Интервью со Светланой Долгополовой, ведущим научным сотрудником музея-усадьбы Мураново
«Это единственное место в России»
Знание - Сила. - № 8. - 2018. = https://znaniesila.livejournal.com/108335.html
Если музей - окно в эпоху, то музей-усадьба в подмосковном Муранове, совсем небольшой, в этом смысле - особенный. Он - сразу несколько окон в несколько эпох. Все эти эпохи уместились в большой русский XIX век и успели первые полтора докатастрофических десятилетия века XX-го. Здешняя память охватывает жизни нескольких поколений четырёх дворянских родов: Энгельгардтов, Путят, Тютчевых и Боратынских. И двух поэтов: Фёдора Ивановича Тютчева и Евгения Абрамовича Боратынского.
Уже десятилетия спустя после того, как всякая усадебная жизнь в России была прекращена, а дом потомков Тютчева стал музеем, здесь сохранялась атмосфера, во всех иных местах утраченная. «Подумать только, - говорил, по словам ведущего научного сотрудника музея Светланы Долгополовой, много лет проработавшей в Муранове, один из посетителей усадьбы, архитектор Александр Неусыхин, - то, что мы можем услышать во МХАТе со сцены, там звучит в жизни. Там вот так зовут на обед, обращаются к тебе, как обращаются на сцене» .
Об атмосфере и памяти этого места, о его людях, о домузейной и музейной эпохах его истории, о неразрывности биографического и поэтического со Светланой Долгополовой говорит наш корреспондент О. Гертман.
О. Гертман: Светлана Андреевна, расскажите, пожалуйста, об истории дома до того, как он стал музеем. Как получилось. что он связан с памятью сразу двух важнейших русских поэтов?
Светлана Долгополова: Наш музей - это небольшой двухэтажный дом, построенный поэтом Евгением Боратынским. Младшая сестра его жены была замужем за другом Боратынского - Николаем Васильевичем Путятой, их семья жила здесь. А потом здесь жили Тютчевы: дочь Путят стала женой младшего сына поэта, Ивана Фёдоровича.
В результате два этажа этого дома сейчас занимают вещи Боратынских, Тютчевых, Путят, Льва Николаевича Энгельгардта - первого владельца и Ивана Сергеевича Аксакова, зятя Тютчева - он был женат на старшей дочери поэта, Анне Фёдоровне. Каждый или почти каждый предмет - подлинный, мемориальный. Каждый насыщен глубокой семейной памятью, каждый требует благоговейного, почтительного отношения.
Жизнь, интересующая нас в Муранове, началась в 1816 году, когда эту небольшую усадьбу приобрели Энгельгардты. До этого её постоянно перепродавали, она переходила из рук в руки. А после 1816 года она на протяжении ста лет, до самой революции, остаётся в руках у четырёх семей, наследуется, причём и по женской линии.
Лев Николаевич Энгельгардт - автор военных записок, достойный отдельного разговора. Старшая его дочь, Анастасия Львовна, вышла замуж за Боратынского, а младшая - за друга поэта, Николая Путяту.
У Энгельгардта и его жены, Татищевой, были огромные поместья под Казанью. Мураново они купили, чтобы иметь пядь земли под Москвой. Некоторые их дети умерли в младенчестве, остались три дочери: старшая - Анастасия, средняя - Наталья и младшая - Софья, и единственный сын, Пётр.
Энгельгардт трогательно писал о своём браке, о том, что ему было дано блаженство этого брачного союза. Его жена умерла в 1821 году. По завещанию предполагалось, что Мураново отойдёт к средней дочери, Наталье. Думаю, что, поскольку у неё было слабое здоровье, родители хотели её обеспечить на все случаи жизни. Наталья умерла в 1826-м - в том самом году, когда Боратынский женился на старшей, Анастасии Львовне. Поэт ещё успел увидеть Наталью в Муранове, она даже осталась в его стихотворении: «Она, с болезненным румянцем на щеках, / она, которой нет, мелькнула предо мною». После этого Мураново было завещано Петру Львовичу, поручику.
Но, вероятно, у него было что-то не то с головой. Он так проигрался и написал так много заёмных писем, что их семья должна была просто погибнуть. И тогда в 1826 году, после коронационных торжеств, Лев Николаевич приехал просить императора Николая I о том, чтобы Петра признали душевнобольным. Просьба была удовлетворена, и с тех пор у Петра были разные опекуны. Когда Лев Энгельгардт умер, опекунами остались дочери, старшая и младшая. Боратынский тоже был в числе опекунов и таким образом связал свою жизнь с Мурановом надолго. Алексей Михайлович Песков, составивший летопись жизни и творчества Боратынского, высчитал, что с 1826 года поэт приезжал туда почти каждое лето.
У Боратынского было девять детей (двое умерли в младенчестве). И он решил построить для них дом.
Старый дом Энгельгардта он в 1842 году, как принято считать, разобрал и совсем рядом построил ещё что-то. Я же придерживаюсь той точки зрения, что часть дома Энгельгардта, деревянную, одноэтажную, - то, что называется у нас «пристройкой», - он оставил и добавил к ней двухэтажный, обложенный кирпичом, основной объём и башню, которая делает музей непохожим на все остальные архитектурные проекты. То есть, «пристройка» - это, на самом деле, основная часть, а двухэтажный объём к ней пристроен. (Боратынскому надо было сдавать документы в дворянскую опеку, и ему было проще представить дело так, что он всего лишь ремонтирует дом - а не отнимает жильё у душевнобольного поручика Энгельгардта).
Строительство нового дома предполагало, что Боратынские останутся здесь надолго, пока не вырастут дети, которым надо было дать хорошее образование. Ещё раньше, в более тесных обстоятельствах, когда дом ещё строился, и Боратынские проводили зиму в Артёмове, у них было пять приглашённых учителей. «У меня дома, - писал поэт, - маленький университет». Так предполагалось провести ближайшие годы.
Всю жизнь Боратынский стремился увидеть Европу. Удаётся ему это только в 1843 году, когда он со старшими детьми, оставив младших у Путят, отправляется из Петербурга в заграничную поездку, к «святым камням Европы», как потом напишет Достоевский. Характерна его записочка к Вяземскому: прощаясь с ним, Боратынский говорит, что отправляется «в европейское пилигримство».
В 1842-м он строит дом в Муранове, семья его поселяется там осенью того же года, а осенью 1843 года они уезжают за границу. И дом пустеет.
Начинается парижская зима русского поэта. Представитель литературной Москвы, который жил как помещик, занимаясь многочисленными хозяйственными делами, в Париже оказывается в самом избранном обществе . Он всюду зван и принят, как равный. «Эти варвары, - пишет Альфред де Виньи - говорят по-французски лучше, чем мы.»
В Италии, 44-х лет, Боратынский умирает. Это 1844 год (ровесник века. Боратынский родился в 1800-м). Целый год он остаётся в Неаполе, хранится там в кипарисовом гробу, а через год его хоронят на кладбище Александро-Невской лавры.
У его вдовы Анастасии Львовны и её сестры Софьи Львовны оставался больной брат, который находился в клинике. После его смерти в 1848-м обе они становятся наследницами имения. По разделу имущества между сёстрами Анастасия Львовна получает казанские имения Энгельгардтов, поэтому дальнейшая жизнь Боратынских связана с Казанью.
В Муранове остаётся Софья Львовна Путята. Единственная выжившая дочь Путят выходит замуж за Ивана Фёдоровича Тютчева.
Семья получилась замечательная. Эрнестина Фёдоровна писала: «Моя невестка обладает всеми видами любви: она такая же хорошая мать, как хорошая жена и хорошая дочь». Родились чудесные дети: в 1869-м Софья, в 1873-м Фёдор, в 1876-м - Николай (повторяются имена Тютчева и его брата) и в 1879-м - Екатерина.
Ненужные вещи Путяты отсылали в усадьбу в Тульской губернии - Скуратово. В Муранове оставалось только то, что памятно и необходимо. Вдова Боратынского увезла некоторые вещи, но остался письменный стол и книжные шкафы, сделанные по его чертежам. Остались и принадлежавшие Путятам маленькие портреты. Вся библиотека Боратынских из Муранова уходит.
В 1873 году умирает Фёдор Иванович Тютчев, живший в Петербурге. Умер он на даче в Царском Селе, вещи его оставались на складах в Царском Селе и в Петербурге. Зимой 1874-го кабинет Тютчева забирают в Мураново.
В 1877 году умирает Путята, и кабинет, где он работал, становится как говорили в семье, «кабинетом двух поэтов»: рядом с вещами Боратынского здесь оказываются вещи из петербургского кабинета Тютчева. Иван Фёдорович, будучи мировым судьёй Димитровского уезда, работал за столом отца-поэта и пользовался его письменным прибором. А рядом стоял стол другого поэта, Боратынского, и оба - поэты-философы!
У Тютчева было три дочери от первого брака, от жены Элеоноры, которая умерла после катастрофы, - попала в пожар на пароходе «Николай I», возвращаясь в 1838 году из Петербурга в Германию. От второго брака, с Эрнестиной Фёдоровной, - два сына, Дмитрий и Иван, и дочь Мария.
Мария вышла замуж за контрадмирала Николая Бирилёва. Родители её были в отчаянии. Эрнестина Фёдоровна записала о нём - вообще она редко позволяла себе такую откровенность: «Ни ума, ни манер, ни поместья».
Браку способствовало то, что было найдено слово, чтобы объяснить это её таинственное влечение. «Наша Мари полюбила героя», - сказала графиня Блудова в 1865 году в Ницце (тогда весь двор остался там зимовать, потому что был болен царский сын, Николай Александрович. Позже Тютчев написал об этом известное стихотворение «Сын царский умирает в Ницце»). Мари очень полюбила Бирилёва, но сразу же после женитьбы у него обострились последствия контузии. Позже он сошёл с ума, Мари, преданно ухаживавшая за ним, умерла в 32 года. Их дочь, полуторагодовалая Маруся, умерла от дифтерита. Эрнестине Фёдоровне пришлось потом похоронить сумасшедшего Бирилёва, который прожил ещё немало лет.
Старший сын Тютчева, Дмитрий, с внешностью героя романов Достоевского, умер совсем молодым, в 1870 году. Он окончил Киевский университет, у него была одна дочь, которая успела родиться до его смерти - Ольга Дмитриевна, по мужу Дефабр. Как про неё писали тётушки, «настоящая Тютчева», ничего банального. Ольгу выслали из Ленинграда накануне «кировского потока», и она умерла в Астрахани от голода во время войны - в 1942-м или 1943-м, точно неизвестно, - стране было не до этого, а близких рядом не оказалось. Теперь история её жизни чуть-чуть приоткрылась - мы нашли её переписку с Бонч-Бруевичем. Бонч-Бруевич покупает у неё знаменитый портрет, где всё её три тётки рядом - Анна, Дарья и Екатерина, - в Баварии, в Мюнхене, и портрет её бабки, Эрнестины Фёдоровны - копию нашего портрета. И Ольга Дмитриевна, замерзающая в Астрахани, остроумно ему отвечает. Занималась она тем, что закрашивала буквы на могильных памятниках. И вот она пишет: «Эта работа мне по сердцу, но сейчас наступает осень, и работы уже нет».
От Денисьевой у Тютчева было трое детей. Дочь Елена и сын Николай умерли через год после её смерти - девочка прожила 13 лет, а мальчик, по-моему, полтора года. Остался только Фёдор Фёдорович, герой Первой мировой войны, прозаик, - мы издали много его книг. У него были две дочери, Элла и Надежда. Одна была бездетная, а другая - незамужняя.
Дети Ивана Фёдоровича Тютчева оказались наследниками всех своих родных: все вокруг умирают, все родственные связи становятся тупиковыми.
Даже сестра Тютчева, Дарья Ивановна Сушкова, бывшая замужем за литератором Сушковым (у неё доживала мать Тютчева, достигшая 90 лет; в Старопименовском переулке дом до сих пор сохранился!), может оставить всё только своей племяннице Китти, которая живёт у неё в Москве. Китти, в свою очередь, всё оставляет своей сестре Дарье, фрейлине. Дарья живёт в Петербурге, у неё есть имение - село Варварино Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии. Своё имущество она оставляет Ивану Фёдоровичу.
И всё это в 1907 году приезжает в Мураново на подводах. Вещей так много, что они не умещаются в доме.
Часть осталась у них в семье, во флигеле. Часть, конечно, продали. С этим связана трогательная история. Коллекционер Инна Евсеевна Каварская, тоже не имевшая наследников, в своём завещании написала, что её мать ещё до революции приобрела два кресла из варваринского гарнитура и просила её, если у неё не будет наследников, вернуть это в Мураново, потому что это из мурановских вещей. Так наш музей получил эти два кресла.
О.Г.: Кто же оставался в доме перед революцией?
С.Д.: Перед революцией состав семьи был как в театральной пьесе: вдова Ивана Фёдоровича, умершего в 1909 году, с четырьмя детьми, один другого краше: Фёдор и Николай, Софья и Екатерина.
Из всех этих внуков и внучек Тютчева семью имела только Екатерина Ивановна. Она была замужем за Василием Евгеньевичем Пигарёвым, так что в поколении правнуков фамилия Тютчевых отсутствует. Всего у Тютчева было 9 детей, 8 внуков - и 3 правнука, фамилия которых - Пигарёвы: Ольга Васильевна, Николай Васильевич и Кирилл Васильевич. Все они выросли в Муранове.
Софья Ивановна была воспитательницей детей Николая II - Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии - с 1907 года по 1912-й. Поскольку она была против влияния Распутина, она получила отставку. После революции это сыграло некоторую роль в её жизни. Будучи при дворе, она просила за разных проштрафившихся гимназистов. Один из них, Ляпунов, оказался важным большевиком и после революции выхлопотал ей пенсию как жертве царского произвола.
Фёдор Иванович стал камер-юнкером; Николай Иванович - церемониймейстером двора его императорского величества; Екатерина Ивановна - фрейлиной. Муж её, Пигарёв, был секретарём великой княгиги Елизаветы Фёдоровны. Казалось бы, они были первыми, кто подлежал уничтожению.
О.Г.: Но как они уцелели? Что стало с домом и его обитателями после революции?
С.Д.: После революции Тютчевы должны были прежде всего получить охранную грамоту, чтобы их не сожгли и не разграбили. Но поскольку Тютчевы много помогали крестьянам, был такой симбиоз дворянско-крестьянского быта, таких попыток они не предпринимали. Лишь один раз, рассказывали правнуки, Николай Иванович увидел из флигеля: идёт угрюмая толпа. Он вышел к ним и сказал: «Вспомните, сколько здесь крестников, которых крестили Тютчевы! Вспомните, скольким помогли Тютчевы! Чего же вы хотите сейчас?» И погромщики разошлись.
14 сентября 1918 года центр регуляции всех работ, связанных с усадьбами, - особый отдел Наркомпроса, который возглавляла жена Троцкого, - Общество по делам музеев и охране памятников искусства и старины, - по заявлению Ольги Николаевны Тютчевой выдал Муранову охранную грамоту: всего несколько слов, напечатанных на машинке, на жёлтой бумаге, сейчас уже совершенно разваливающейся в руках. Но это были слова, совершенно необходимые для того, чтобы усадьбу не тронули.
Там было сказано, что усадьбу Мураново желательно сохранить в полноте и назначить её хранителем Николая Ивановича Тютчева. Но оформили охранную грамоту всё-таки на имя Пигарёва: имена владельцев усадеб ставить остерегались. В 1919 году власти всё время колебались: не устроить ли там что-нибудь стоящее: больницу, школу? Помогло, вероятно, то, что дом был маленький, там нельзя было как следует развернуться. Дом оставили вдалельцам и решили создать в нём музей.
И Николай Иванович, родившийся в этом доме, в 1920 году стал создавать там музей. К решению этой задачи он был подготовлен всей жизнью: он был коллекционером, известным уже в конце XIX века. Он собирал фарфор, мебель, бронзу, живопись, в основном портретную, XVIII-XIX веков. Когда грянула революция, он участвовал в движении по сохранению усадеб, усадебной культуры. И когда в 1922 году было создано Общество изучения русской усадьбы, он стал его членом.
Жить ему разрешили во флигеле, в двух комнатах второго этажа, - это были комнаты, которые до революции занимала прислуга. Во флигеле оставались и его сёстры. Так флигель перешёл к потомкам - и до сих пор остаётся в их руках.
О.Г.: И они там до сих пор живут?
С.Д.: Ну, теперь они только приезжают. - В этом доме Николай Иванович должен был разместить всё накопившееся там наследие многих семей: неисчислимое количество ценностей художественных, исторических, мемориальных. Эта задача совпадала и с требованиями эпохи: предъявить пролетариату как можно больше художественных и исторических раритетов. Поэтому допускалось, что, например, на столе-сороконожке в столовой, который раздвигается во всю длину комнаты, стоит множество подсвечников - сразу вся коллекция: надо было показать, что в этом месте много всего замечательного, поэтому пролетариат может оставить здесь музей. Это была первая задача, которую решил Николай Иванович.
(Продолжение следует)
Знание - Сила. - № 8. - 2018. = https://znaniesila.livejournal.com/108335.html
Если музей - окно в эпоху, то музей-усадьба в подмосковном Муранове, совсем небольшой, в этом смысле - особенный. Он - сразу несколько окон в несколько эпох. Все эти эпохи уместились в большой русский XIX век и успели первые полтора докатастрофических десятилетия века XX-го. Здешняя память охватывает жизни нескольких поколений четырёх дворянских родов: Энгельгардтов, Путят, Тютчевых и Боратынских. И двух поэтов: Фёдора Ивановича Тютчева и Евгения Абрамовича Боратынского.
Уже десятилетия спустя после того, как всякая усадебная жизнь в России была прекращена, а дом потомков Тютчева стал музеем, здесь сохранялась атмосфера, во всех иных местах утраченная. «Подумать только, - говорил, по словам ведущего научного сотрудника музея Светланы Долгополовой, много лет проработавшей в Муранове, один из посетителей усадьбы, архитектор Александр Неусыхин, - то, что мы можем услышать во МХАТе со сцены, там звучит в жизни. Там вот так зовут на обед, обращаются к тебе, как обращаются на сцене» .
Об атмосфере и памяти этого места, о его людях, о домузейной и музейной эпохах его истории, о неразрывности биографического и поэтического со Светланой Долгополовой говорит наш корреспондент О. Гертман.
О. Гертман: Светлана Андреевна, расскажите, пожалуйста, об истории дома до того, как он стал музеем. Как получилось. что он связан с памятью сразу двух важнейших русских поэтов?
Светлана Долгополова: Наш музей - это небольшой двухэтажный дом, построенный поэтом Евгением Боратынским. Младшая сестра его жены была замужем за другом Боратынского - Николаем Васильевичем Путятой, их семья жила здесь. А потом здесь жили Тютчевы: дочь Путят стала женой младшего сына поэта, Ивана Фёдоровича.
В результате два этажа этого дома сейчас занимают вещи Боратынских, Тютчевых, Путят, Льва Николаевича Энгельгардта - первого владельца и Ивана Сергеевича Аксакова, зятя Тютчева - он был женат на старшей дочери поэта, Анне Фёдоровне. Каждый или почти каждый предмет - подлинный, мемориальный. Каждый насыщен глубокой семейной памятью, каждый требует благоговейного, почтительного отношения.
Жизнь, интересующая нас в Муранове, началась в 1816 году, когда эту небольшую усадьбу приобрели Энгельгардты. До этого её постоянно перепродавали, она переходила из рук в руки. А после 1816 года она на протяжении ста лет, до самой революции, остаётся в руках у четырёх семей, наследуется, причём и по женской линии.
Лев Николаевич Энгельгардт - автор военных записок, достойный отдельного разговора. Старшая его дочь, Анастасия Львовна, вышла замуж за Боратынского, а младшая - за друга поэта, Николая Путяту.
У Энгельгардта и его жены, Татищевой, были огромные поместья под Казанью. Мураново они купили, чтобы иметь пядь земли под Москвой. Некоторые их дети умерли в младенчестве, остались три дочери: старшая - Анастасия, средняя - Наталья и младшая - Софья, и единственный сын, Пётр.
Энгельгардт трогательно писал о своём браке, о том, что ему было дано блаженство этого брачного союза. Его жена умерла в 1821 году. По завещанию предполагалось, что Мураново отойдёт к средней дочери, Наталье. Думаю, что, поскольку у неё было слабое здоровье, родители хотели её обеспечить на все случаи жизни. Наталья умерла в 1826-м - в том самом году, когда Боратынский женился на старшей, Анастасии Львовне. Поэт ещё успел увидеть Наталью в Муранове, она даже осталась в его стихотворении: «Она, с болезненным румянцем на щеках, / она, которой нет, мелькнула предо мною». После этого Мураново было завещано Петру Львовичу, поручику.
Но, вероятно, у него было что-то не то с головой. Он так проигрался и написал так много заёмных писем, что их семья должна была просто погибнуть. И тогда в 1826 году, после коронационных торжеств, Лев Николаевич приехал просить императора Николая I о том, чтобы Петра признали душевнобольным. Просьба была удовлетворена, и с тех пор у Петра были разные опекуны. Когда Лев Энгельгардт умер, опекунами остались дочери, старшая и младшая. Боратынский тоже был в числе опекунов и таким образом связал свою жизнь с Мурановом надолго. Алексей Михайлович Песков, составивший летопись жизни и творчества Боратынского, высчитал, что с 1826 года поэт приезжал туда почти каждое лето.
У Боратынского было девять детей (двое умерли в младенчестве). И он решил построить для них дом.
Старый дом Энгельгардта он в 1842 году, как принято считать, разобрал и совсем рядом построил ещё что-то. Я же придерживаюсь той точки зрения, что часть дома Энгельгардта, деревянную, одноэтажную, - то, что называется у нас «пристройкой», - он оставил и добавил к ней двухэтажный, обложенный кирпичом, основной объём и башню, которая делает музей непохожим на все остальные архитектурные проекты. То есть, «пристройка» - это, на самом деле, основная часть, а двухэтажный объём к ней пристроен. (Боратынскому надо было сдавать документы в дворянскую опеку, и ему было проще представить дело так, что он всего лишь ремонтирует дом - а не отнимает жильё у душевнобольного поручика Энгельгардта).
Строительство нового дома предполагало, что Боратынские останутся здесь надолго, пока не вырастут дети, которым надо было дать хорошее образование. Ещё раньше, в более тесных обстоятельствах, когда дом ещё строился, и Боратынские проводили зиму в Артёмове, у них было пять приглашённых учителей. «У меня дома, - писал поэт, - маленький университет». Так предполагалось провести ближайшие годы.
Всю жизнь Боратынский стремился увидеть Европу. Удаётся ему это только в 1843 году, когда он со старшими детьми, оставив младших у Путят, отправляется из Петербурга в заграничную поездку, к «святым камням Европы», как потом напишет Достоевский. Характерна его записочка к Вяземскому: прощаясь с ним, Боратынский говорит, что отправляется «в европейское пилигримство».
В 1842-м он строит дом в Муранове, семья его поселяется там осенью того же года, а осенью 1843 года они уезжают за границу. И дом пустеет.
Начинается парижская зима русского поэта. Представитель литературной Москвы, который жил как помещик, занимаясь многочисленными хозяйственными делами, в Париже оказывается в самом избранном обществе . Он всюду зван и принят, как равный. «Эти варвары, - пишет Альфред де Виньи - говорят по-французски лучше, чем мы.»
В Италии, 44-х лет, Боратынский умирает. Это 1844 год (ровесник века. Боратынский родился в 1800-м). Целый год он остаётся в Неаполе, хранится там в кипарисовом гробу, а через год его хоронят на кладбище Александро-Невской лавры.
У его вдовы Анастасии Львовны и её сестры Софьи Львовны оставался больной брат, который находился в клинике. После его смерти в 1848-м обе они становятся наследницами имения. По разделу имущества между сёстрами Анастасия Львовна получает казанские имения Энгельгардтов, поэтому дальнейшая жизнь Боратынских связана с Казанью.
В Муранове остаётся Софья Львовна Путята. Единственная выжившая дочь Путят выходит замуж за Ивана Фёдоровича Тютчева.
Семья получилась замечательная. Эрнестина Фёдоровна писала: «Моя невестка обладает всеми видами любви: она такая же хорошая мать, как хорошая жена и хорошая дочь». Родились чудесные дети: в 1869-м Софья, в 1873-м Фёдор, в 1876-м - Николай (повторяются имена Тютчева и его брата) и в 1879-м - Екатерина.
Ненужные вещи Путяты отсылали в усадьбу в Тульской губернии - Скуратово. В Муранове оставалось только то, что памятно и необходимо. Вдова Боратынского увезла некоторые вещи, но остался письменный стол и книжные шкафы, сделанные по его чертежам. Остались и принадлежавшие Путятам маленькие портреты. Вся библиотека Боратынских из Муранова уходит.
В 1873 году умирает Фёдор Иванович Тютчев, живший в Петербурге. Умер он на даче в Царском Селе, вещи его оставались на складах в Царском Селе и в Петербурге. Зимой 1874-го кабинет Тютчева забирают в Мураново.
В 1877 году умирает Путята, и кабинет, где он работал, становится как говорили в семье, «кабинетом двух поэтов»: рядом с вещами Боратынского здесь оказываются вещи из петербургского кабинета Тютчева. Иван Фёдорович, будучи мировым судьёй Димитровского уезда, работал за столом отца-поэта и пользовался его письменным прибором. А рядом стоял стол другого поэта, Боратынского, и оба - поэты-философы!
У Тютчева было три дочери от первого брака, от жены Элеоноры, которая умерла после катастрофы, - попала в пожар на пароходе «Николай I», возвращаясь в 1838 году из Петербурга в Германию. От второго брака, с Эрнестиной Фёдоровной, - два сына, Дмитрий и Иван, и дочь Мария.
Мария вышла замуж за контрадмирала Николая Бирилёва. Родители её были в отчаянии. Эрнестина Фёдоровна записала о нём - вообще она редко позволяла себе такую откровенность: «Ни ума, ни манер, ни поместья».
Браку способствовало то, что было найдено слово, чтобы объяснить это её таинственное влечение. «Наша Мари полюбила героя», - сказала графиня Блудова в 1865 году в Ницце (тогда весь двор остался там зимовать, потому что был болен царский сын, Николай Александрович. Позже Тютчев написал об этом известное стихотворение «Сын царский умирает в Ницце»). Мари очень полюбила Бирилёва, но сразу же после женитьбы у него обострились последствия контузии. Позже он сошёл с ума, Мари, преданно ухаживавшая за ним, умерла в 32 года. Их дочь, полуторагодовалая Маруся, умерла от дифтерита. Эрнестине Фёдоровне пришлось потом похоронить сумасшедшего Бирилёва, который прожил ещё немало лет.
Старший сын Тютчева, Дмитрий, с внешностью героя романов Достоевского, умер совсем молодым, в 1870 году. Он окончил Киевский университет, у него была одна дочь, которая успела родиться до его смерти - Ольга Дмитриевна, по мужу Дефабр. Как про неё писали тётушки, «настоящая Тютчева», ничего банального. Ольгу выслали из Ленинграда накануне «кировского потока», и она умерла в Астрахани от голода во время войны - в 1942-м или 1943-м, точно неизвестно, - стране было не до этого, а близких рядом не оказалось. Теперь история её жизни чуть-чуть приоткрылась - мы нашли её переписку с Бонч-Бруевичем. Бонч-Бруевич покупает у неё знаменитый портрет, где всё её три тётки рядом - Анна, Дарья и Екатерина, - в Баварии, в Мюнхене, и портрет её бабки, Эрнестины Фёдоровны - копию нашего портрета. И Ольга Дмитриевна, замерзающая в Астрахани, остроумно ему отвечает. Занималась она тем, что закрашивала буквы на могильных памятниках. И вот она пишет: «Эта работа мне по сердцу, но сейчас наступает осень, и работы уже нет».
От Денисьевой у Тютчева было трое детей. Дочь Елена и сын Николай умерли через год после её смерти - девочка прожила 13 лет, а мальчик, по-моему, полтора года. Остался только Фёдор Фёдорович, герой Первой мировой войны, прозаик, - мы издали много его книг. У него были две дочери, Элла и Надежда. Одна была бездетная, а другая - незамужняя.
Дети Ивана Фёдоровича Тютчева оказались наследниками всех своих родных: все вокруг умирают, все родственные связи становятся тупиковыми.
Даже сестра Тютчева, Дарья Ивановна Сушкова, бывшая замужем за литератором Сушковым (у неё доживала мать Тютчева, достигшая 90 лет; в Старопименовском переулке дом до сих пор сохранился!), может оставить всё только своей племяннице Китти, которая живёт у неё в Москве. Китти, в свою очередь, всё оставляет своей сестре Дарье, фрейлине. Дарья живёт в Петербурге, у неё есть имение - село Варварино Юрьев-Польского уезда Владимирской губернии. Своё имущество она оставляет Ивану Фёдоровичу.
И всё это в 1907 году приезжает в Мураново на подводах. Вещей так много, что они не умещаются в доме.
Часть осталась у них в семье, во флигеле. Часть, конечно, продали. С этим связана трогательная история. Коллекционер Инна Евсеевна Каварская, тоже не имевшая наследников, в своём завещании написала, что её мать ещё до революции приобрела два кресла из варваринского гарнитура и просила её, если у неё не будет наследников, вернуть это в Мураново, потому что это из мурановских вещей. Так наш музей получил эти два кресла.
О.Г.: Кто же оставался в доме перед революцией?
С.Д.: Перед революцией состав семьи был как в театральной пьесе: вдова Ивана Фёдоровича, умершего в 1909 году, с четырьмя детьми, один другого краше: Фёдор и Николай, Софья и Екатерина.
Из всех этих внуков и внучек Тютчева семью имела только Екатерина Ивановна. Она была замужем за Василием Евгеньевичем Пигарёвым, так что в поколении правнуков фамилия Тютчевых отсутствует. Всего у Тютчева было 9 детей, 8 внуков - и 3 правнука, фамилия которых - Пигарёвы: Ольга Васильевна, Николай Васильевич и Кирилл Васильевич. Все они выросли в Муранове.
Софья Ивановна была воспитательницей детей Николая II - Ольги, Татьяны, Марии, Анастасии - с 1907 года по 1912-й. Поскольку она была против влияния Распутина, она получила отставку. После революции это сыграло некоторую роль в её жизни. Будучи при дворе, она просила за разных проштрафившихся гимназистов. Один из них, Ляпунов, оказался важным большевиком и после революции выхлопотал ей пенсию как жертве царского произвола.
Фёдор Иванович стал камер-юнкером; Николай Иванович - церемониймейстером двора его императорского величества; Екатерина Ивановна - фрейлиной. Муж её, Пигарёв, был секретарём великой княгиги Елизаветы Фёдоровны. Казалось бы, они были первыми, кто подлежал уничтожению.
О.Г.: Но как они уцелели? Что стало с домом и его обитателями после революции?
С.Д.: После революции Тютчевы должны были прежде всего получить охранную грамоту, чтобы их не сожгли и не разграбили. Но поскольку Тютчевы много помогали крестьянам, был такой симбиоз дворянско-крестьянского быта, таких попыток они не предпринимали. Лишь один раз, рассказывали правнуки, Николай Иванович увидел из флигеля: идёт угрюмая толпа. Он вышел к ним и сказал: «Вспомните, сколько здесь крестников, которых крестили Тютчевы! Вспомните, скольким помогли Тютчевы! Чего же вы хотите сейчас?» И погромщики разошлись.
14 сентября 1918 года центр регуляции всех работ, связанных с усадьбами, - особый отдел Наркомпроса, который возглавляла жена Троцкого, - Общество по делам музеев и охране памятников искусства и старины, - по заявлению Ольги Николаевны Тютчевой выдал Муранову охранную грамоту: всего несколько слов, напечатанных на машинке, на жёлтой бумаге, сейчас уже совершенно разваливающейся в руках. Но это были слова, совершенно необходимые для того, чтобы усадьбу не тронули.
Там было сказано, что усадьбу Мураново желательно сохранить в полноте и назначить её хранителем Николая Ивановича Тютчева. Но оформили охранную грамоту всё-таки на имя Пигарёва: имена владельцев усадеб ставить остерегались. В 1919 году власти всё время колебались: не устроить ли там что-нибудь стоящее: больницу, школу? Помогло, вероятно, то, что дом был маленький, там нельзя было как следует развернуться. Дом оставили вдалельцам и решили создать в нём музей.
И Николай Иванович, родившийся в этом доме, в 1920 году стал создавать там музей. К решению этой задачи он был подготовлен всей жизнью: он был коллекционером, известным уже в конце XIX века. Он собирал фарфор, мебель, бронзу, живопись, в основном портретную, XVIII-XIX веков. Когда грянула революция, он участвовал в движении по сохранению усадеб, усадебной культуры. И когда в 1922 году было создано Общество изучения русской усадьбы, он стал его членом.
Жить ему разрешили во флигеле, в двух комнатах второго этажа, - это были комнаты, которые до революции занимала прислуга. Во флигеле оставались и его сёстры. Так флигель перешёл к потомкам - и до сих пор остаётся в их руках.
О.Г.: И они там до сих пор живут?
С.Д.: Ну, теперь они только приезжают. - В этом доме Николай Иванович должен был разместить всё накопившееся там наследие многих семей: неисчислимое количество ценностей художественных, исторических, мемориальных. Эта задача совпадала и с требованиями эпохи: предъявить пролетариату как можно больше художественных и исторических раритетов. Поэтому допускалось, что, например, на столе-сороконожке в столовой, который раздвигается во всю длину комнаты, стоит множество подсвечников - сразу вся коллекция: надо было показать, что в этом месте много всего замечательного, поэтому пролетариат может оставить здесь музей. Это была первая задача, которую решил Николай Иванович.
(Продолжение следует)