Пластик разговаривает с тобой-4
Пластик разговаривает с тобой [маленькая книжная полка] // Пироскаф. - № 2. - 2024.
Ив Бонфуа. Дигамма / Составление, перевод с французского и комментарии Марка Гринберга. - СПб.: Jaromír Hladík press; М.: Носорог, 2024. - 288 с.
Эта книга - дважды авторское высказывание, и в обоих случаях - цельное. Переводчик Марк Гринберг (1953-2023) составил её из трёх, взятых целиком, последних прижизненных сборников французского поэта, прозаика, эссеиста, историка искусства, шекспироведа Ива Бонфуа (1923-2016): «Настоящее мгновение» (2011), «Дигамма» (2012) и «Вместе дальше» (2016), образовав из них таким образом нечто вроде единого, связного (мета)текста (то, что метатекст разбит на разделы - по разделу на книгу, - и внутри каждого - на отдельные тексты, дела не меняет) и сопроводив собственными комментариями с некоторыми, как сказал он сам, «элементами интерпретации, облегчающей или уточняющей понимание текста». Там же Гринберг дал некоторые указания к тому, как русскому читателю ориентироваться в этом поэте (лучшим введением в творчество поэта, сказал он, может послужить предисловие к книге Бонфуа «Выгнутые доски. Длинный якорный канат», СПб.: Наука, 2012, где даны ссылки и на другие источники, и что вообще почитать о миро- и слововосприятии автора - тут Гринберг отсылает нас к сборнику его эссе «Век, когда слово хотели убить», вышедшем в «НЛО» в 2016 году).
С текстами Бонфуа Гринберг работал так долго и внимательно - на протяжении тридцати лет, - что это дало основания Александру Ливерганту в июльской «Иностранной литературе», в некрологе Гринбергу, назвать французского поэта alter ego его русского переводчика. (Переводческий диалог он вёл и с другими авторами - относительно немногими, но, как сказал тот же Ливергант, такими, каких, подобно Иву Бонфуа, «никакому переводчику не пожелаешь»: с Паулем Целаном, Филиппом Жакоте, Луи-Рене Дефоре, Жаном Старобински… При всей их разности общее у них по крайней мере одно - на это указал редактор книги Бонфуа, Алексей Шестаков, в послесловии к ней: все они - создатели собственных языков, «один труднее другого».
Гринберг создал для Ива Бонфуа его собственный русский язык. Он выглядит естественным и прозрачным; сложность его не внешняя, но внутренняя.
Вошедшие сюда книги Бонфуа (называть их книгами точнее, чем сборниками) - по видимости разнородные внутри себя, состоящие из стихов, прозы и промежуточных форм (эссе? стихотворения в прозе? - жанровая их квалификация, кажется, непринципиальна) действительно читаются как единый связный текст (в чередовании различно организованных фрагментов этой метакниги возможно даже проследить общий, всеохватывающий, всесобирающий ритм). Что до кажущейся разножанровости составляющих книгу текстов, разница между ними по существу пренебрежимо-мала - всё это не более чем (переходящие друг в друга, требующие друг друга) разные интонации и разные уровни напряжения внутри одной и той же речи со сложным рельефом, которая то расширяется до рассказов-эссе, то упаковывается обратно в стихотворную форму; то сгущается и твердеет (никогда не окончательно: твёрдых стихотворных форм тут нет), то становится более разреженной. Вообще, кажется, одно из принципиальных для Бонфуа действий - преодоление границ между традиционными, устоявшимися формами литературного высказывания: не только между поэзией и прозой, стихами и эссе, эссе и рассказом, но и куда нетривиальнее - между твёрдыми поэтическими формами и свободным стихом, то, что переводчик называет «свободным аналогом сонета», который Бонфуа предпочитал в последние годы и который обильно представлен в книге, - верлибры, разбитые на два катрена и три терцета. Пересекает поэт, как будто не замечая их, также и границы, совсем уж, по идее, непреодолимые: между явью и сном: тексты Бонфуа строятся во многом по сновидческой логике, а есть и отдельный их жанр, который он сам называл приснившимися (Гринберг говорит - «привидевшимися») рассказами - récits en rêve.
Не говоря уже о том, что всё это многотекстие пронизывают и соединяют сквозные темы, предметы внимания (отношения языка и реальности - неминуемо и неустранимо сложные и противоречивые; вообще язык как таковой и то, что остаётся за его пределами), общая система взаимосвязанных, взаимопроникающих образов с корнями в личной памяти автора, в его детстве, воспоминания о котором он поднимает до универсально значимых, общечеловеческих символов. Среди важнейших - фигура отца, - настоящего отца автора, умершего, когда мальчику было тринадцать, и то ли вообще не говорившего, то ли говорившего мало и с трудом. Видимо, отсюда - настойчивая у Бонфуа тема неполноты слова, его недостаточности, ограниченности, лишь частичного совпадения его с полнотой жизни. Но отсюда же - и другие темы: близости-отчуждения; прошлого и памяти; дома и его утраты; детства и старости (и отца, и собственной, и вообще); непоправимости смерти и постоянного поиска средств если и не преодоления её, то упрямого спора с нею. Поэзия и язык вообще - заведомо недостаточные, обречённые на поражение - и тем более упорные средства этого спора.
Воспоминанье - это сорванный голос.
Даже если слушаешь, почти не слышишь.
Но мы напрягаем слух и долго:
Так порой проходит вся жизнь. А смерти
Наши метафоры уже не нужны.
Ольга Балла