ШАЛЯПИН. ВСТРЕЧИ И СОВМЕСТНАЯ ЖИЗНЬ (- не сексуальная. Воспоминания лучшего друга - germiones_muzh.)
В МОСКВЕ
в начале театрального сезона в Москве в Частной опере Мамонтова мной были приготовлены к постановке оперы: "Рогнеда" Серова, "Опричник" Чайковского и "Русалка" Даргомыжского.
В мою мастерскую на Долгоруковской улице, которую мы занимали вместе с В.А. Серовым, часто приходил Шаляпин. Если засиживался поздно, оставался ночевать.
Шаляпин был всегда весел и остроумно передразнивал певцов русских и итальянских, изображая их движения, походку на сцене. Он совершенно точно подражал их пению. Эта тонкая карикатура была смешна.
Своей подвижностью, избытком энергии, множеством переживаний -- веселье, кутежи, ссоры -- он так себя утомлял, что потом засыпал на двадцать часов, и разбудить его не было возможности. Особенностью его было также, что он мог постоянно есть. Он был богатырского сложения.
Я не видел Шаляпина, чтобы он когда-либо читал или учил роль. И все же -- он все знал, и никто так серьезно не относился к исполнению и музыке, как он. В этом была для меня какая-то неразгаданная тайна. Какой-либо романс он проглядывал один раз и уже его знал и пел.
Когда он бывал серьезно расстроен или о чем-нибудь скорбел, то делался молчалив и угрюм. Ничто не могло рассеять его дурного настроения. Он стоял у окна и стучал пальцем по стеклу или как-то рассеянно стряхивал с себя пыль или крошки со стола, которых не было.
Сначала я не понимал, что с ним, и спросил его однажды:
-- Что с тобой?
-- Как тебе сказать,-- ответил он,-- ты не поймешь. Я, в сущности, и объяснить как-то не могу. Понимаешь ли, как бы тебе сказать... в искусстве есть... Постой, как это назвать... есть "чуть-чуть". Если это "чуть-чуть" не сделать, то нет искусства. Выходит около. Дирижеры не понимают этого, а потому у меня не выходит то, что я хочу... А если я хочу и не выходит, то как же? У них все верно, но не в этом дело. Машина какая-то. Вот многие артисты поют верно, стараются, на дирижера смотрят, считают такты -- и скука!.. А ты знаешь ли, что есть дирижеры, которые не знают, что такое музыка. Мне скажут: сумасшедший, а я говорю истину. Труффи следит за мной, но сделать то, что я хочу,-- трудно. Ведь оркестр, музыканты играют каждый день -- даже по два спектакля в воскресенье,-- нельзя с них и спрашивать, играют, как на балах. Опера-то и скучна. "Если, Федя, все делать, что ты хочешь,-- говорит мне Труффи,-- то хотя это и верно, но это требует такого напряжения, что после спектакля придется лечь в больницу". В опере есть места, где нужен эффект, его ждут -- возьмет ли тенор верхнее до, а остальное так, вообще. А вот это неверно.
Стараясь мне объяснить причину своей неудовлетворенности, Шаляпин много говорил и, в конце концов, сказал:
-- Знаешь, я все-таки не могу объяснить. Верно я тебе говорю, а, в сущности, не то. Все не то. Это надо чувствовать. Понимаешь, все хорошо, но запаха цветка нет. Ты сам часто говоришь, когда смотришь картину: не то. Все сделано, все выписано, нарисовано -- а не то. Цветок-то отсутствует. Можно уважать работу, удивляться труду, а любить нельзя. Работать, говорят, нужно. Верно. Но вот и бык и вол трудится, работает двенадцать часов, а он не артист. Артист думает всю жизнь, а работает иной раз полчаса. И выходит -- если он артист. А как -- неизвестно.
На репетиции Шаляпин пел вполголоса, часто останавливал дирижера, прося повторить, и, повторяя, пел полным голосом. Отбивал громко такт ногой, даже своему другу Труффи. Труффи не обижался и делал так, как хотел Шаляпин. Но говорил мне, смеясь:
-- Этот Черт Иваныч Шаляпин -- таланта огромная. Но он постоянно меняет, и всегда хорошо. Другая дирижер палочка бросит и уйдет. Но я его люблю, понимаю, какая это артист. Он чувствует музыку и понимает, что хотел композитор. Как он поет Лепорелло Моцарта. А Даргомыжского. Я, когда дирижирую,-- плачу, удивляюсь и наслаждаюсь. Но я так устаю. Он требует особого внимания. Это такая великая артист...
В первый же сезон Частной оперы, когда выступал Шаляпин, вся Москва говорила уже о нем, и когда мы с ним обедали в ресторане "Эрмитаж" или "Континенталь", то вся обедающая публика смотрела на Шаляпина.
Шаляпин не любил многолюдных мест и когда попадал в большие рестораны, то старался сесть в сторонке, чтобы не возбуждать внимания.
При большом ресторане "Эрмитаж" был сад. И в этот сад от ресторана шла большая терраса. Как-то летом мы пришли туда с Шаляпиным. Шаляпин на террасе сидеть не хотел. Мы прошли внутрь ресторана и сели сбоку от буфета, за небольшой ширмой.
Посетители заметили Шаляпина и стали передвигать столы так, чтобы им было видно за ширмой Шаляпина. Нас было трое. Третий был приятель Шаляпина -- Лодыженский. Одет он был странно. На голове -- котелок, поддевка, повязанная серебряным кавказским поясом. И был он похож на человека, торгующего лошадьми. Таких бывало много на скачках. Шаляпин вдруг подозвал полового и приказал ему принести пяток яиц и спиртовку.
Я подумал, что он хочет глотать сырые яйца -- для голоса, что он иногда и делал.
Нет. Он зажег спиртовку, попросил у Лодыженского его котелок и, держа его над огнем, вылил в него яйца.
-- Что ты делаешь?-- возмущался Лодыженский. -- Пропал котелок.
-- Черт с ним!-- отвечал Шаляпин.
Котелок дымит, а Шаляпин накладывает из котелка к себе на тарелку яичницу. Публика возмутилась. Особенно сердился какой-то лицеист:
-- Это вызов! Какой хам!
Все посетители ресторана, услыхав, как Шаляпин готовит яичницу, подходили к буфету, будто выпить, а на самом деле -- посмотреть вбок за ширму.
Возвращаясь к своим столам, они громко выражали негодование. Доносились слова:
-- Босяк! Невежа!..
А Шаляпин оставался серьезен и продолжал с нами разговаривать как ни в чем не бывало. Конечно, яичницу он не ел, но ловко делал вид, что ест.
Таких озорных проделок за ним было немало.
Впрочем, были и люди, не прощавшие Шаляпину его больших гонораров.
Как-то весной в ресторане Крынкина на Воробьевых горах мы сидели на террасе за столиком. Был солнечный день. Мы ели окрошку. Из окон террасы была видна Москва-река, горы в садах, и я писал маленький этюд.
Шаляпин пошел погулять.
Неподалеку от меня за столом сидели какие-то посетители. Один был в форме телеграфиста. Он взглянул в окно на Шаляпина, который стоял у изгороди, и, вздохнув, сказал приятелям:
-- Хорошо ему, легко живется, споет -- и пожалуйте деньги. Шутка нехитрая. Правды-то нет! Голос и голос! Другое дело, может, нужней. Молчит и работает. А этот орет на всю Москву: "Кто я?!" (- это из оперы. - germiones_muzh.)
-- Послушайте,-- сказал я,-- вы, я вижу, люди почтенные. За что вы не любите Шаляпина? Поет он для вас. Можете взять билеты, послушать его -- получите большое удовольствие.
-- "Поет"! Мы знаем, что поет. А сколько он получат?
-- И вы тоже получаете.
-- Нет, сколько он получат? Это разница. Я вот здесь вот эти горы Воробьевы и дворец Его Императорского Высочества обслуживаю. Понять надо! Серьезное дело! Сколько он получат и сколько я? Разница! Вот что!
Человек был в большом гневе, и я не знал, что ответить.
Когда вернулся Шаляпин и сел со мной за стол, сердитые люди поднялись и стали одеваться. Уходя, они зло посмотрели в нашу сторону.
* * *
У Шаляпина образовалось много знакомств в Москве, и летом он часто гостил в деревне Путятино, у певицы Частной оперы Т.С. Любатович.
Однажды он заехал ко мне и просил меня поехать с ним к Любатович.
-- Поедем. Возьми ружье, ты ведь охотник. Там дичи, наверно, много. Глушь, место замечательное. Татьяна -- баба хорошая. Ты знаешь, ведь я женюсь.
-- Как -- женишься? На ком?-- удивился я.
-- На Иоле Торнаги. Ну, балерину у нас знаешь? Она, брат, баба хорошая, серьезная. Ты шафером будешь. Там поблизости в деревне я венчаюсь. Должно быть, Труффи приедет, Малинин, Рахманинов, Мамонтов. А как ты думаешь, можно мне в деревне в поддевке венчаться? Я терпеть не могу эти сюртуки, пиджаки разные, потом шляпы. Картуз же -- умней, лучше. Козырек -- он солнце загораживает, и ветром не сносит. В вагоне еду -- я люблю смотреть в окошко. В Пушкино, к Карзинкиным, недавно ехал, высунулся в окошко, у меня панама и улетела. Двадцать пять рублей заплатил...
СВАДЬБА
У подъезда одноэтажного домика в три окошка стояли подводы. Возчики долго дожидались и говорили:
-- Пора ехать, поп дожидается.
-- Федор,-- говорили Шаляпину,-- пора ехать.
Но Шаляпин замешкался. Встал поздно.
-- Постой, сейчас,-- говорил он,-- только папирос набью.
Невеста, уже одетая в белое платье, и все мы, гости, уже сели на подводы. Наконец выбежал Шаляпин и сел со мной на подводу. Он был одет в поддевку, на голове -- белый чесучовый картуз.
Мы проехали мост, перекинутый через пруд. Здесь в крайней избе я жил с приятелем своим, охотником Колей Хитровым. Он выбежал из избы, подбежал к нам и сел на облучок рядом с возчиком.
-- Господи, до чего я напугался!-- обернувшись к нам, стал он рассказывать. -- Говорят, здесь каторжник бегает. А меня вчера заставили сад сторожить -- там ягоды воруют, клубнику. Вдруг слышу: по мосту кто-то бежит и звякает кандалами. Мост пробежал и -- ко мне! Я скорей домой, схватил ружье и стал палить из окна. Мужики сбежались, ругаются: "Что ты из дому стреляешь, деревню зажжешь!" А я им: "Каторжник сейчас пробежал в кандалах к саду Татьяны Спиридоновны". Мужики -- кто за косы, кто за вилы -- ловить его. Мы все побежали к саду. Слышим: кандалами звякает за садом. "Вон он где!" -- кричу я. Подбежали и вдруг видим... лошадь, и ноги у ней спутаны цепью. Вот меня мужики ругали!..
-- Замечательный парень у тебя этот Коля,-- смеясь, сказал мне Шаляпин. -- Откуда достаешь таких?
* * *
Ехали лесами и полями. Вдали, за лесом, послышался удар грома. Быстро набежали тучи, сверкнула молния, и нас окатил проливной дождь. Кое у кого были зонтики, но у нас зонтиков не было, и мы приехали в церковь мокрехоньки. Начался обряд венчания. Я держал большой металлический венец, очень тяжелый. Рука скоро устала, и я тихо спросил Шаляпина:
-- Ничего, если я на тебя корону надену?
-- Вали,-- ответил он.
Венец был велик и опустился Шаляпину прямо на уши...
* * *
По окончании венчания мы пошли к священнику -- на улице все еще лил дождь.
В небольшом сельском домике гости едва поместились. Матушка и дочь священника хлопотали, приготовляя чай. Мы с Шаляпиным пошли на кухню, разделись и положили на печку сушить платье.
-- Нельзя ли,-- спросил Шаляпин священника,-- достать вина или водки?
-- Водки нет, а кагор для церкви есть.
И мы, чтобы согреться, усердно наливали в чай кагору. Когда двинулись в обратный путь, священник наделил нас зонтиками...
* * *
У Путятина нам загородили дорогу крестьяне, протянув поперек колеи ленту. Ее держали в руках девушки и визгливо пели какую-то песню, славя жениха и невесту. В песне этой были странные слова, которые я запомнил:
Мы видели, мы встречали
Бродягу в сюртуке, в сюртуке, в сюртуке...
Мужики просили с молодых выкуп на водку. Я вынул рублевку и дал. Бабы говорили:
-- Мало! А нам-то на пряники?
Другие тоже дали крестьянам денег. Лепту собрали, и мы поехали.
* * *
Вернувшись к Татьяне Спиридоновне, мы увидели столы, обильно уставленные винами и едой.
Поздравляя молодых, все целовались с ними. Кричали "горько".
К вечеру Коле Хитрову опять выпал жребий сторожить сад. И когда я, распростившись, уходил к себе на деревню, Шаляпин вышел со мной:
-- Пойдем посмотрим, как твой приятель караулит...
В глубине сада, огороженного канавой с разваленным частоколом, мы увидели огонек фонаря.
Шаляпин сделал мне знак, мы легли в траву и тихо поползли к канаве. Фонарь, горевший в шалашике, покрытом рогожей, освещал испуганное лицо Коли. Вытаращив глаза, он смотрел в темную ночь.
-- А этого сторожа надо зарезать!-- не своим голосом сказал Шаляпин.
-- Кто такой?-- завопил неистово Коля. -- Буду стрелять!
И, выскочив из шалаша, пустился бежать из сада. (- а надобыло чтоб он по вам ебанул картечью. - germiones_muzh.)
-- Держи его!-- кричал Шаляпин. -- Не уйдешь!..
Коля кинулся к дому Татьяны Спиридоновны. Прибежав туда, он крикнул:
-- Разбойники!..
Все переполошились. Высыпали на улицу.
Подходя к дому, мы увидели Иолу Игнатьевну, молодую. В беспокойстве она говорила, картавя, по-русски:
-- Господи! Где Федя, что с ним?..
Шаляпин был в восторге. (- вот мудило. Хотя и молодец! - germiones_muzh.)
КОНСТАНТИН КОРОВИН (1861 - 1939. художник, изгнанник первой волны, друг Шаляпина)
в начале театрального сезона в Москве в Частной опере Мамонтова мной были приготовлены к постановке оперы: "Рогнеда" Серова, "Опричник" Чайковского и "Русалка" Даргомыжского.
В мою мастерскую на Долгоруковской улице, которую мы занимали вместе с В.А. Серовым, часто приходил Шаляпин. Если засиживался поздно, оставался ночевать.
Шаляпин был всегда весел и остроумно передразнивал певцов русских и итальянских, изображая их движения, походку на сцене. Он совершенно точно подражал их пению. Эта тонкая карикатура была смешна.
Своей подвижностью, избытком энергии, множеством переживаний -- веселье, кутежи, ссоры -- он так себя утомлял, что потом засыпал на двадцать часов, и разбудить его не было возможности. Особенностью его было также, что он мог постоянно есть. Он был богатырского сложения.
Я не видел Шаляпина, чтобы он когда-либо читал или учил роль. И все же -- он все знал, и никто так серьезно не относился к исполнению и музыке, как он. В этом была для меня какая-то неразгаданная тайна. Какой-либо романс он проглядывал один раз и уже его знал и пел.
Когда он бывал серьезно расстроен или о чем-нибудь скорбел, то делался молчалив и угрюм. Ничто не могло рассеять его дурного настроения. Он стоял у окна и стучал пальцем по стеклу или как-то рассеянно стряхивал с себя пыль или крошки со стола, которых не было.
Сначала я не понимал, что с ним, и спросил его однажды:
-- Что с тобой?
-- Как тебе сказать,-- ответил он,-- ты не поймешь. Я, в сущности, и объяснить как-то не могу. Понимаешь ли, как бы тебе сказать... в искусстве есть... Постой, как это назвать... есть "чуть-чуть". Если это "чуть-чуть" не сделать, то нет искусства. Выходит около. Дирижеры не понимают этого, а потому у меня не выходит то, что я хочу... А если я хочу и не выходит, то как же? У них все верно, но не в этом дело. Машина какая-то. Вот многие артисты поют верно, стараются, на дирижера смотрят, считают такты -- и скука!.. А ты знаешь ли, что есть дирижеры, которые не знают, что такое музыка. Мне скажут: сумасшедший, а я говорю истину. Труффи следит за мной, но сделать то, что я хочу,-- трудно. Ведь оркестр, музыканты играют каждый день -- даже по два спектакля в воскресенье,-- нельзя с них и спрашивать, играют, как на балах. Опера-то и скучна. "Если, Федя, все делать, что ты хочешь,-- говорит мне Труффи,-- то хотя это и верно, но это требует такого напряжения, что после спектакля придется лечь в больницу". В опере есть места, где нужен эффект, его ждут -- возьмет ли тенор верхнее до, а остальное так, вообще. А вот это неверно.
Стараясь мне объяснить причину своей неудовлетворенности, Шаляпин много говорил и, в конце концов, сказал:
-- Знаешь, я все-таки не могу объяснить. Верно я тебе говорю, а, в сущности, не то. Все не то. Это надо чувствовать. Понимаешь, все хорошо, но запаха цветка нет. Ты сам часто говоришь, когда смотришь картину: не то. Все сделано, все выписано, нарисовано -- а не то. Цветок-то отсутствует. Можно уважать работу, удивляться труду, а любить нельзя. Работать, говорят, нужно. Верно. Но вот и бык и вол трудится, работает двенадцать часов, а он не артист. Артист думает всю жизнь, а работает иной раз полчаса. И выходит -- если он артист. А как -- неизвестно.
На репетиции Шаляпин пел вполголоса, часто останавливал дирижера, прося повторить, и, повторяя, пел полным голосом. Отбивал громко такт ногой, даже своему другу Труффи. Труффи не обижался и делал так, как хотел Шаляпин. Но говорил мне, смеясь:
-- Этот Черт Иваныч Шаляпин -- таланта огромная. Но он постоянно меняет, и всегда хорошо. Другая дирижер палочка бросит и уйдет. Но я его люблю, понимаю, какая это артист. Он чувствует музыку и понимает, что хотел композитор. Как он поет Лепорелло Моцарта. А Даргомыжского. Я, когда дирижирую,-- плачу, удивляюсь и наслаждаюсь. Но я так устаю. Он требует особого внимания. Это такая великая артист...
В первый же сезон Частной оперы, когда выступал Шаляпин, вся Москва говорила уже о нем, и когда мы с ним обедали в ресторане "Эрмитаж" или "Континенталь", то вся обедающая публика смотрела на Шаляпина.
Шаляпин не любил многолюдных мест и когда попадал в большие рестораны, то старался сесть в сторонке, чтобы не возбуждать внимания.
При большом ресторане "Эрмитаж" был сад. И в этот сад от ресторана шла большая терраса. Как-то летом мы пришли туда с Шаляпиным. Шаляпин на террасе сидеть не хотел. Мы прошли внутрь ресторана и сели сбоку от буфета, за небольшой ширмой.
Посетители заметили Шаляпина и стали передвигать столы так, чтобы им было видно за ширмой Шаляпина. Нас было трое. Третий был приятель Шаляпина -- Лодыженский. Одет он был странно. На голове -- котелок, поддевка, повязанная серебряным кавказским поясом. И был он похож на человека, торгующего лошадьми. Таких бывало много на скачках. Шаляпин вдруг подозвал полового и приказал ему принести пяток яиц и спиртовку.
Я подумал, что он хочет глотать сырые яйца -- для голоса, что он иногда и делал.
Нет. Он зажег спиртовку, попросил у Лодыженского его котелок и, держа его над огнем, вылил в него яйца.
-- Что ты делаешь?-- возмущался Лодыженский. -- Пропал котелок.
-- Черт с ним!-- отвечал Шаляпин.
Котелок дымит, а Шаляпин накладывает из котелка к себе на тарелку яичницу. Публика возмутилась. Особенно сердился какой-то лицеист:
-- Это вызов! Какой хам!
Все посетители ресторана, услыхав, как Шаляпин готовит яичницу, подходили к буфету, будто выпить, а на самом деле -- посмотреть вбок за ширму.
Возвращаясь к своим столам, они громко выражали негодование. Доносились слова:
-- Босяк! Невежа!..
А Шаляпин оставался серьезен и продолжал с нами разговаривать как ни в чем не бывало. Конечно, яичницу он не ел, но ловко делал вид, что ест.
Таких озорных проделок за ним было немало.
Впрочем, были и люди, не прощавшие Шаляпину его больших гонораров.
Как-то весной в ресторане Крынкина на Воробьевых горах мы сидели на террасе за столиком. Был солнечный день. Мы ели окрошку. Из окон террасы была видна Москва-река, горы в садах, и я писал маленький этюд.
Шаляпин пошел погулять.
Неподалеку от меня за столом сидели какие-то посетители. Один был в форме телеграфиста. Он взглянул в окно на Шаляпина, который стоял у изгороди, и, вздохнув, сказал приятелям:
-- Хорошо ему, легко живется, споет -- и пожалуйте деньги. Шутка нехитрая. Правды-то нет! Голос и голос! Другое дело, может, нужней. Молчит и работает. А этот орет на всю Москву: "Кто я?!" (- это из оперы. - germiones_muzh.)
-- Послушайте,-- сказал я,-- вы, я вижу, люди почтенные. За что вы не любите Шаляпина? Поет он для вас. Можете взять билеты, послушать его -- получите большое удовольствие.
-- "Поет"! Мы знаем, что поет. А сколько он получат?
-- И вы тоже получаете.
-- Нет, сколько он получат? Это разница. Я вот здесь вот эти горы Воробьевы и дворец Его Императорского Высочества обслуживаю. Понять надо! Серьезное дело! Сколько он получат и сколько я? Разница! Вот что!
Человек был в большом гневе, и я не знал, что ответить.
Когда вернулся Шаляпин и сел со мной за стол, сердитые люди поднялись и стали одеваться. Уходя, они зло посмотрели в нашу сторону.
* * *
У Шаляпина образовалось много знакомств в Москве, и летом он часто гостил в деревне Путятино, у певицы Частной оперы Т.С. Любатович.
Однажды он заехал ко мне и просил меня поехать с ним к Любатович.
-- Поедем. Возьми ружье, ты ведь охотник. Там дичи, наверно, много. Глушь, место замечательное. Татьяна -- баба хорошая. Ты знаешь, ведь я женюсь.
-- Как -- женишься? На ком?-- удивился я.
-- На Иоле Торнаги. Ну, балерину у нас знаешь? Она, брат, баба хорошая, серьезная. Ты шафером будешь. Там поблизости в деревне я венчаюсь. Должно быть, Труффи приедет, Малинин, Рахманинов, Мамонтов. А как ты думаешь, можно мне в деревне в поддевке венчаться? Я терпеть не могу эти сюртуки, пиджаки разные, потом шляпы. Картуз же -- умней, лучше. Козырек -- он солнце загораживает, и ветром не сносит. В вагоне еду -- я люблю смотреть в окошко. В Пушкино, к Карзинкиным, недавно ехал, высунулся в окошко, у меня панама и улетела. Двадцать пять рублей заплатил...
СВАДЬБА
У подъезда одноэтажного домика в три окошка стояли подводы. Возчики долго дожидались и говорили:
-- Пора ехать, поп дожидается.
-- Федор,-- говорили Шаляпину,-- пора ехать.
Но Шаляпин замешкался. Встал поздно.
-- Постой, сейчас,-- говорил он,-- только папирос набью.
Невеста, уже одетая в белое платье, и все мы, гости, уже сели на подводы. Наконец выбежал Шаляпин и сел со мной на подводу. Он был одет в поддевку, на голове -- белый чесучовый картуз.
Мы проехали мост, перекинутый через пруд. Здесь в крайней избе я жил с приятелем своим, охотником Колей Хитровым. Он выбежал из избы, подбежал к нам и сел на облучок рядом с возчиком.
-- Господи, до чего я напугался!-- обернувшись к нам, стал он рассказывать. -- Говорят, здесь каторжник бегает. А меня вчера заставили сад сторожить -- там ягоды воруют, клубнику. Вдруг слышу: по мосту кто-то бежит и звякает кандалами. Мост пробежал и -- ко мне! Я скорей домой, схватил ружье и стал палить из окна. Мужики сбежались, ругаются: "Что ты из дому стреляешь, деревню зажжешь!" А я им: "Каторжник сейчас пробежал в кандалах к саду Татьяны Спиридоновны". Мужики -- кто за косы, кто за вилы -- ловить его. Мы все побежали к саду. Слышим: кандалами звякает за садом. "Вон он где!" -- кричу я. Подбежали и вдруг видим... лошадь, и ноги у ней спутаны цепью. Вот меня мужики ругали!..
-- Замечательный парень у тебя этот Коля,-- смеясь, сказал мне Шаляпин. -- Откуда достаешь таких?
* * *
Ехали лесами и полями. Вдали, за лесом, послышался удар грома. Быстро набежали тучи, сверкнула молния, и нас окатил проливной дождь. Кое у кого были зонтики, но у нас зонтиков не было, и мы приехали в церковь мокрехоньки. Начался обряд венчания. Я держал большой металлический венец, очень тяжелый. Рука скоро устала, и я тихо спросил Шаляпина:
-- Ничего, если я на тебя корону надену?
-- Вали,-- ответил он.
Венец был велик и опустился Шаляпину прямо на уши...
* * *
По окончании венчания мы пошли к священнику -- на улице все еще лил дождь.
В небольшом сельском домике гости едва поместились. Матушка и дочь священника хлопотали, приготовляя чай. Мы с Шаляпиным пошли на кухню, разделись и положили на печку сушить платье.
-- Нельзя ли,-- спросил Шаляпин священника,-- достать вина или водки?
-- Водки нет, а кагор для церкви есть.
И мы, чтобы согреться, усердно наливали в чай кагору. Когда двинулись в обратный путь, священник наделил нас зонтиками...
* * *
У Путятина нам загородили дорогу крестьяне, протянув поперек колеи ленту. Ее держали в руках девушки и визгливо пели какую-то песню, славя жениха и невесту. В песне этой были странные слова, которые я запомнил:
Мы видели, мы встречали
Бродягу в сюртуке, в сюртуке, в сюртуке...
Мужики просили с молодых выкуп на водку. Я вынул рублевку и дал. Бабы говорили:
-- Мало! А нам-то на пряники?
Другие тоже дали крестьянам денег. Лепту собрали, и мы поехали.
* * *
Вернувшись к Татьяне Спиридоновне, мы увидели столы, обильно уставленные винами и едой.
Поздравляя молодых, все целовались с ними. Кричали "горько".
К вечеру Коле Хитрову опять выпал жребий сторожить сад. И когда я, распростившись, уходил к себе на деревню, Шаляпин вышел со мной:
-- Пойдем посмотрим, как твой приятель караулит...
В глубине сада, огороженного канавой с разваленным частоколом, мы увидели огонек фонаря.
Шаляпин сделал мне знак, мы легли в траву и тихо поползли к канаве. Фонарь, горевший в шалашике, покрытом рогожей, освещал испуганное лицо Коли. Вытаращив глаза, он смотрел в темную ночь.
-- А этого сторожа надо зарезать!-- не своим голосом сказал Шаляпин.
-- Кто такой?-- завопил неистово Коля. -- Буду стрелять!
И, выскочив из шалаша, пустился бежать из сада. (- а надобыло чтоб он по вам ебанул картечью. - germiones_muzh.)
-- Держи его!-- кричал Шаляпин. -- Не уйдешь!..
Коля кинулся к дому Татьяны Спиридоновны. Прибежав туда, он крикнул:
-- Разбойники!..
Все переполошились. Высыпали на улицу.
Подходя к дому, мы увидели Иолу Игнатьевну, молодую. В беспокойстве она говорила, картавя, по-русски:
-- Господи! Где Федя, что с ним?..
Шаляпин был в восторге. (- вот мудило. Хотя и молодец! - germiones_muzh.)
КОНСТАНТИН КОРОВИН (1861 - 1939. художник, изгнанник первой волны, друг Шаляпина)