Каштаны
Из всей моей микродеревни на девять дворов за год я сошелся практически со всеми соседями. И с щупленьким старым Дато, который от меня справа через забор, и который на рассвете нарочно загоняет ко мне во двор свою такую же костлявую коровку, а потом с шумом и криками выгоняет ее, пеняя мне, что я опять забыл закрыть свои ворота. И с Автандилом, которого все сокращенно кличут Авто, и как бы оправдывая свое прозвище, он каждый день ковыряется в маленькой белой машинке, разбирая и собирая ее, по-моему, уже на счет, как маузер. И с семейством Зуры и Ии, веселым и многодетным, катающимся на моем велосипеде, сидящем в моем интернете, пуляющим моими дротиками в мой дартс, подаренный им всем на день рождения младшего.
Но более всего в последнее время мне полюбилась дальняя семья, живущая уже не совсем в нашем микрооазисе в амфитеатре гор и с видом на долину. Семья, в которую я с середины лета зачастил почти как к себе домой. Уже и хозяина по имени Каха - высокого могучего деда в вечной бейсболке на седой голове - отвез за тридевять гор и обратно на поминки его друга. И бензокосилку мы возили с ним чинить, а пока в ней ковырялся мастер, провалялись три часа на пляже в окружении армянских красоток - дело было в разгар купального сезона. И с его сыном, таким же высоким как отец, шумным, большеруким и широкоплечим Мюлери, мы задружились по поводу географии и путешествий, ему я подарил приключения капитана Врунгеля на русском языке, чтобы подновил свой начавший было забываться словарь. А их мама и жена Нана, ровесница мужа, та самая учительница географии в местной школе, которая расспрашивала меня о подробностях увиденной мной летом Италии с Францией и Грецией, веселая и немного шебутная бабулька, вечно хлопочущая по их большом
у и беспокойному хозяйству, с несметными курами, утками, гусями, коровами, собаками и парой котов. Даже собака меня начала узнавать, и теперь лает издалека не зло, а совершенно приветливо. Катается в ногах и просит чтобы ее потрепали за ухом.
Захожу я к ним и по делу, и просто так, и по приглашению, и без него, став постепенно тем самым другом, с которым уже не нужно особых церемоний, и без того нешибко распространенных в сельской местности. Тут вообще всё происходит очень запросто. Заходишь к любому и любого зовешь к себе в гости, или помочь, или просто посидеть на террасе с видом на закат. Простой и понятный мир без вереницы условностей.
Вот и в воскресенье с утра, возвращаясь из лавки, увидел на дороге обоих, отца и сына. Почти одного роста и одной ширины раскидистых плеч. На плечах лежал полевой инвентарь - в поле значит шли. Слово за слово, "заходи вечером" - "отлично, зайду".
И вечером, как стемнело, прихватил с собой банку джема из своих яблок, фонарик, кепку и ветровку - возвращаться явно к полуночи, а ночью стало заметно холодать - отправился в гости.
Путь до их дома от моего - метров пятьсот. Спуститься от моего дома по дорожке вниз, к нашей районной разбитой грунтовке. Направо по ней, подсвечивая фонарем лужи после недавних ливней. Подняться чуть в горку, попетлять меж деревьев, перемахнуть разлившийся с теми же ливнями ручей, а там и знакомый собачий лай за воротами, а за ним сразу же зычный хозяйский голос с порога "Заходи, заходи!"
От принесенного подарка отказываться не стали, к моей большой радости. Крайне неприятно бывает видеть все эти "ой да зачем, ой не надо, ой глупости какие, да заберите с собой сейчас же, да перестаньте, ой ну да что вы, ну если только чуточку, ну ладно, ну уговорили, ой надо же, ой спасибо большое, ах ну зачем все же". Стоишь иногда дурак дураком и глупо улыбаешься, чтобы не сморозить в ответ что-нибудь вроде "нет-нет, ну что вы, это же вам, да пустяки, нет-нет-нет, берите-берите". К чести грузинских хозяев, ни разу я тут не слышал всей этой взаимо-извиняющейся трескотни. "Это вам" - "Спасибо большое". Всё. Никаких песен и плясок с отказами и уговорами. Достойно и сдержанно. Очень приятно это выглядит, хоть со стороны, хоть участвуя самому.
- А у нас каштаны. - кивнул старик на тазик, стоявший у плиты. - Ел когда-нибудь такие?
Спросить у меня, ел ли я каштаны? О-о-о, сколько песен в ответ я могу пропеть про них. Про мокрый ноябрьский Стамбул, в висящей в воздухе и на лице влаге, в холодных каплях, проникающих за ворот, про качающиеся у пирса Эминёню лодки с жаровнями, быстрыми турецкими мужиками, с дымом и паром от плит и огня, с горячей рыбой в теплом хлебе "балык-экмек", с детского вида стульчиками и столиками тут же, полными турецких обедающих дядек, с чаем и этими рыбными булками. Про орущих огромных чаек, про ряды удочек на Галатском мосту, звенящие стремительные сосиски стамбульских трамваев. И над всем этим, вокруг этого всего, пропитывая его, окружая весь видимый мир, наверх до пик минаретов и вниз в темные дыры переходов - стелясь и дурманя, струится самый волшебный запах. Запах жареных стамбульских каштанов.
- А разве каштаны можно жарить? - подала Нана свой учительский голос из кухни.
Как? Что, простите?
Завидев недоумение на моем лице, хозяйка продолжила:
- Мы их обычно просто варим. Иса, кидаем в кипящую воду, иса, доводим снова до кипения. А потом чистим. Вкусно получается! Вот, попробуйте.
Я конечно попробовал. То есть сначала я попробовал их почистить. Получилось далеко не сразу, плотная твердая кожура прилепилась за время варки к каштановому ядру еще сильнее, чем к сырому - хотя я не был уверен на счет последнего, сырых каштанов чистить мне не приходилось. Поковырявшись ножом в паре орехов и попробовав вареное их содержимое, я бросил это дело. Ну невозможно же. Все равно, что аккуратно чистить картошку, а потом есть ее сырую, с солью и перцем, нахваливая, как она приятно хрустит на зубах, и вкус крахмала при этом почти не чувствуется. Особенно если поперчить как следует, ага. Вместо золотистой, поджаристой, только что со сковородки, да с кружочками лука, с зеленым его перышком!
- Можно в углях запечь, я пробовал. - Подал голос сын, видя мои мучения. - Правда получается неочень, быстро пригорает. И чистить неудобно, кожура угли... как по-русски? углится? Обугливается, вот.
- Разводи огонь, скорее разводи огонь! - перебил я его на полуслове. Если не нажарить этих вареных каштанов прямо сейчас, то когда же. Заодно и поделиться стамбульским рецептом. - Разводи огонь!
В четвертый раз просить его уже было не нужно, тем более что печь с открытым каминным жерлом стояла тут же, на кухне, где мы все и расположились - в просторной гостиной без печки к вечеру стало уже прохладно. А тут - живой огонь, еда, люди, кошки. Уют и тепло. Камин растопили быстро, сунули дров, треногу сверху. На треногу с грохотом водрузили стальной лист, вроде как плита.
- Нужно сковородку. - подумал было я вслух, но потом решил, что и без нее хорошо. Насколько я помнил, никакого масла там не надо. Горячая жаровня, горсть каштанов...
- Нужен нож! - вспомнил наконец.
Потом показал отцу и сыну, как надрезать заднюю часть ореха крестом - вдоль и поперек - чтобы при жарке кожура раскрылась и отошла. Быстро нарезали приличное количество, несколько десятков.
И в три захода всё это пожарили прямо тут, в камине, на стальном листе.
Запах, ах какой струился запах по всей их кухне, по всему дому! Тот самый, стамбульский, непередаваемый, орехово-картошечный, осенний, теплый, каштановый. Тот запах, за которым едут и летят, плывут и идут по петляющим убегающим вверх и вдаль улочкам, уворачиваясь от тех самых трамваев, озираясь на минареты и слушая галдящих чаек.
Потом долго сидели, чистили, ели, слушали рассказы про далекий туманный город на больших холмах, про мосты и паромы через пролив. Хозяин достал настойку на виноградных косточках, темную и тягучую как нефть. Разливал по стопкам, говорил тосты. Хозяйка неизменно напекла из свежей кукурузной муки лепешек-мчади, обжигающих руки так же, как обжигала нёбо и язык эта темная жидкость.
Потом я шел домой, спускаясь с их горы, подсвечивая фонариком подробности нашей лесной дороги, старательно ступая ногами, левой, правой, левой, главное не перепутать. Потом сидел на террасе в халате, смотрел на огромную местную луну и слушал вой шакалов в ночи. Потом окончательно замерз и пошел спать.
Ночью во сне я снова гулял по Стамбулу))
Но более всего в последнее время мне полюбилась дальняя семья, живущая уже не совсем в нашем микрооазисе в амфитеатре гор и с видом на долину. Семья, в которую я с середины лета зачастил почти как к себе домой. Уже и хозяина по имени Каха - высокого могучего деда в вечной бейсболке на седой голове - отвез за тридевять гор и обратно на поминки его друга. И бензокосилку мы возили с ним чинить, а пока в ней ковырялся мастер, провалялись три часа на пляже в окружении армянских красоток - дело было в разгар купального сезона. И с его сыном, таким же высоким как отец, шумным, большеруким и широкоплечим Мюлери, мы задружились по поводу географии и путешествий, ему я подарил приключения капитана Врунгеля на русском языке, чтобы подновил свой начавший было забываться словарь. А их мама и жена Нана, ровесница мужа, та самая учительница географии в местной школе, которая расспрашивала меня о подробностях увиденной мной летом Италии с Францией и Грецией, веселая и немного шебутная бабулька, вечно хлопочущая по их большом
у и беспокойному хозяйству, с несметными курами, утками, гусями, коровами, собаками и парой котов. Даже собака меня начала узнавать, и теперь лает издалека не зло, а совершенно приветливо. Катается в ногах и просит чтобы ее потрепали за ухом.
Захожу я к ним и по делу, и просто так, и по приглашению, и без него, став постепенно тем самым другом, с которым уже не нужно особых церемоний, и без того нешибко распространенных в сельской местности. Тут вообще всё происходит очень запросто. Заходишь к любому и любого зовешь к себе в гости, или помочь, или просто посидеть на террасе с видом на закат. Простой и понятный мир без вереницы условностей.
Вот и в воскресенье с утра, возвращаясь из лавки, увидел на дороге обоих, отца и сына. Почти одного роста и одной ширины раскидистых плеч. На плечах лежал полевой инвентарь - в поле значит шли. Слово за слово, "заходи вечером" - "отлично, зайду".
И вечером, как стемнело, прихватил с собой банку джема из своих яблок, фонарик, кепку и ветровку - возвращаться явно к полуночи, а ночью стало заметно холодать - отправился в гости.
Путь до их дома от моего - метров пятьсот. Спуститься от моего дома по дорожке вниз, к нашей районной разбитой грунтовке. Направо по ней, подсвечивая фонарем лужи после недавних ливней. Подняться чуть в горку, попетлять меж деревьев, перемахнуть разлившийся с теми же ливнями ручей, а там и знакомый собачий лай за воротами, а за ним сразу же зычный хозяйский голос с порога "Заходи, заходи!"
От принесенного подарка отказываться не стали, к моей большой радости. Крайне неприятно бывает видеть все эти "ой да зачем, ой не надо, ой глупости какие, да заберите с собой сейчас же, да перестаньте, ой ну да что вы, ну если только чуточку, ну ладно, ну уговорили, ой надо же, ой спасибо большое, ах ну зачем все же". Стоишь иногда дурак дураком и глупо улыбаешься, чтобы не сморозить в ответ что-нибудь вроде "нет-нет, ну что вы, это же вам, да пустяки, нет-нет-нет, берите-берите". К чести грузинских хозяев, ни разу я тут не слышал всей этой взаимо-извиняющейся трескотни. "Это вам" - "Спасибо большое". Всё. Никаких песен и плясок с отказами и уговорами. Достойно и сдержанно. Очень приятно это выглядит, хоть со стороны, хоть участвуя самому.
- А у нас каштаны. - кивнул старик на тазик, стоявший у плиты. - Ел когда-нибудь такие?
Спросить у меня, ел ли я каштаны? О-о-о, сколько песен в ответ я могу пропеть про них. Про мокрый ноябрьский Стамбул, в висящей в воздухе и на лице влаге, в холодных каплях, проникающих за ворот, про качающиеся у пирса Эминёню лодки с жаровнями, быстрыми турецкими мужиками, с дымом и паром от плит и огня, с горячей рыбой в теплом хлебе "балык-экмек", с детского вида стульчиками и столиками тут же, полными турецких обедающих дядек, с чаем и этими рыбными булками. Про орущих огромных чаек, про ряды удочек на Галатском мосту, звенящие стремительные сосиски стамбульских трамваев. И над всем этим, вокруг этого всего, пропитывая его, окружая весь видимый мир, наверх до пик минаретов и вниз в темные дыры переходов - стелясь и дурманя, струится самый волшебный запах. Запах жареных стамбульских каштанов.
- А разве каштаны можно жарить? - подала Нана свой учительский голос из кухни.
Как? Что, простите?
Завидев недоумение на моем лице, хозяйка продолжила:
- Мы их обычно просто варим. Иса, кидаем в кипящую воду, иса, доводим снова до кипения. А потом чистим. Вкусно получается! Вот, попробуйте.
Я конечно попробовал. То есть сначала я попробовал их почистить. Получилось далеко не сразу, плотная твердая кожура прилепилась за время варки к каштановому ядру еще сильнее, чем к сырому - хотя я не был уверен на счет последнего, сырых каштанов чистить мне не приходилось. Поковырявшись ножом в паре орехов и попробовав вареное их содержимое, я бросил это дело. Ну невозможно же. Все равно, что аккуратно чистить картошку, а потом есть ее сырую, с солью и перцем, нахваливая, как она приятно хрустит на зубах, и вкус крахмала при этом почти не чувствуется. Особенно если поперчить как следует, ага. Вместо золотистой, поджаристой, только что со сковородки, да с кружочками лука, с зеленым его перышком!
- Можно в углях запечь, я пробовал. - Подал голос сын, видя мои мучения. - Правда получается неочень, быстро пригорает. И чистить неудобно, кожура угли... как по-русски? углится? Обугливается, вот.
- Разводи огонь, скорее разводи огонь! - перебил я его на полуслове. Если не нажарить этих вареных каштанов прямо сейчас, то когда же. Заодно и поделиться стамбульским рецептом. - Разводи огонь!
В четвертый раз просить его уже было не нужно, тем более что печь с открытым каминным жерлом стояла тут же, на кухне, где мы все и расположились - в просторной гостиной без печки к вечеру стало уже прохладно. А тут - живой огонь, еда, люди, кошки. Уют и тепло. Камин растопили быстро, сунули дров, треногу сверху. На треногу с грохотом водрузили стальной лист, вроде как плита.
- Нужно сковородку. - подумал было я вслух, но потом решил, что и без нее хорошо. Насколько я помнил, никакого масла там не надо. Горячая жаровня, горсть каштанов...
- Нужен нож! - вспомнил наконец.
Потом показал отцу и сыну, как надрезать заднюю часть ореха крестом - вдоль и поперек - чтобы при жарке кожура раскрылась и отошла. Быстро нарезали приличное количество, несколько десятков.
И в три захода всё это пожарили прямо тут, в камине, на стальном листе.
Запах, ах какой струился запах по всей их кухне, по всему дому! Тот самый, стамбульский, непередаваемый, орехово-картошечный, осенний, теплый, каштановый. Тот запах, за которым едут и летят, плывут и идут по петляющим убегающим вверх и вдаль улочкам, уворачиваясь от тех самых трамваев, озираясь на минареты и слушая галдящих чаек.
Потом долго сидели, чистили, ели, слушали рассказы про далекий туманный город на больших холмах, про мосты и паромы через пролив. Хозяин достал настойку на виноградных косточках, темную и тягучую как нефть. Разливал по стопкам, говорил тосты. Хозяйка неизменно напекла из свежей кукурузной муки лепешек-мчади, обжигающих руки так же, как обжигала нёбо и язык эта темная жидкость.
Потом я шел домой, спускаясь с их горы, подсвечивая фонариком подробности нашей лесной дороги, старательно ступая ногами, левой, правой, левой, главное не перепутать. Потом сидел на террасе в халате, смотрел на огромную местную луну и слушал вой шакалов в ночи. Потом окончательно замерз и пошел спать.
Ночью во сне я снова гулял по Стамбулу))