[О книге: Илья Семененко-Басин. Ювенилиа]
Воздух. - № 37. - 2018
[полный вариант текста, опубликованного в сокращении]
Илья Семененко-Басин. Ювенилиа. - М.: Водолей, 2018. - 72 с.
В том, что историк, поэт, художник, искусствовед Илья Семененко-Басин отважился собрать в книжку и издать для всеобщего прочтения свои не издававшиеся прежде юношеские стихи (самое раннее написано - по крайней мере отчасти - в 1980 году, когда автору было четырнадцать) и даже некоторые - впрочем, не самые личные - дневниковые записи, показывающие внешний и внутренний, в том числе духовный, событийный фон этих стихотворений, сам автор призывает нас видеть акт поколенческой рефлексии. В этих целях он снабдил сборничек концептуальным послесловием, в котором отнёс себя и своих ровесников к «поколению 1989 года» (по аналогии с испанским «поколением 1898 года» у Ортеги-и-Гассета), отличающемуся и по стимулам взросления, и по самоощущению и стилю исторического поведения как «от людей более ранней эпохи семидесятых-восьмидесятых», так «и от сверстников, не воспринявших по каким-то причинам формирующих событий конца восьмидесятых»: «временем внутреннего поиска и надежды» был для его ровесников, удверждает он, даже не 1991 год, а 1989-й. Во включённых же в сборник стихах он предлагает, таким образом, видеть прежде всего человеческие документы, иллюстрирующие (не личную в первую очередь, но) поколенческую историю.
Концепция «поколения 1989 года», безусловно, интересная и явно нуждается в более подробном проговаривании и обосновании. Я же, как раз принадлежа к числу ровесников автора и видя становление нашего поколения изнутри (со всеми неминуемыми ограничениями такого видения, - он-то, как историк, дистанцируется), может быть, именно поэтому склоняюсь к тому, чтобы видеть в собрании ювенилий Семененко-Басина историю именно поэтическую: становление поэтической личности, её не предысторию даже, а полноценную и сложную историю. Как знают все, читавшие «Ручьевинами серебра» (2012) и «Лиру для диких зверей» (2016), сейчас он, разведыватель неочевидных поэтических ходов, - совсем другой, до, пожалуй, неузнаваемости, - тем интереснее узнавать, каким он был, каким он, наверное, мог бы стать, если бы его поэтическое развитие пошло по прямой линии (оно же двигалось скачками и разрывами: так, с 1992 до 2006 года он не писал стихов вообще, и это долгое молчание создало ему и новый голос, и новое видение, - впрочем, первые их проростки заметны уже в вошедших сюда двух стихотворениях 1992-го). В ранних опытах Семененко-Басина, чуткого, самостоятельного и на удивление зрелого ученика внимательно прочитанных авторов, прежде всего, XIX-XX веков, не только не заметно явной зависимости от чужих влияний - неизбежной, казалось бы, для этапа ученичества (они у него глубоко переработаны - разве вдруг, изредка, послышится, например, какой-нибудь Игорь Северянин в слове «обульваренный», но это именно на уровне одного слова - собственная интонация всё равно берёт верх), но и вообще признаков, почти неминуемых для юношеских писаний: наивности, неуклюжести, эмоциональных преувеличений. И очарованность миром, и уязвлённость им тут, конечно, есть, но именно что без преувеличений, без того, чтобы они овладевали юным автором: он - по крайней мере, на уровне речи - удерживает их в пределах точно выверенных равновесий. Он уравновешен и отстранён, как не всякий сорокалетний. Он внимателен к составляющим мир деталям (кстати, в этих стихах он занимается куда более миром, нежели собой, что, согласитесь, для юности тоже не слишком типично) и аналитичен (вполне возможно, что этот детализирующий взгляд воспитан ещё и живописью, которой автор как раз в это время занимался; об этом свидетельствуют и - крайне сдержанные - заметки в его дневнике).
Но самое главное - и самое интересное: эти стихи написаны не только почти помимо возраста, но и совершенно помимо советской власти. Время здесь есть - ясно видно, что XX век и состоялся, и прочитан, - но ни единой приметы советского. Юный поэт развил у себя великолепное не-зрение: он советского не видит. Он чувствует поэтическую традицию так, словно линия, связывающая его время с предыдущим веком, не прерывалась (что не мешает ему в ней - пока осторожно - своевольничать). Ещё до всякого 1989-го, резко обновившего, как не без оснований замечает автор, самочувствие нашего поколения, в глубоком и глухом начале восьмидесятых (1983!) семнадцатилетний мальчик (школьник? вчерашний школьник?) пишет зрелую, горькую, со свёрнутой мощью религиозную лирику, называя всё, что тут вообще может быть названо, - прямыми именами.
И медленно тьма наполняет
Свинцовую чашу со льдом.
Как медленно время стекает!
И тело моё пеленают…
Зачем? И в могилу иль в дом?
Но всё же в томленье, в заразе,
Спелёнут, я жду одного -
(И будет, на то мне и разум) -
Что встану и выйду, как Лазарь,
Когда Ты захочешь того.
Ольга Балла
[полный вариант текста, опубликованного в сокращении]
Илья Семененко-Басин. Ювенилиа. - М.: Водолей, 2018. - 72 с.
В том, что историк, поэт, художник, искусствовед Илья Семененко-Басин отважился собрать в книжку и издать для всеобщего прочтения свои не издававшиеся прежде юношеские стихи (самое раннее написано - по крайней мере отчасти - в 1980 году, когда автору было четырнадцать) и даже некоторые - впрочем, не самые личные - дневниковые записи, показывающие внешний и внутренний, в том числе духовный, событийный фон этих стихотворений, сам автор призывает нас видеть акт поколенческой рефлексии. В этих целях он снабдил сборничек концептуальным послесловием, в котором отнёс себя и своих ровесников к «поколению 1989 года» (по аналогии с испанским «поколением 1898 года» у Ортеги-и-Гассета), отличающемуся и по стимулам взросления, и по самоощущению и стилю исторического поведения как «от людей более ранней эпохи семидесятых-восьмидесятых», так «и от сверстников, не воспринявших по каким-то причинам формирующих событий конца восьмидесятых»: «временем внутреннего поиска и надежды» был для его ровесников, удверждает он, даже не 1991 год, а 1989-й. Во включённых же в сборник стихах он предлагает, таким образом, видеть прежде всего человеческие документы, иллюстрирующие (не личную в первую очередь, но) поколенческую историю.
Концепция «поколения 1989 года», безусловно, интересная и явно нуждается в более подробном проговаривании и обосновании. Я же, как раз принадлежа к числу ровесников автора и видя становление нашего поколения изнутри (со всеми неминуемыми ограничениями такого видения, - он-то, как историк, дистанцируется), может быть, именно поэтому склоняюсь к тому, чтобы видеть в собрании ювенилий Семененко-Басина историю именно поэтическую: становление поэтической личности, её не предысторию даже, а полноценную и сложную историю. Как знают все, читавшие «Ручьевинами серебра» (2012) и «Лиру для диких зверей» (2016), сейчас он, разведыватель неочевидных поэтических ходов, - совсем другой, до, пожалуй, неузнаваемости, - тем интереснее узнавать, каким он был, каким он, наверное, мог бы стать, если бы его поэтическое развитие пошло по прямой линии (оно же двигалось скачками и разрывами: так, с 1992 до 2006 года он не писал стихов вообще, и это долгое молчание создало ему и новый голос, и новое видение, - впрочем, первые их проростки заметны уже в вошедших сюда двух стихотворениях 1992-го). В ранних опытах Семененко-Басина, чуткого, самостоятельного и на удивление зрелого ученика внимательно прочитанных авторов, прежде всего, XIX-XX веков, не только не заметно явной зависимости от чужих влияний - неизбежной, казалось бы, для этапа ученичества (они у него глубоко переработаны - разве вдруг, изредка, послышится, например, какой-нибудь Игорь Северянин в слове «обульваренный», но это именно на уровне одного слова - собственная интонация всё равно берёт верх), но и вообще признаков, почти неминуемых для юношеских писаний: наивности, неуклюжести, эмоциональных преувеличений. И очарованность миром, и уязвлённость им тут, конечно, есть, но именно что без преувеличений, без того, чтобы они овладевали юным автором: он - по крайней мере, на уровне речи - удерживает их в пределах точно выверенных равновесий. Он уравновешен и отстранён, как не всякий сорокалетний. Он внимателен к составляющим мир деталям (кстати, в этих стихах он занимается куда более миром, нежели собой, что, согласитесь, для юности тоже не слишком типично) и аналитичен (вполне возможно, что этот детализирующий взгляд воспитан ещё и живописью, которой автор как раз в это время занимался; об этом свидетельствуют и - крайне сдержанные - заметки в его дневнике).
Но самое главное - и самое интересное: эти стихи написаны не только почти помимо возраста, но и совершенно помимо советской власти. Время здесь есть - ясно видно, что XX век и состоялся, и прочитан, - но ни единой приметы советского. Юный поэт развил у себя великолепное не-зрение: он советского не видит. Он чувствует поэтическую традицию так, словно линия, связывающая его время с предыдущим веком, не прерывалась (что не мешает ему в ней - пока осторожно - своевольничать). Ещё до всякого 1989-го, резко обновившего, как не без оснований замечает автор, самочувствие нашего поколения, в глубоком и глухом начале восьмидесятых (1983!) семнадцатилетний мальчик (школьник? вчерашний школьник?) пишет зрелую, горькую, со свёрнутой мощью религиозную лирику, называя всё, что тут вообще может быть названо, - прямыми именами.
И медленно тьма наполняет
Свинцовую чашу со льдом.
Как медленно время стекает!
И тело моё пеленают…
Зачем? И в могилу иль в дом?
Но всё же в томленье, в заразе,
Спелёнут, я жду одного -
(И будет, на то мне и разум) -
Что встану и выйду, как Лазарь,
Когда Ты захочешь того.
Ольга Балла