Часть вздыбленной силы
Ольга Балла-Гертман
Часть вздыбленной силы
Игорь Вишневецкий. Собрание стихотворений / Предисл. С. Завьялова. - М.: Новое литературное обозрение, 2021. - 312 с. - (Новая поэзия)
Кварта. - № 4. - 2022. = http://quarta-poetry.ru/balla_vishnevetsky/
Поэт, прозаик, теоретик музыки, историк культуры (этот список культурных координат автора - не исчерпывающий, он обозначает всего лишь некоторые ключевые точки его работы) Игорь Вишневецкий собрал в эту книгу, вышедшую в прошлом году, далеко не всё, что было написано им в стихах за обозначенные на обложке восемнадцать лет. Вообще-то он, начавший и писать, и издаваться существенно раньше 2002-го, - автор шести поэтических сборников, первый из которых, «Стихотворения», вышел в 1992-м. Сюда же Вишневецкий отобрал из написанного то, что теперь видится ему наиболее существенным, составив таким образом один из вариантов собственной поэтической автобиографии.
Выстроен сборник, как и приличествует автобиографии, хронологически и разбит - сообразно, видимо, выделяемым автором жизненным и творческим этапам - на восемь разделов. Представлены эти этапы, однако, довольно неравномерно. Так, из 2002 года, от которого идёт отсчёт, взято - и поставлено ключом к книге, «Вместо вступления», - стихотворение единственное, зато принципиальное: опережающий ответ-вызов всем мыслимым критикам, всем возможным их возражениям и упрёкам.
Вы, прошедшие годы, сражаясь картонным мечом
с собственными тенями в подвальных
кафе Москвы и Петербурга
или внимая речам упырей из заветного «ящика»,
их стенаньям и пляскам,
не говорите теперь, что в словах моих больше слогов,
чем ваш глаз насчитает разрывов листвы
в окрашенных синим подбоем, впечатанных в стены ветвях.
<…>
Ваше время - прохладный вечер, а моё - выпуклый день.
Название первой из больших частей сборника - «Первоснежье» (2004-2007) - совпадает с именем пятой, вышедшей в 2008-м поэтической и эссеистической книги, но по составу этот раздел, по словам самого автора, от неё отличается. Далее следуют «Сквозь видимый мир» (2006-2012), «Стихотворения, присланные из Италии» (2013-2014), «Промежуток» (2015-2018), занимающая целый раздел поэма «Видение» (2019) и «Призвание поэта и другие стихотворения» (2019-2020). А завершается всё «Дополнительными примечаниями к стихам», где автор о каждом стихотворении сообщает, где оно было впервые опубликовано, а иногда (далеко не всякий же читатель догадается) - каким размером оно написано.
И вот что интересно: при всём разнообразии поэтических решений - а оно тут велико - Вишневецкий, во-первых, везде очень целен в своих основных установках (тематических, ценностных), а во-вторых, за все эти восемнадцать лет он удивительно мало менялся. (Разве что - уходит та молодая, отчасти даже подростковая задиристость, которую можно видеть в тексте, открывающем книгу, - но только там. Дальше он становится, скорее, надвозрастным, всевозрастным.) Попробуем сформулировать некоторые из констант его поэтической работы.
Уехавший в начале 1990-х в США, защитивший там диссертацию на степень доктора философии, преподающий в американских университетах литературу, языки, историю музыки (и не перестающий работать над исследованиями русской культуры), Вишневецкий - гражданин мира. (Важное уточнение: он - не «изгнанник», как называет его в своей недавней рецензии Юрий Орлицкий [1], хотя бы и добровольный, - его отношения с Россией - не разлука, не утрата и не отказ, соответственно - и не тоска по недостижимому. Уезжая по соображениям не в последнюю очередь академическим, Вишневецкий оставил себе Россию как одно из полноценных, необходимых пространств жизни, он постоянно сюда приезжает - по крайней мере, приезжал, - многие его стихи написаны здесь уже в эмигрантские годы.) Он - человек с объёмным географическим зрением, житель по меньшей мере двух континентов, американского и евразийского (впрочем, «в иссушающее солнце Северной Африки» он тоже заглядывал, а также «пересёк теннолиственные Аппалачи, / стылые Альпы, горячий / безводный Атлас, / жилище дэвов - Памир…»). Персональную его географию читатель может представить себе и по этому сборнику - под стихотворениями пунктуальный автор неукоснительно отмечает место их написания: Милуоки, Санкт-Петербург, Боголюбово - Москва, Орёл - Ростов-на-Дону, Блэксбург (Виргиния), Новая Грачаница (находящаяся, вопреки своему сербскому имени, в отличие от Грачаницы старой, косовской, - в пригороде Чикаго)… ну и, конечно, Италия, из которой «прислан» целый раздел. Впору подумать - и вряд ли мы при этом ошибёмся, - что много перемещающийся по свету поэт мыслит пространством, обращает его в важный орган своего поэтического чувства; его книга в некотором смысле - ещё и книга пространств. При этом (может быть, не самым типичным для граждан мира образом) Вишневецкий, родившийся и выросший в Ростове-на-Дону, прочно, глубоко и принципиально укоренён в земле своего происхождения, в семье и роде: в своих досмысловых и добиографических обстоятельствах. Он постоянно - на протяжении всех лет, представленных в сборнике, - внимателен к своим корням: степным, донским. Это внимание пронизывает всё его само- и мировосприятие, подобно кровеносной системе. Даже в стихотворении «Философ» (написанном, к слову сказать, вопреки ожиданиям не одним из любимых автором античных размеров, который пришёлся бы кстати герою-античнику, но «силлабикой англо-американского типа» - возможно, ассоциирующейся у поэта с академической практикой, в которую он вовлечён и сам), посвящённом студенческим впечатлениям автора от лекции Алексея Фёдоровича Лосева (не названный по имени, лектор узнаётся безошибочно) на филологическом факультете МГУ в начале 1980-х, поэт обращает внимание не только на то, что говорил лектор, но не в меньшей степени и на его «выговор допотопный». Характерный донской выговор философа, уроженца Новочеркасска, стал для юного слушателя свидетельством витальной силы человека в профессорской шапочке и «толстых очках», воплощением стоящей за ним огромной надличностной жизни и, в конечном счёте, - одним из источников убедительности сказанного.
…такой я встречал лишь в станицах на Нижнем Дону,
выговор тех, кто не читал многоумных
книг, кто рыбачил, кто знал
как рассекать наотмашь,
или лавой - помнили старики - атаковал
с пиками, на которых трещали флажки,
где-нибудь в галицийских
полях у синих Карпат,
так вот, его выговор звучал как раскатистый
звук вечерней грозы, громыхавшей
вблизи Воробьёвых гор,
как дальний сигнал горна.
«Кровь степных моих предков звенит и грохочет во мне», - говорит Вишневецкий, и этот звон и грохот важен для него жизнеобразующе (а вследствие того - и поэтически). «Я и сам ощущаю себя частью вздыбленной силы», - говорит он в стихотворении-плаче по умершей матери. И этот плач - не вопреки личному горю, но как раз под влиянием его - не может не разрастаться до мощной картины мира, видимой как бы сверху, с высоты некоторого не совсем человеческого полёта: вровень внутренним движениям космически чувствующего поэта может быть только весь мир. Плач у Вишневецкого не противоречит метафизике, даже прямо требует её, он - её источник, её форма:
Бесконечные степи от Дуная до Волги
продувают язвящие ветры, почти без препон.
Только город над Доном, что возрос на сарматских холмах,
где лежишь ты на кладбище, не огибается ветром,
а звучит и звенит как расстроенное фортепьяно,
как его лировидное сердце, открытое дикому дуву.
Орлицкий относит вошедшие в книгу тексты к «редкой у нас <…> интеллектуальной поэзии» [2]. Тут тоже надо уточнить: Вишневецкий не только интеллектуален и аналитичен - в то же самое время, теми же самыми движениями он страстно-стихиен, жгуче-хтоничен. Он как-то умудряется совмещать в себе трудносовместимое: сложную память зрелой многоуровневой культуры двух континентов, изощрённую культурную рефлексию, говорение многими культурными языками - и почти языческий, хищный размах; при этом, кажется, обе этих его стороны не спорят друг с другом, не вытесняются друг другом, но (динамически друг друга уравновешивая) как-то друг на друга работают, решая общую задачу. Гул и напор громадной, многоохватывающей внутренней жизни, чувствуемая в себе превосходящая его самого «вздыбленная сила» совершенно не мешают Вишневецкому работать с изысканными размерами, прежде всего - со сложными, экзотичными для здешнего и нынешнего слуха античными, особенно предпочитая сапфическую строфу, адаптируя их притом под свои нужды - делая полностью или частично рифмованными (получается, например, «русская рифмованная имитация латинской версии фалекова одиннадцатисложника», «латинская имитация древнегреческой сапфической строфы, в свою очередь имитируемая по-русски»). В стихах, «присланных из Италии», помимо античных форм, появляются итальянские: «силлабические октавы с женскими рифмами по итальянскому образцу». Так поэт (не просто демонстрирует свою виртуозность, хотя, надо думать, и это тоже, но) - подключаясь к европейской культурной памяти напрямую, на уровне ритмов, фактически телесно, - достраивает до чаемой полноты русский поэтический, шире - культурный опыт, расширяя его до всеевропейства, восполняя его зияния: отсутствие и русской античности, и русского Возрождения, и отмеченную в предисловии к книге Сергеем Завьяловым нехватку у нас «высокого модерна». Пытается в одиночку создать несколько культурных эпох, прожить - за нас за всех - недопрожитое.
Переживание, поэтическое выговаривание им Италии (прежде всего - в разделе «присланных» оттуда стихов) - не только (хотя в значительной степени) пере-проговаривание, активное присвоение античного опыта, прожитого на той же земле другими, - такова, например, вариация на тему Катулла с эпиграфом из него же («Что ты чувствуешь, птенчик легкокрылый, / перепархивая предел сознанья?»), но вид богословия. В Италии ему особенно внятны первоэнергии мирообразования, особенно видны и осязаемы отпечатки пальцев (не называемого по имени - но и не надо: всё - лицо Его, как сказал другой поэт) Творца, формовавшего материю в начале времён. «Пересекая Апеннины», он, подобно также пересекавшему их Шелли, отождествляясь с английским поэтом в этом опыте, слышит
шелест нагорного леса
внечеловеческой мысли,
влекущего
из низины в потоках времён
завихреньями, вспышками молний,
проясняемых - тягой солнца -
в ход истории, вдруг пахнувший
в хвою, толкая поверх
пенья могучего леса легчайшую лодку…
Вообще, Вишневецкий, человек синтетического, синтезирующего, во многом «поверхбарьерного» взгляда, устанавливающий и культивирующий большие культурные связи, проблематизирует и делает максимально проницаемыми множество кажущихся самоочевидными границ. Прежде всего - границы между лирикой и эпикой: тексты его принадлежат на равных правах и той и другой; отчасти - между (собственными) стихами и (собственной) прозой (в поэме «Видение», написанном дантовыми терцинами повествовании о персональном нисхождении в потусторонний мир, появляются - на равных, кстати, правах с настоящими людьми, живыми и умершими, - герои его повести «Ленинград» и романа «Неизбирательное сродство»). Его лирика эпична - по структуре, по охвату взгляда, его эпика лирична по теснейшей соотнесённости всего, о чём он говорит, с личным эмоциональным опытом; и обе они метафизичны по постоянному чувству того, что лежит в основе всего, видимого глазом, слышимого ухом, осязаемого ощупью. Сюда стоит причислить и своеобразное пересечение границ между текстами своими и чужими. Сдержанный вариант такого пересечения - «перевод (средний между точным и вольным)» стихотворения из «Песенника» Петрарки. Вариант радикальный - «Краткое изложение стихов Степана Шевырёва, сочинённых им в Италии с 1829-го по 1832-й год». Тут Вишневецкий пишет прямо поверх чужих, готовых поэтических матриц - проделывает своего рода перевод с русского языка, современного Шевырёву, на нынешний. Рецензенты уже обращали внимание на сопоставимость этой довольно редкостной практики с тем, что в экспериментальных целях делал некогда Михаил Гаспаров; Вишневецкий делает то же - в художественных: выпускает поэтическую сущность сказанного из клетки того, что сегодняшнему взгляду кажется закоснелыми архаизмами.
Но кроме того, одна из самых важных границ, пересекаемых и упраздняемых автором, - граница между природой и культурой, между человеком и стихиями. Эти области бытия он видит как - взаимоподобные, подражающие друг другу, сливающиеся в конечном счёте - части одного континуума. Орлицкий говорит, что «самое простое и конкретное Вишневецкий видит через мировую культуру». Будь (только) так, он был бы учёным поэтом-энциклопедистом, но умещаться в этих рамках Вишневецкий тоже отказывается. Через культуру он, поэт-(натур)философ, читает и самое природу. Так «Бук огромный как книга / в синеющем переплёте / прокипает волнами сквозь крону букв», свившая гнездо и кормящая своих птенцов малиновка видится ему сначала снующим на ткацком станке челноком, а затем движением художника или актёра, подражающего, в свою очередь, «движенью в природе». (Не говоря уж о городе, звучащем как фортепиано, подобное, в свою очередь, «лировидному сердцу».) Круги подобий, таким образом, замыкаются. - Каждое его высказывание, даже по единичному частному поводу, в конечном счёте, самой своей структурой - суждение об устройстве мира.
__________________________________________________________
[1] http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2022_1/Content/Publication6_7932/Default.aspx
[2] http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2022_1/Content/Publication6_7932/Default.aspx
Часть вздыбленной силы
Игорь Вишневецкий. Собрание стихотворений / Предисл. С. Завьялова. - М.: Новое литературное обозрение, 2021. - 312 с. - (Новая поэзия)
Кварта. - № 4. - 2022. = http://quarta-poetry.ru/balla_vishnevetsky/
Поэт, прозаик, теоретик музыки, историк культуры (этот список культурных координат автора - не исчерпывающий, он обозначает всего лишь некоторые ключевые точки его работы) Игорь Вишневецкий собрал в эту книгу, вышедшую в прошлом году, далеко не всё, что было написано им в стихах за обозначенные на обложке восемнадцать лет. Вообще-то он, начавший и писать, и издаваться существенно раньше 2002-го, - автор шести поэтических сборников, первый из которых, «Стихотворения», вышел в 1992-м. Сюда же Вишневецкий отобрал из написанного то, что теперь видится ему наиболее существенным, составив таким образом один из вариантов собственной поэтической автобиографии.
Выстроен сборник, как и приличествует автобиографии, хронологически и разбит - сообразно, видимо, выделяемым автором жизненным и творческим этапам - на восемь разделов. Представлены эти этапы, однако, довольно неравномерно. Так, из 2002 года, от которого идёт отсчёт, взято - и поставлено ключом к книге, «Вместо вступления», - стихотворение единственное, зато принципиальное: опережающий ответ-вызов всем мыслимым критикам, всем возможным их возражениям и упрёкам.
Вы, прошедшие годы, сражаясь картонным мечом
с собственными тенями в подвальных
кафе Москвы и Петербурга
или внимая речам упырей из заветного «ящика»,
их стенаньям и пляскам,
не говорите теперь, что в словах моих больше слогов,
чем ваш глаз насчитает разрывов листвы
в окрашенных синим подбоем, впечатанных в стены ветвях.
<…>
Ваше время - прохладный вечер, а моё - выпуклый день.
Название первой из больших частей сборника - «Первоснежье» (2004-2007) - совпадает с именем пятой, вышедшей в 2008-м поэтической и эссеистической книги, но по составу этот раздел, по словам самого автора, от неё отличается. Далее следуют «Сквозь видимый мир» (2006-2012), «Стихотворения, присланные из Италии» (2013-2014), «Промежуток» (2015-2018), занимающая целый раздел поэма «Видение» (2019) и «Призвание поэта и другие стихотворения» (2019-2020). А завершается всё «Дополнительными примечаниями к стихам», где автор о каждом стихотворении сообщает, где оно было впервые опубликовано, а иногда (далеко не всякий же читатель догадается) - каким размером оно написано.
И вот что интересно: при всём разнообразии поэтических решений - а оно тут велико - Вишневецкий, во-первых, везде очень целен в своих основных установках (тематических, ценностных), а во-вторых, за все эти восемнадцать лет он удивительно мало менялся. (Разве что - уходит та молодая, отчасти даже подростковая задиристость, которую можно видеть в тексте, открывающем книгу, - но только там. Дальше он становится, скорее, надвозрастным, всевозрастным.) Попробуем сформулировать некоторые из констант его поэтической работы.
Уехавший в начале 1990-х в США, защитивший там диссертацию на степень доктора философии, преподающий в американских университетах литературу, языки, историю музыки (и не перестающий работать над исследованиями русской культуры), Вишневецкий - гражданин мира. (Важное уточнение: он - не «изгнанник», как называет его в своей недавней рецензии Юрий Орлицкий [1], хотя бы и добровольный, - его отношения с Россией - не разлука, не утрата и не отказ, соответственно - и не тоска по недостижимому. Уезжая по соображениям не в последнюю очередь академическим, Вишневецкий оставил себе Россию как одно из полноценных, необходимых пространств жизни, он постоянно сюда приезжает - по крайней мере, приезжал, - многие его стихи написаны здесь уже в эмигрантские годы.) Он - человек с объёмным географическим зрением, житель по меньшей мере двух континентов, американского и евразийского (впрочем, «в иссушающее солнце Северной Африки» он тоже заглядывал, а также «пересёк теннолиственные Аппалачи, / стылые Альпы, горячий / безводный Атлас, / жилище дэвов - Памир…»). Персональную его географию читатель может представить себе и по этому сборнику - под стихотворениями пунктуальный автор неукоснительно отмечает место их написания: Милуоки, Санкт-Петербург, Боголюбово - Москва, Орёл - Ростов-на-Дону, Блэксбург (Виргиния), Новая Грачаница (находящаяся, вопреки своему сербскому имени, в отличие от Грачаницы старой, косовской, - в пригороде Чикаго)… ну и, конечно, Италия, из которой «прислан» целый раздел. Впору подумать - и вряд ли мы при этом ошибёмся, - что много перемещающийся по свету поэт мыслит пространством, обращает его в важный орган своего поэтического чувства; его книга в некотором смысле - ещё и книга пространств. При этом (может быть, не самым типичным для граждан мира образом) Вишневецкий, родившийся и выросший в Ростове-на-Дону, прочно, глубоко и принципиально укоренён в земле своего происхождения, в семье и роде: в своих досмысловых и добиографических обстоятельствах. Он постоянно - на протяжении всех лет, представленных в сборнике, - внимателен к своим корням: степным, донским. Это внимание пронизывает всё его само- и мировосприятие, подобно кровеносной системе. Даже в стихотворении «Философ» (написанном, к слову сказать, вопреки ожиданиям не одним из любимых автором античных размеров, который пришёлся бы кстати герою-античнику, но «силлабикой англо-американского типа» - возможно, ассоциирующейся у поэта с академической практикой, в которую он вовлечён и сам), посвящённом студенческим впечатлениям автора от лекции Алексея Фёдоровича Лосева (не названный по имени, лектор узнаётся безошибочно) на филологическом факультете МГУ в начале 1980-х, поэт обращает внимание не только на то, что говорил лектор, но не в меньшей степени и на его «выговор допотопный». Характерный донской выговор философа, уроженца Новочеркасска, стал для юного слушателя свидетельством витальной силы человека в профессорской шапочке и «толстых очках», воплощением стоящей за ним огромной надличностной жизни и, в конечном счёте, - одним из источников убедительности сказанного.
…такой я встречал лишь в станицах на Нижнем Дону,
выговор тех, кто не читал многоумных
книг, кто рыбачил, кто знал
как рассекать наотмашь,
или лавой - помнили старики - атаковал
с пиками, на которых трещали флажки,
где-нибудь в галицийских
полях у синих Карпат,
так вот, его выговор звучал как раскатистый
звук вечерней грозы, громыхавшей
вблизи Воробьёвых гор,
как дальний сигнал горна.
«Кровь степных моих предков звенит и грохочет во мне», - говорит Вишневецкий, и этот звон и грохот важен для него жизнеобразующе (а вследствие того - и поэтически). «Я и сам ощущаю себя частью вздыбленной силы», - говорит он в стихотворении-плаче по умершей матери. И этот плач - не вопреки личному горю, но как раз под влиянием его - не может не разрастаться до мощной картины мира, видимой как бы сверху, с высоты некоторого не совсем человеческого полёта: вровень внутренним движениям космически чувствующего поэта может быть только весь мир. Плач у Вишневецкого не противоречит метафизике, даже прямо требует её, он - её источник, её форма:
Бесконечные степи от Дуная до Волги
продувают язвящие ветры, почти без препон.
Только город над Доном, что возрос на сарматских холмах,
где лежишь ты на кладбище, не огибается ветром,
а звучит и звенит как расстроенное фортепьяно,
как его лировидное сердце, открытое дикому дуву.
Орлицкий относит вошедшие в книгу тексты к «редкой у нас <…> интеллектуальной поэзии» [2]. Тут тоже надо уточнить: Вишневецкий не только интеллектуален и аналитичен - в то же самое время, теми же самыми движениями он страстно-стихиен, жгуче-хтоничен. Он как-то умудряется совмещать в себе трудносовместимое: сложную память зрелой многоуровневой культуры двух континентов, изощрённую культурную рефлексию, говорение многими культурными языками - и почти языческий, хищный размах; при этом, кажется, обе этих его стороны не спорят друг с другом, не вытесняются друг другом, но (динамически друг друга уравновешивая) как-то друг на друга работают, решая общую задачу. Гул и напор громадной, многоохватывающей внутренней жизни, чувствуемая в себе превосходящая его самого «вздыбленная сила» совершенно не мешают Вишневецкому работать с изысканными размерами, прежде всего - со сложными, экзотичными для здешнего и нынешнего слуха античными, особенно предпочитая сапфическую строфу, адаптируя их притом под свои нужды - делая полностью или частично рифмованными (получается, например, «русская рифмованная имитация латинской версии фалекова одиннадцатисложника», «латинская имитация древнегреческой сапфической строфы, в свою очередь имитируемая по-русски»). В стихах, «присланных из Италии», помимо античных форм, появляются итальянские: «силлабические октавы с женскими рифмами по итальянскому образцу». Так поэт (не просто демонстрирует свою виртуозность, хотя, надо думать, и это тоже, но) - подключаясь к европейской культурной памяти напрямую, на уровне ритмов, фактически телесно, - достраивает до чаемой полноты русский поэтический, шире - культурный опыт, расширяя его до всеевропейства, восполняя его зияния: отсутствие и русской античности, и русского Возрождения, и отмеченную в предисловии к книге Сергеем Завьяловым нехватку у нас «высокого модерна». Пытается в одиночку создать несколько культурных эпох, прожить - за нас за всех - недопрожитое.
Переживание, поэтическое выговаривание им Италии (прежде всего - в разделе «присланных» оттуда стихов) - не только (хотя в значительной степени) пере-проговаривание, активное присвоение античного опыта, прожитого на той же земле другими, - такова, например, вариация на тему Катулла с эпиграфом из него же («Что ты чувствуешь, птенчик легкокрылый, / перепархивая предел сознанья?»), но вид богословия. В Италии ему особенно внятны первоэнергии мирообразования, особенно видны и осязаемы отпечатки пальцев (не называемого по имени - но и не надо: всё - лицо Его, как сказал другой поэт) Творца, формовавшего материю в начале времён. «Пересекая Апеннины», он, подобно также пересекавшему их Шелли, отождествляясь с английским поэтом в этом опыте, слышит
шелест нагорного леса
внечеловеческой мысли,
влекущего
из низины в потоках времён
завихреньями, вспышками молний,
проясняемых - тягой солнца -
в ход истории, вдруг пахнувший
в хвою, толкая поверх
пенья могучего леса легчайшую лодку…
Вообще, Вишневецкий, человек синтетического, синтезирующего, во многом «поверхбарьерного» взгляда, устанавливающий и культивирующий большие культурные связи, проблематизирует и делает максимально проницаемыми множество кажущихся самоочевидными границ. Прежде всего - границы между лирикой и эпикой: тексты его принадлежат на равных правах и той и другой; отчасти - между (собственными) стихами и (собственной) прозой (в поэме «Видение», написанном дантовыми терцинами повествовании о персональном нисхождении в потусторонний мир, появляются - на равных, кстати, правах с настоящими людьми, живыми и умершими, - герои его повести «Ленинград» и романа «Неизбирательное сродство»). Его лирика эпична - по структуре, по охвату взгляда, его эпика лирична по теснейшей соотнесённости всего, о чём он говорит, с личным эмоциональным опытом; и обе они метафизичны по постоянному чувству того, что лежит в основе всего, видимого глазом, слышимого ухом, осязаемого ощупью. Сюда стоит причислить и своеобразное пересечение границ между текстами своими и чужими. Сдержанный вариант такого пересечения - «перевод (средний между точным и вольным)» стихотворения из «Песенника» Петрарки. Вариант радикальный - «Краткое изложение стихов Степана Шевырёва, сочинённых им в Италии с 1829-го по 1832-й год». Тут Вишневецкий пишет прямо поверх чужих, готовых поэтических матриц - проделывает своего рода перевод с русского языка, современного Шевырёву, на нынешний. Рецензенты уже обращали внимание на сопоставимость этой довольно редкостной практики с тем, что в экспериментальных целях делал некогда Михаил Гаспаров; Вишневецкий делает то же - в художественных: выпускает поэтическую сущность сказанного из клетки того, что сегодняшнему взгляду кажется закоснелыми архаизмами.
Но кроме того, одна из самых важных границ, пересекаемых и упраздняемых автором, - граница между природой и культурой, между человеком и стихиями. Эти области бытия он видит как - взаимоподобные, подражающие друг другу, сливающиеся в конечном счёте - части одного континуума. Орлицкий говорит, что «самое простое и конкретное Вишневецкий видит через мировую культуру». Будь (только) так, он был бы учёным поэтом-энциклопедистом, но умещаться в этих рамках Вишневецкий тоже отказывается. Через культуру он, поэт-(натур)философ, читает и самое природу. Так «Бук огромный как книга / в синеющем переплёте / прокипает волнами сквозь крону букв», свившая гнездо и кормящая своих птенцов малиновка видится ему сначала снующим на ткацком станке челноком, а затем движением художника или актёра, подражающего, в свою очередь, «движенью в природе». (Не говоря уж о городе, звучащем как фортепиано, подобное, в свою очередь, «лировидному сердцу».) Круги подобий, таким образом, замыкаются. - Каждое его высказывание, даже по единичному частному поводу, в конечном счёте, самой своей структурой - суждение об устройстве мира.
__________________________________________________________
[1] http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2022_1/Content/Publication6_7932/Default.aspx
[2] http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2022_1/Content/Publication6_7932/Default.aspx