.
От праздника к праздности... а обратно?
Праздник всегда давался людям известным усилием - не хуже будней. Только это были усилия другого типа (воздержание от запрещенной на время работы - тоже усилие). Едва казалось, что достаточно, скажем, просто наесться, напиться и отоспаться, без всяких усилий праздник переставал быть праздником, превращался в праздность - в пустоту.
Так вырождались традиционные праздники во все более посттрадиционных обществах, но тут же конструировались новые. Всякая новая власть, начиная по меньшей мере с Великой Французской революции, едва придя, учреждала собственные праздники, устанавливала собственную разметку мирового времени. И в такую разметку всегда, непременно должно было входить два типа ячеек: будни и праздники.
И совсем не потому, что человеку надо «отдохнуть» - вернее, не в первую очередь. Отдохнуть и в буднях можно: привычная рутина отлично поддерживает. Праздник же, как показывает исторический опыт, гораздо чаще утомлял - да еще как! Он, похоже, отродясь не был чистой релаксацией. Конечно, он отменял какую-то часть будничных условностей - но взамен нагружал человека таким количеством новых, выдержать которые можно было, пожалуй что, лишь благодаря тому, что праздник, слава Богу, всё-таки занимает ограниченное время - как правило, меньшее, чем будни.
Условности, конечно, остались и по сей день, только переживаются они совсем иначе, чем в цветущую пору своего возникновения. Всё чаще - как, в основном, досадная помеха: ну можно же без этого?! Ну отчего нельзя просто отдохнуть, в конце концов? Плюнуть на всё, уехать куда-нибудь, побыть наедине с собой...
Отдохнуть-то можно. Одна беда: тогда праздник перестанет быть вполне праздником. Он и перестаёт.
Праздник опустошен. "Расколдован" до самых корней.
Незащищенность и защита
Праздник - такое "пространство во времени", когда человек не защищен привычной будничной рутиной. Мы вообще склонны недооценивать ее великое защитное значение. Плотно сплетенная сетка повседневных забот не дает проникать в человека - до поры до времени хотя бы - разрушительным вещам, каковы и большие метафизические вопросы, и озабоченность смыслом жизни, и страх смерти, и много чего еще, что по своему размеру не вписывается в эту самую рутину и ее задачи. Снимая с себя панцирь будней, человек делается уязвимым для проникновения в него иных, внебудничных сил. А вот каких, вопрос отдельный и совсем неоднозначный.
Праздник - оголенное, уязвимое пространство. В это зияние в ткани бытия прежде входили (человек их впускал!) Божества, Предки, Духи, силы природы... Но чем позже, тем активнее сквозь него стали внедряться силы вполне мирские. Например, государство с его идеологией - ему так хочется стать сакральным! Так называемых государственных праздников в постсоветской России, например, аж восемь штук. Их вряд ли кто-нибудь перечислит - и не по слабости памяти, а потому, что этим дням сильно не хватает "праздничной энергии". Здесь и рудименты советской идеологии типа "Дня примирения и согласия" (с чем предлагается согласиться и примириться в годовщину дня, провозглашенного в свое время радикальным отказом от всего "старого мира"?), "Дня защитника Отечества", учрежденного некогда под совсем другим именем в память весьма спорных побед Красной армии в 1919 году, и 8 марта, который когда-то был Международным женским днем, а теперь стал и не вспомнить чем. И зачатки новых идеологических конфигураций вроде "Дня государственного флага России" или "Дня независимости России" не слишком тоже понятно, от кого. И православные праздники, тоже как будто претендующие на статус государственных (вот, например, Рождество - с 1991 года выходной, даже для не христиан и неверующих!) И наконец, Новый год, который уже совсем неизвестно что, всего-то смена календаря, зато Самый-Самый Главный Праздник.
Что все эти праздники в своей непостижимой совокупности хотят от человека? Что ему в такой ситуации делать и как от всего этого защититься? Только одним способом. Выработать в себе невосприимчивость к празднику: к агрессии всего того, что в это время на разные голоса заявляет свои права на овладение нами. Вот люди в основном и сходятся на том, что все это - возможность заняться не переделанными в будни частными делами. Это даже традицию создает. Государство объявляет "Праздник весны и труда" вкупе с Праздником Победы, а обыватели массово едут на дачу и занимаются посадками. И все как бы в порядке: праздничное (скорее уж постпраздничное) пространство как бы заново обжито. Увы, увы...
Но все-таки: благодаря чему, кроме совсем уж чистой инерции, праздник остается праздником? Что его держит в этом качестве? Что сопротивляется его превращению в простой перерыв в работе или в переключение на работу другого типа?
Как ни смешно, это... регулярность.
Культура ожидания
Именно так, чистая форма: праздник возвращается в одно и то же время, , не раньше и не позже заранее известного срока. И человек имеет возможность - скорее даже вынуждается: самим ритмом организации жизни - готовиться. Даже если он готовится только внешне, это никогда не остается без внутренних последствий. Любые регулярные внешние действия собирают нас внутренне. Даже если это мытье окон каждый раз перед Первым мая, которое нам ни за что в жизни не придет в голову принимать всерьез в качестве "Дня международной солидарности трудящихся". Регулярность приводит душу в порядок.
Разумеется, это только начало, но пока мы не об этом. Пока мы - о том, что ничто внешнее в таком странном смыслообразовании, как культура, не остается без внутренних последствий - и заставляет задаваться вопросами о том, каковы эти последствия могут быть. Любая форма - особенно пустая, опустошенная! - заставляет тревожиться: а чем мы можем ее наполнить? Это механизм настройки человека на переживание чего-то, чего в буднях не пережить. Просто в силу самой их (и его) организации.
Можно, например, сказать, что этот предмет особого переживания - «сакральное». «Вертикальное» измерение жизни, которое мы все в процессе новоевропейского «расколдовывания» мира потеряли. Одно смущает. «Сакральное» в его отличии от профанного придумал, сколько помнится, в XIX-м веке Эмиль Дюркгейм. «Расколдовыванье» мира - в ХХ-м Макс Вебер. А вот первобытные люди или аборигены Австралии - как, впрочем, и крестьяне где-нибудь в Костромской губернии век-полтора назад - и вообразить себе не могли бы, что по праздникам они входят в общение с чем-то «сакральным». Но жизнь у них совершенно чётко делилась на будни и праздники. Как бы эти две категории ни назывались. Всегда.
Сакральное, конечно, было. И переживание его было, - даже когда люди не знали, как оно называется. Другое дело, что, может быть, не сразу, не с начала времен: между тем праздник, подозревают исследователи, возник не просто одновременно с человеком, но и чуть ли не раньше - его зачатки обнаруживают даже «в некоторых массовых ритуалах обезьяньих сообществ». Очень сомнительно, что наших волосатых предков сильно волновало сакральное или преобразование Хаоса в Космос (это тоже называют - и вполне справедливо - в числе базовых функций праздника).
Я, то есть, вот о чём: у праздника как особого состояния жизни, которое упрямо воспроизводится на всех исторических материалах включая доисторические состояния и даже, может быть, постисторические, если такие когда-нибудь наступят - явно есть какие-то назначения, задания, которые в известном смысле независимы от всех его традиционных - и дотрадиционных, и посттрадиционных - наполнений и интерпретаций. И даже от «вертикальных» и «горизонтальных» измерений, хотя это кажется очень существенным.
Сакральное же - как предмет переживания - не только было, но и оставило по себе явственные следы.
Они ощущаются даже до сих пор: в виде, пусть смутного, чувства, что в праздник надо переживать что-то значительное. Люди нашей весьма посттрадиционной культуры так хотят верить в это, что они это «значительное» - под любыми мыслимыми именами - действительно переживают (или им кажется, что они это переживают, что по большому счету одно и то же).
Новый год «почему-то» очень упорно держится в качестве самого сильного стимула таких переживаний.
От каких бы то ни было традиционных действий в связи с ним - свидетельствует статистика - не отказываются даже те, кто не отмечает день собственного рождения. То есть, из всех праздников, которые отмечают наши соотечественники, если верить опросам, больше всего людей празднуют именно Новый год. Нужды нет, что 31 декабря - праздник исторически весьма поздний, а всеми известными нам условностями, которые кажутся такими неотъемлемыми (ёлка - дед Мороз - Снегурочка - конфетти - мишура…), он и вовсе оброс лишь в последние полтора-два века, позаимствовав их без лишнего разбору из чрезвычайно разных источников (от Рождества в домах петербургских немцев первой половины ХIХ века до сказки А.Н. Островского второй половины того же столетия): всё равно, этот переход из одного календарного периода в другой переживается как имеющий чуть ли не космогоническую значимость.
Этот массовый новогодний самообман вкупе с соответствующей атмосферой как-то задевает даже тех, кому уже ни во что не верится. Думалось мне, помню, в язвительном отрочестве: люди себя «заводят», как часы, выполнением праздничных ритуалов и условностей, чтобы исправно «тикать» заданный интервал времени… Заводят, заводят. И извлекают из праздничных условностей те состояния, которые им нужнее всего - или свойственнее всего. Лишь бы годились на роль «значительного», «существенного». Такого, что - даже когда оно только наше, личное - одновременно превосходит нас в нашей человеческой малости и случайности. (Не потому ли так хорошо и подходит для таких целей Новый Год - который, в отличие от личных дат, всё-таки можно соотнести с переменой в состоянии самого мироздания?)
Это может быть и возвращение в детство или юность (как-де в самое подлинное, самое искреннее, самое неиспорченное свое состояние), и чувство обновления жизни - и приведения, в связи с этим, души в новый, отчетливый, бодрый, внимательный порядок, и чувство единения с некой общностью людей, к которой хочется принадлежать… А вот всё-таки - обманывает праздник: послепраздничная пустота - какой-то уж слишком чуткий индикатор того, что - не то, не то…
Да, конечно, в ходе новоевропейского развития понимание метафизического смысла происходящего было утеряно. Но чувство осталось - и упорно воспроизводится на разных материалах, вплоть до самых неподходящих. Терпит поражение ну каждый Божий год - и всё равно ведь воспроизводится! А раз оно так упорствует, значит, людям это зачем-то надо. Значит, мы тут имеем дело с чем-то куда более стойким и глубоким, чем иллюзия. Так люди ждут преображения, перехода в новое состояние Бог весть от чего, вплоть до какого-нибудь приёма в пионеры. А кто-то искренне думал и чувствовал все советские годы, что должен переживать нечто особенное 7 ноября - в годовщину рождения советского Космоса из дореволюционного Хаоса. И ведь переживали, честное слово, переживали.
(Между прочим: понимание смысла происходящего, да еще метафизического - всегда было, сдается мне, уделом немногих избранных. А на долю всех остальных всегда оставалось в основном чувство).
Ритуал - своего рода лифт, поднимающий по заданным маршрутам на заданных участках бытия. Архитектура же нашего посттрадиционного пространства парадоксальна: постсоветский лифт вполне советской модели не поднимает нас уже решительно никуда. Сохраняя как будто все формальные черты приличного «лифта», он движется по горизонтали. Советские, а затем и постсоветские ритуалы и празднества укладывались и по сей день укладываются в лунки, выдолбленные ритуалами традиционными - вынуждены принимать их форму. Но вместе с формой, однако, они волей-неволей перенимают и еще кое-что, от нее неотделимое. Память этой формы.
In the middle of nowhere: Переизобретение сакрального
Праздник в его нынешнем состоянии - конечно, конструкция приближения к Большому, Высокому, Значительному - но такого, чтобы, не дай Бог, не приблизиться к нему всерьёз! (Типа сооружения себе крыльев из тряпок, досок… - на которых лететь-то собираешься, но заведомо знаешь, что слишком далеко не улетишь. Это самодельные крылья для ближних полётов). Не увидеть его в лицо, по-настоящему! - во всей его грозности, надчеловечности, требовательности… Праздник сегодня - конструкция приемлемых масок того, что Дюркгейм назвал «сакральным», но можно назвать и иначе: удобоваримых, понятных без объяснений, доступных без избыточного напряжения. Он - в той же мере переживание потребности в Большом и Значительном, что и защита от него, фильтр.
От этого - и пустота: настоящего не видно.
А между тем для регуляции этой самой защищающей повседневности просто как воздух нужны Большие, Превосходящие нас силы, культуру восприимчивости к которым века подряд формировал в человеке праздник. Без Большого защищающая повседневность плохо держится, не греет в мировой пустоте. Лишившись надежной, "сакрально" санкционированной разметки временного пространства, человек оказался "посреди нигде".
Может быть, только опустошившись, «выхолостившись» от прежних своих, когда-то таких надёжных смыслов, праздник сможет выполнить одно из своих назначений, которые в прежних культурных состояниях не были явными. Ведь тогда (предположительно) отношения человека и с Сакральным, и со всякими «горизонтальными» - социальными смыслами праздника были как-то налажены, автоматизированы, - а потому по большому счету не проблематизировались. Вообще-то, человек бы их проблематизировать и не должен: их надо доверчиво переживать, тогда они только и работают. Если их начинают проблематизировать - значит, что-то стало разлаживаться, воздуха стало не хватать. И это - повод для серьёзной смысловой работы.
Утраченное Большое узнается по своеобразным пустотам, оставленным им, покинутым, в теле культуры. Так пустоты в помпейском окаменевшем пепле верно хранят очертания давным-давно истлевших тел. Это пусто место и в забвении помнит, что оно свято. И уже хотя бы потому И уже хотя бы потому - пусто быть не должно. Просто не может. Приходится домысливать - что в своем роде бывает ничуть не менее продуктивно.
В сущности, всю работу по «изобретению» сакрального нам надо начинать заново - и это одна из «притч», которую рассказывает нам пустота «постпраздничного» чёрного времени: если не понимание, то по крайней мере чувство того, что мы - вот в такой помпейской пустоте. Одна, но не единственная.
Потому мы и переживаем этот несчастный Новый год как что-то изначальное и вечное, что для нас это и есть путь включения в Изначальное и Вечное. Без дураков. Да, "глухие, кривые, окольные тропы". Но это тропы туда же, куда ведут все дороги.
В каком-то смысле ведь совсем не важно, что именно указывает нам дорогу или направление. Да, плохо указывает. Неточно. Смутно. Не в ту сторону куда-то указывает. Но ведь указывает же!
Даже теперь, в скудном своем состоянии с шампанским, салатом оливье и "Голубым огоньком" или его аналогами по телевизору ночь напролет, Новый год - магическое возобновление жизни мира и человека. Совершенно серьезно. Дело ведь не в том, что все эти формы - поздние конструкты, а в том, что чувства в связи с ними, по их поводу проживаются совершенно настоящие. Этим чувствам надо было найти опору, осязаемый повод - вот и нашли.
Освободившийся от глубоких, смертельно всерьез принимаемых традиций и "вертикальных" смыслов ("горизонтальные" типа связей с социумом смыслы еще как-то работают, и то хорошо), человек - снова в начале долгого детства. Он снова мастерит своих идолов из пластилина, спичек, конфетных оберток и прячет их между заветных корней одному ему известных деревьев. Но означают они, в сущности, то же самое, что века подряд означали роскошные храмы, превратившиеся затем в памятники архитектуры и в предметы туристского отпускного любопытства. В обертке с пластилином теперь может оказаться куда больше смысла. Правда, и здесь ничего не гарантировано. Все - на свой страх и риск.
Двудомье
"Черное время" после праздника - как переселение из дома в дом. Проходим через улицу, где холодно и ветрено.
Человек в Хаосе мира строит себе защищающие Дома из традиций, обыкновений, ритуалов, условностей и живет на два дома - в буднях и в празднике. Это - дома с разными укладами, но оба они - дома. Наличие обоих - даже если и тот, и другой в процессе вырождения посттрадиционной культуры стали представлять собой нечто очень плоское, типа в будни - рутина, а в праздник - выспаться, наесться-напиться и смотреть телевизор - создают объемность переживания мира.
Праздник "переключает" человека, дает ему возможность - скорее, даже заставляет его - взглянуть на свои будничные состояния и занятия извне. Тем уютнее кажется "новый" дом, когда мы в него окончательно переселимся и обживем его, когда новый-старый порядок, от которого мы успели отвыкнуть, снова станет нас поддерживать. Праздник - обретение других возможностей самих себя. И понимания того, что и они преходящи и частичны.
Поэтому даже сейчас важно и войти в праздник, и покинуть его - и испытать неуют, незащищенность без него, чтобы тем острее пережить новый уют и новую защищенность будней.
"Черное время" - вот уж действительно тень, которую праздник отбрасывает позади себя, - нормальная реакция на утрату уходящего с праздником Значительного, очередной раз не давшегося в руки, или хотя бы чувства возможности его. И эту утрату тоже следует прожить в полной мере. От нее нельзя отворачиваться. То есть отвернуться-то можно, но тогда мы не поймем ее собственных, несомненных, ничем не заменимых смыслов.
Праздник и должен обманывать ожидания: в этом, если угодно, одна из очень важных его правд. Оборвавшись в послепраздничную пустоту, он и должен давать нам понять, что не нашли мы окончательного смысла своего существования, что не получилось у нас желанного обновления, что наши тропы, как бы они ни были нам милы и удобны, - действительно глухие, кривые и окольные. Надо продолжать поиски.
Праздник - резервуар инаковости. Вернее, такой - пустой, - который инаковостью можно наполнить. Теперь уже какой хочешь: традиция ничего всерьез и не требует. Но тем ситуация требовательнее: то, что раньше обеспечивала традиция, человек должен устроить себе самостоятельно. Не потому, что самостоятельно лучше (это еще не факт).
А просто потому, что, увы, нет другого выхода.