Дитя цветов каннабиса
Моник - бывшая хиппи. Учитывая время, прошедшее после фестиваля в Вудстоке, ей - уже далеко за шестьдесят. В её машине стоит стойкий, многолетний, давно въевшийся в обивку и даже в руль, запах марихуаны. Она - из довольно богатой семьи, которая смогла оставить ей достаточно средств, для того чтобы не получить сколько-нибудь серьёзной профессии и никогда в жизни не иметь сколько-нибудь серьёзной и постоянной работы. Она никогда не была замужем и не завела детей, которые бы могли поднести в старости стакан воды, но, мне кажется, она даже не переживает по этому поводу. Зато Моник знает всех "кого-надо" в Калгари и окрестностях.
Когда-то, вскоре после приезда, я был на неё зол, потому что ещё не понимал, что пресловутый канадский "social networking", который я как сумасшедший пытался развивать по советам "бывалых" и местных канадцев, хоть и работает иногда, но очень непредсказуемо. Более того, вся эта заинтересованность, улыбочки и демонстрация участия и "желания помочь" - это чаще всего не более чем такая местная игра, позволяющая людям чувствовать себя очень положительными героями. В случае с Моник, как части моего networking, никакого профита для меня не получилось, если не считать прозревания от некоторых иллюзий, которые мы с собой привезли и получения очередного жизненного опыта, на этот раз - канадского.
К настоящему времени моя злость немного улеглась, тем более к Моник. Наверное я уже практически разобрался в местных правилых игры. Она же, по-видимому, даже никогда и не подозревала, как она меня когда-то разозлила, потому что на днях, при случайной встрече, продемонстрировала мне своё полное доверие, предложив "забить косячок". Когда же я отказался, она ответила: "Ну да - ладно. А я подымлю". Затем, она достала небольшую коробочку с золотыми вензелями на крышке, в которой лежала пачка квадратных листочков тончайшей папиросной бумаги, и другую коробочку поменьше, но не менее красивую, с мелко нарубленной травкой. Профессионально, аристократическим, многолетне выверенным движением "посолила" бумажечку травкой, свернула её в трубочку, а потом, совсем по-блатному, заклеила края высунутым языком. Увидев моё удивление, Моник сказала, что мол жаль, здоровье у неё уже не то, не всё уже можно себе позволить, как в молодости бывало.
Потом она рассказала мне, как поехала когда-то впервые посмотреть Нью-Йорк, в котором, в первое же утро, остановила обычное нью-йоркское такси. Таксистом оказался какой-то "русский еврей-иммигрант". На этом же такси, прямо из Бруклина, она и уехала вместе с ним путешествовать по Америке на целый год. Когда же таксист, наконец-то вспомнил, что где-то в Бруклине его вместе с зарплатой ждут семья и дети, и решил возвращаться домой, Моник прибилась, по её словам, к "румынскому" бродячему цирку (который, скорее всего, был цыганским). С этим цирком она проехала по, оставшейся от путешествия с таксистом, части Америки, зарабатывая на жизнь продажей билетов в цирковой кассе...
Вобщем, я её окончательно простил за безразличие к моему устройству в Канаде. Куда уж мне, с моими историями, разжалобить личность, знававшую нью-йоркских таксистов и цыганских циркачей?