Вот такое кино...
Так что же? Добрый хозяин старается за своим столом усадить рядом людей, которые могут быть друг другу полезны. Или интересны. Они уж сами договорятся, встречаться им потом или нет. Интерес к шаманству у нынешних застольцев чисто академический, хоть и живой. Побеседовать не запрещено и духовному лицу; а затевать камлание с жертвоприношением - дело хлопотное, долгое. Дойдет до этого, тогда и посмотрим.
Пока создадим интимную обстановку. Убрать столы и стулья, постлать на траву сено и ветки, в середине разложить костер - а вокруг срубленные березки - здесь, на вершине, впору служить Небу, Ульгеню, посвящать ему священного синего коня. Не всерьез, конечно: там как раз женщины и шаманы не участвуют. И синего коня не припасли. Об этом князь шутливо рассказывает, усаживая гостей на траву. И раздает трубки, да не с чагой, с душистым табаком.
- Вашмилость, смотрите, кого я привел! - Павел деликатно отступает, и на границе теплого света костра и синих сумерек остается невысокая фигура.
- Дюхадэ! - Матвей Петрович устремляется к другу, на ходу обращается к гостям по-немецки: - господа, вы видите самого знаменитого шамана... - повторяет по-русски.
- Я не шаман... - тихо отвечает худощавый, бедно одетый человек.
- Прости, ты хотел сохранить тайну...
- Тайны нет. Я теперь просто бедный ня Дюхадэ. Духи лишили меня дара. Мой бубен погиб. Я не могу больше летать в небо и спускаться в нижний мир.
- Как это может быть?
- Я спустился слишком глубоко.
Плавно обогнув растерянного мужа, юная женщина почтительно, как родного, берет под руку пришедшего, ведет его к костру, усаживает удобно, подкладывая сено, приносит налитую чашу и трубку, которую раскуривает и подает ему, когда он не глядя возвращает ей пустую чашу; чашу она сразу наполняет снова и держит в руке, сидя чуть сзади и в стороне.
- Великие шаманы рода моего дали мне бубен, - тихо, горестно продолжает Дюхадэ, - в нем носил я души их. Где теперь они будут жить, как будут говорить с нашим родом? Видно, волки настигли в лесу священного оленя, побратима того, чьей кожей с песнями и заклинаниями обтянули мой бубен... Видно, молния сожгла ту корневистую, ветвистую, красивую лиственницу, из ветвей которой сделал я рукоятку и перекладину, позвоночник и ребра крылатого моего, послушного моего, отважного моего зверя, за облака уносившего меня, в подземную реку опускавшего меня, по черно-синей воде подземной реки плывшего со мной? Солнце и луна и звезды были на бубне моем, горы и лес и море были на нем, как дорогу мне найти без него? Духов-помощников как позову без него? Старые песни как узнаю без него? Олененочек мой, бык-олень мой могучий, долго-долго искал я тебя, косточки твои собирал по лесам, душу твою искали семь хвостатых волков с матерью, за живой водой летали двое воронов, жертвенной брагой оживляли родовые шаманы, и в тебе ожила другая душа моя, шаманская сила моя... Потерял я тебя, погубил я тебя...
То ли плачет, то ли бормочет старик, да на каком языке-то? Кто осознает, что утрата бубна для шамана - это утрата всего; и кому вообще дело до именно этого шамана? Прекрасная аборигенка суеверна, ее это должно волновать, и губернатор встревожен. Возможно, бродяга был его важным агентом. Странно выглядит старик; и не старик он вовсе, плечи широкие, осанка свободная; и глаза блестят, и голос гибкий. Лицо только темное, словно обожженное..
Обещали шамана - вот и шаман. Что ведет себя странно, а как себя шаман должен вести?
Мессершмидт заинтересован. Тонкий слух полиглота и абсолютная память этнографа позволяют схватить целые периоды, чтобы потом как-то зафиксировать на страницах дневника.
Лоренц Ланг не отрывает взгляда от круглого личика молодой хозяйки.
Пока создадим интимную обстановку. Убрать столы и стулья, постлать на траву сено и ветки, в середине разложить костер - а вокруг срубленные березки - здесь, на вершине, впору служить Небу, Ульгеню, посвящать ему священного синего коня. Не всерьез, конечно: там как раз женщины и шаманы не участвуют. И синего коня не припасли. Об этом князь шутливо рассказывает, усаживая гостей на траву. И раздает трубки, да не с чагой, с душистым табаком.
- Вашмилость, смотрите, кого я привел! - Павел деликатно отступает, и на границе теплого света костра и синих сумерек остается невысокая фигура.
- Дюхадэ! - Матвей Петрович устремляется к другу, на ходу обращается к гостям по-немецки: - господа, вы видите самого знаменитого шамана... - повторяет по-русски.
- Я не шаман... - тихо отвечает худощавый, бедно одетый человек.
- Прости, ты хотел сохранить тайну...
- Тайны нет. Я теперь просто бедный ня Дюхадэ. Духи лишили меня дара. Мой бубен погиб. Я не могу больше летать в небо и спускаться в нижний мир.
- Как это может быть?
- Я спустился слишком глубоко.
Плавно обогнув растерянного мужа, юная женщина почтительно, как родного, берет под руку пришедшего, ведет его к костру, усаживает удобно, подкладывая сено, приносит налитую чашу и трубку, которую раскуривает и подает ему, когда он не глядя возвращает ей пустую чашу; чашу она сразу наполняет снова и держит в руке, сидя чуть сзади и в стороне.
- Великие шаманы рода моего дали мне бубен, - тихо, горестно продолжает Дюхадэ, - в нем носил я души их. Где теперь они будут жить, как будут говорить с нашим родом? Видно, волки настигли в лесу священного оленя, побратима того, чьей кожей с песнями и заклинаниями обтянули мой бубен... Видно, молния сожгла ту корневистую, ветвистую, красивую лиственницу, из ветвей которой сделал я рукоятку и перекладину, позвоночник и ребра крылатого моего, послушного моего, отважного моего зверя, за облака уносившего меня, в подземную реку опускавшего меня, по черно-синей воде подземной реки плывшего со мной? Солнце и луна и звезды были на бубне моем, горы и лес и море были на нем, как дорогу мне найти без него? Духов-помощников как позову без него? Старые песни как узнаю без него? Олененочек мой, бык-олень мой могучий, долго-долго искал я тебя, косточки твои собирал по лесам, душу твою искали семь хвостатых волков с матерью, за живой водой летали двое воронов, жертвенной брагой оживляли родовые шаманы, и в тебе ожила другая душа моя, шаманская сила моя... Потерял я тебя, погубил я тебя...
То ли плачет, то ли бормочет старик, да на каком языке-то? Кто осознает, что утрата бубна для шамана - это утрата всего; и кому вообще дело до именно этого шамана? Прекрасная аборигенка суеверна, ее это должно волновать, и губернатор встревожен. Возможно, бродяга был его важным агентом. Странно выглядит старик; и не старик он вовсе, плечи широкие, осанка свободная; и глаза блестят, и голос гибкий. Лицо только темное, словно обожженное..
Обещали шамана - вот и шаман. Что ведет себя странно, а как себя шаман должен вести?
Мессершмидт заинтересован. Тонкий слух полиглота и абсолютная память этнографа позволяют схватить целые периоды, чтобы потом как-то зафиксировать на страницах дневника.
Лоренц Ланг не отрывает взгляда от круглого личика молодой хозяйки.