Сосны, дубы и песок.
(это тот самый Пшик с Глазами, а в нем мой экипаж)
Вся моя байдарочная биография делится на три выраженных периода: походы институтские (Литва, Тверская губерния, Псковщина и Эстония), походы в промежуток между первым и вторым (Медведица), а также вторым и третьим браками (Пра, Вологодчина и Верхняя Волга). Двух-трёх дневные первомайские походы в школьном и младшем институтском возрасте не в счёт: всё-таки приключений на них пришлось в разы меньше.
Некоторая часть походов уже частично описывалась в отдельных главах: и то, как я опоздал на месяц на поезд с Медведицы, и то, как на той же Медведице мы совершенно случайно узнали про августовский путч, и то, как моя дочка, едва вернувшись с городу Парижу, на следующий же вечер умотала со мной в безвестную волжскую глушь...
Значит, настало время рассказать про один из самых безоблачных наших походов - по Рязанщине, по славной речке Пре.
Это был первый поход, в который со мною пошел трехлетний сын. Старшая моя, правда, путешествовала тогда по совсем другим краям, так что матросом на моей лодочке стала адмиральская дочь, тогда лет десяти от роду.
Еще это был первый сплав для моей замечательной желто-синей лодочки, детища какого-то давным-давно почившего кооператива.
Кажется, это был первый и единственный мой поход с этой компанией, когда нас с комфортом довезли от дома почти до точки сборки лодок на речном берегу. Другое дело возвращение... но об этом потом.
Спутники наши в этом походе несколько отличались от тех, с которыми мы сплавлялись по Медведице: во-первых, пожилой наш адмирал, мастер акварели Виктор Яклич Каневский купил дом в деревне и окончательно сошел на берег, а вместе с ним перестали ходить и его супруга, дочка и внук с примкнувшими к ним друзьями семьи. Почетная адмиральская должность перешла, таким образом, к Витьке Смирнову, вокруг которого, собственно, компания и формировалась. То есть, в прошлые походы ходили преимущественно его коллеги по монтировочному цеху "Сатирикона" с семьями и друзьями. Так и вышло, что один мой бывший почти что одноклассник (на самом-то деле и в 659-й, и в 81-й школах мы с Витькой учились в параллельных классах) притащил на Медведицу моих коллег уже по 710-й школе, причем учились они тоже в биологическом "Е" классе, только на год младше. Что характерно, поначалу мы друг друга не узнали, но подозрительно друг к другу приглядывались, и истина вскрылась только за день до моего отъезда - это когда я на поезд опоздал. Не на час, не на два, а на месяц - однако же про это уже написано.
На этот же раз с нами шла семья медиков, не имевших к "Сатирикону" никакого отношения, а они захватили с собой свою знакомую с дочкой, как оказалось, тоже мою коллегу по цеху переводчиков. Ещё с нами пошел ребёночек знакомых знакомых... и как его родители не побоялись с нами отпустить, не знаю. Хорошая подобралась компания, можно сказать, душевная. И то, что с нами шли медики, тоже плюс - в разы спокойнее.
Минус оказался только один.
Любаня Аль-Вади, русско-сирийская красавица, умница, душевнейший человек и замечательная мать, взяла дело готовки в свои руки.
Дело в том, что в предыдущих наших походах готовили по очереди, в порядке дежурства. Дежурили же экипажами. Это создавало здоровую конкуренцию: экипажи выпендривались друг перед другом, потчуя нас кулинарными изысками. В общем, сплавлялись мы вкусно.
Любаня же объявила, что готовить теперь будут женщины - втроем и на постоянной основе.
Женщины, Карл!
Готовили женщины под ее руководством правильно, сытно, но скучно.
Где-то на третий или четвертый день я выбил-таки себе право готовить завтрак. Всем известно, кашевар из меня вполне зачетный.
Во всех остальных отношениях поход протекал плавно и приятно. У лодочки моей в базовой комплектации как класс отсутствовал руль. Перед отъездом из Москвы я попробовал приладить к ней руль от недоделанной байдарки маминого супруга. В теории все работало; на практике он все время слетал, так что уже на третий день я окончательно снял его и убрал в рюкзак. Лёгкая лодочка и веслами управлялась ничуть не хуже иной другой.
На третий же день лодка получила свое окончательное название. Дело в том, что шкуру ее изготовитель пошил из ТЗ двух цветов, жёлтого и синего. Поэтому, едва купив это кооперативное изделие, мы с ребёночком решили, что ей судьба войти в состав флота молодой независимой Украины. Название искали долго - и нашли ведь! На задних страницах раритетного издания "Энеиды" Котляревского, которым ужасно гордился адмирал, обнаружился каталог релизов киевского издательства конца 19 века, а в этом каталоге - книжка сказок Андерсена на украинском языке.
Так лодочка получила название "Погано Вутятко".
Замечательное название. Даже жаль, что не прижилось.
Вообще-то, в оригинале она называлась "Шик-2000". До двухтысячного года оставалось всего ничего, и все жили ожиданием нового века. Это теперь мы знаем, что цифры не меняют ничего, и что если жизнь в прошлом веке характеризовалась словом "жопа", то она и в новом все той же жопой и осталась.
Ну, и слово "шик" я тоже никак не могу назвать любимым.
В общем, так получилось, что на втором же переходе лодка братьев-медиков ухитрилась потереться о какую-то корягу, так что утро третьего дня мы начали с проклейки. Глава медицинского семейства налепил на потертое место заплатку из резинового бинта. Я же маялся бездельем. У меня в лодке тоже имелся ремкомплект с хорошими лоскутами ТЗ - разумеется, синего и жёлтого цветов. А также черный резиновый бинт, поскольку борта у моего Вутятки были поддувные, с длинными баллонами-колбасами вместо привального стрингера.
Сначала лодка получила два глаза на носу. Хорошие глаза, жёлтые на синем фоне и с черными, хитрыми зрачками.
Так было уже лучше, но полного удовлетворения я ещё не ощущал. И руки продолжали чесаться.
Я медленно обошел лодку, и в глаза в очередной раз бросилась раздражавшая меня надпись ШИК 2000.
Я снова взялся за ножницы.
Спустя несколько минут на деке красовалось:
ПШИК 2000
С тех пор моя жовто-блакитная лодочка так и называется: "Пшик с Глазами".
Я уже сказал, что поход протекал плавно и приятно. Раздражающих факторов было немного. Точнее, всего два.
Во-первых, тихая речка Пра оказалась не такой и тихой: движение на ней было более чем оживлённым. Вместе с нами сплавлялся клуб водного туризма с Липецкого Металлургического, байдарок шесть или восемь, и мы никак не могли с ними разбежаться. Если мы устраивали дневку, и они от нас отрывались, на следующем переходе дневку устраивали уже они, и в результате мы их снова нагоняли. В общем, каждые дня два наши лагеря располагались на расстоянии полета стрелы друг от друга. Правда, мешать мы друг другу мешали не очень, спасибо и на том.
Другое дело, огромная тусовка из Рязани. Тоже клуб водного туризма, но детско-юношеский. Так сказать, пионЭры. И нам постоянно хотелось послать их туда же, куда посылала их незабвенная Фаина Георгиевна Раневская.
Дело в том, что сплавлялись пионЭры не на байдарках, а на плотах-катамаранах. Естественно, шли они заметно медленнее нас, зато без дневок. К тому же их было много: плотов десяток или полтора, и растягивался их пелетон по реке на несколько километров. В общем, выходя в очередной переход, мы где-то вскорости нагоняли их арьергард, а потом - на протяжении всего дня - обгоняли всю кавалькаду и даже немного от нее отрывались. На следующий же день, пока мы расслаблялись на очередной стоянке-дневке, пелетон медленно проплывал мимо нее, а на следующий день процесс обгона начинался сначала.
Зато речка оказалась просто сказочной. Песчаные берега с уютными пляжиками, сосны и дубы. Красота, да и только. И погода... с погодой оказалось сложнее. С причудами рязанского климата мы столкнулись уже на первый день, едва собравши лодки и ударивши веслами по воде, чтобы отплыть от Спас-Клепиков подальше.
Из дому мы выехали часов в семь утра, в Спас-Клепики приехали где-то в одиннадцать, лодки на воду спустили в час. Все это время небо оставалось безмятежно-голубым, и с него сияло солнце.
Примерно без четверти два прямо по курсу из-за деревьев выглянула тучка зловещего цвета. Ровно в два она заволокла весь небосклон, и грянул гром.
Едва ли не в первый раз в жизни мне пришлось пережидать грозу на воде, и ощущение это было не из приятных. Мы встали под самым берегом, ребенка и матроса своего я укрыл пленкой, а сам промок, конечно - но больше всего боялся молний. Сверкало и грохотало от души, хотя недолго. Минут через двадцать все стихло, туча ушла дальше вверх по течению, и день снова сделался безмятежным, солнечным.
То же самое повторилось и не следующий день - с той только разницей, что грозу мы пережидали уже на берегу. Но график был в точности такой же: солнце на синем, без единой тучки небе с утра, туча без четверти два, ливень с грозой с двух до половины третьего - и солнце на синем, без единой тучки небе после, до самого вечера.
И это же расписание повторялось на протяжении всей первой недели похода. Уже на третий день мы к этому привыкли, ставили к двум часам палатки и пережидали грозу со всем возможным комфортом.
Ставя палатки после третьего, кажется, перехода мы с адмиралом решили выпендриться. Все нормальные походники, бывалые и не очень, поставили свои платочки посередине полянки. Нам же лениво было возиться с колышками, поэтому палатки свои мы растянули между стоящими попарно соснами. Грозы мы при этом не боялись: берег был высокий, песчаный - вода на таком не застаивается.
Привычную уже грозу в два пополудни мы встретили, сидя под пленкой у костра. Однако же ливень на этот раз случился сильнее предыдущих, так что мы с ребёночком решили переместиться в палатку. Шлепая по лужам (Лужи? На песке?? Откуда???), мы добежали до нее, нырнули под полог, и я принялся расстёгивать входную молнию. Которую, как и положено по Всемирному Закону Подлости, заело. Расстегнуть ее одной рукой, держа под мышкой трехлетнего сына, было абсолютно нереально - я посадил сына на рюкзак и, стоя почти по щиколотку в воде (Вода? Откуда у меня в предбаннике вода??), двумя трясущимися от напряжения руками всё-таки расстегнул проклятую молнию и заглянул внутрь палатки.
Внутри все было как положено, только болоньевый пол по периметру ковриков из пенки с лежавшими на них спальными мешками как-то странно выпирал пузырями вверх. До меня не сразу, но дошло, что это выдавливает его вверх вода.
Чертов ливень шел с такой силой, что вода не успевала уходить в песок. Вся подстилка из прошлогодней сосновой хвои всплыла и покачивалась на поверхности пятисантиметрового слоя воды. И это на поляне - а поскольку палатка стояла в ложбинке между двумя соснами, под нее вода затекала с удвоенным задором. Стоило ли удивляться тому, что пол силился всплыть, и только колышки и вес ковриков со спальниками не давал этому произойти.
Хорошо ещё, болонья держала воду, и та практически не просачивалась внутрь. Однако я понимал, что это всего лишь вопрос времени.
Коврики у меня тогда были складные, из пенки в тканевой оболочке. С одной стороны, оболочка эта в отличие от пенки могла впитывать влагу (так что после дневного валяния на пляже ее приходилось сушить у костра). С другой - в отличие от обычного коврика из пенки, который разве что скатывается в рулон, эти можно было сложить впятеро, уменьшив площадь соприкосновения с полом - что я и сделал. На один сложенный коврик я положил два торопливо свернутых спальника, на второй уселся сам, посадив на колени почти не промокшего сына. Клапан палатки я застегнул, чтобы вода не перетекла через порог - все к тому и шло. Рюкзаки и обувь остались в тамбуре-предбаннике, и с этим я поделать уже ничего не мог. Пол в палатке вздулся вверх почти по всей площади, но воду пока держал.
Тем временем гром гремел все реже, да и дождь, похоже, начал выдыхаться. Снаружи слышались голоса: мои спутники приходили в себя после разгула стихии. Кто-то, шлепая по воде, подошёл к нашей палатке, заглянул под полог в предбанник, а потом мы услышали громкое адмиральское ржание.
Это он, оказывается, увидел, как плавал, покачиваясь, перед входом в палатку, мой кед. Плавал, плавал, а потом клюнул носом и пошел ко дну.
Тут дождь стих (точно по часам, в полтретьего), и пол палатки не спеша осел, вернувшись в первоначальное положение. Оставив ребенка сидеть на сложенном коврике, я расстегнул клапан и, перешагнув лужу с утонувшим в ней кедом, выглянул наружу. Народ с опаской выползал из палаток и из-под тента и начинал оценивать последствия катаклизма.
Как выяснилось, мой кед оказался не единственным утонувшим объектом. Больше других пострадала адмиральская палатка. Как и моя, она стояла в ложбинке между двумя соснами, только возрастом была старше моей раза в два или три - вот порог ее и не выдержал напора воды. Как следствие, весь ее интерьер превратился в бассейн, на дне которого покоилась адмиральская видеокамера.
В общем, на просушку развесили все шмотки адмиральской семьи, а также разобранную на детали камеру "Панасоник".
И ведь просохли и те, и другие. Только в объективе - прямо по центру кадра - осталось мутное пятнышко отпотевшей влаги, убрать которое совсем так и не удалось даже в Москве.
Остальные приключения того похода заметно уступали ливню по части зрелищности - тем более, спустя день или два и положенные получасовые грозы куда-то подевались. Два мелких приключения были связаны с ребёночком: один раз он, пока мы таскали рюкзаки от байдарок к очередной стоянке-дневке, ухитрился сесть в кострище и по макушку ухристаться в золе; в другой раз он вдруг решил погулять по лесу, и мы всем кагалом минут десять искали и не могли его найти в редких посадках - и не знаю, сколько бы мы искали его ещё, когда бы не красная кепка у него на голове...
Потом пятилетнему мальчику Саттару вдруг возжелалось захватить с собой в Москву воды из реки Пра - и как можно больше. Для этого он конфисковал все до единой пластиковые бутылки (вещь в походе ценная - кипячёную воду, там, на переход с собой захватить, или ещё чего) и наполнил речной водой. На вопрос "зачем?" Саттар отвечал, что вот он их зимой будет доставать... В общем, я так понял, что бурая торфяная вода стала бы для Саттара тем же, чем вино из одуванчиков - Дагу Сполдингу.
Воду со скандалом и детскими слезами вылили, и об этой истории забыли - вплоть до последнего вечера.
Тут надобно заметить, что водку в поход брали все - по две бутылки на экипаж, даже если пьющих в нем был всего один человек - как, скажем, у моей лодки или в экипаже медиков, у которых отец семейства алкоголя в рот не брал вообще (что не мешало ему быть замечательным, компанейским мужиком).
Брали-то все, но все брали как люди, а мы с ребенком выпендрились. В самом деле, кой черт тащить на горбу тяжёлые стеклянные бутылки? Мы с ребёночком пошли в магазин, купили полулитровые бутылки кока-колы и спрайта, быстренько выпили, сполоснули и залили горячительным зельем - причем не простым, а перцовочкой (тогда "Кристалл" её ещё выпускал в наилучшем качестве).
Разумеется, этот замечательный продукт ушел со свистом в первые же два или три вечера.
Так вот, мы сплавились по течению до границ Окского заповедника, потом несколько раз вставали только на специально подготовленных (надо сказать, очень качественно подготовленных) стоянках. А потом, наконец, прибыли в пункт назначения: поселок Брыкин Бор.
Берег у Брыкина Бора оказался низкий, с длинным пляжем. Дома начинались чуть выше, за деревьями. Мы вытащили на берег детей и рюкзаки, пустые лодки прополоскали и оставили сохнуть, а потом все занялись приготовлениями к отъезду, кормлением детей и всем прочим, неотложным. А мы с адмиралом пошли искать транспорт до Рязани.
Вообще-то, от липецкой группы мы уже знали, что в Брыкином Бору их должен ждать заводской автобус. И очень мы на места в этом автобусе рассчитывали - ну, не до Липецка, конечно, но хотя бы до Рязани. И забрасывали уже эту удочку, однако их адмирал всякий раз отвечал в высшей степени уклончиво.
Автобус мы нашли, и их адмирала тоже, однако на этот раз ответ прозвучал абсолютно недвусмысленно: багажники у автобуса забиты под завязку, а класть байдарки в проход салона водитель категорически отказывается.
Это был удар под вздох, но мы не сдавались. Сначала мы узнали насчёт общедоступного транспорта. Выяснилось, что из Брыкина Бора раз в день ходит автобус до Спасск-Рязанского, только сесть на него, единственного, непросто - даже при том, что уходит он в восемь утра, когда все добропорядочные брыкинцы ещё видят сны. Ещё мы узнали, что у кого-то из селян есть УАЗ-Буханка. В буханку мы бы влезли, и с детьми, и с собакой, и с лодками. Не помню, нашли ли мы хозяина буханки или нет, но в лагерь мы с адмиралом вернулись несолоно хлебавши - затемно, злые и голодные как собаки.
В лагере нас ждали не до конца промокшие лодки, которые предстояло ещё разобрать и сложить.
Адмирал со своим Тайменем привычно справился без труда. Я же разбирал Пшика второй раз в жизни. Стрингеры из гнезд в шпангоутах я выдернул быстро, осталось разнять кильсон и вынуть из сырой шкуры каркасы носа и кормы. С этим возникли затруднения.
Дело в том, что у моего легонького кооперативного изделия традиционного кильсона-лесенки нет вообще - простая разъемная алюминиевая трубка, отличающаяся от стрингеров только овальным сечением - ну, и толщиной. Разъем посередине я нащупал (напоминаю: дело происходило в темноте, а фонарик с почти севшей батарейкой светил куда угодно, только не туда, куда нужно), подёргал, но шпенек, сволочь такая, двигаться с места не хотел. Приржавел, подумал я и постучал по нему пассатижами. Шпенек погнулся, но с места не сдвинулся. Я позвал на помощь адмирала. Шпенек не поддавался. Адмирал постучал по пассатижами обухом топора. Шпенек слетел, трубка осталась целой.
Время было позднее, дети уже спали по палаткам, а я даже рюкзак ещё не сложил.
- Ничего не поделаешь, - решился я. - Будем ломать к чертовой матери. Авось, потом как-нибудь починим.
- Зачем ломать? - возразил умудренный опытом адмирал. - Можно распилить. У меня в ремнаборе лезвие от ножовки есть...
Я сбегал к его рюкзаку и вернулся с ремнабором. Адмирал покопался в нем, нашел узкую полоску пилы и подступил к злосчастному кильсону.
Процесс распиливания кильсона шел туго. После трех-четырех вжиков, когда пилка углубилась в алюминий от силы на миллиметр, я взялся за трубку обеими руками, чтобы она не болталась под лезвием... и нащупал на ней кнопку-фиксатор. Одного нажатия на нее хватило, чтобы трубка плавно и без усилий разобралась на две половинки.
Спустя полчаса, когда разобранная, пусть и не просохшая до конца байдарка уместилась в чехле-пенале, и даже рюкзак был готов к утреннему марш-броску до автобусной остановки, мы без сил опустились у костра. В руки нам сунули по миске питательного супа.
- Послушайте, господа, а ведь поход всё-таки хороший вышел, - произнес кто-то. - За такое не грех и выпить.
- Это дело, - согласились все. Даже те, кто не пил.
Адмиральская жена (вообще-то, эта должность традиционно называлась у нас "контр-адмиралом", но к Светику с ее золотым характером это никак не подходило) сбегала к рюкзакам за водкой, а потом все принялись выпендриваться кто во что горазд.
- Нам поменьше, - щебетали девушки.
- И мне, пожалуйста, тоже поменьше, - попросил я. - Я алкоголь плохо переношу.
(Истинная правда: года два после разъезда со второй женой даже небольшая доза спиртного вызывала у меня чудовищную головную боль. Потом, правда, прошло)
- А мне, пожалуйста побольше, - хмыкнул адмирал. - Что-то устал я очень сегодня.
- А я вообще не пью, - напомнил глава медицинской семьи. - Но с вами за компанию крякну.
Ну, и так далее. Ломались минут пять. Потом ещё пять минут говорили тосты: какая замечательная случилась река, как нам в целом повезло с погодой, какая хорошая собралась компания...
Наконец, разговоры закончились, мы поднесли кружки ко ртам и сделали по глотку. Глава медицинской семьи платонически крякнул за компанию. Остальные, впрочем, тоже издали звуки. Разные.
В кружках плескалась бурая речная вода.
Одну бутылку из саттаровой коллекции не вылили-таки. Причем ту, в которой раньше находилась перцовочка - точно такого же бурого цвета.
Потом, конечно, все повторили ещё раз, уже с настоящей водкой. И споры, кому сколько наливать, и тосты. Так что последний вечер на Пре все же удался.
Утром мы все успели втиснуться первыми в "ПАЗик" из Спасск-Рязанского и заняли там задний диван. С детьми и мохнатым Бонечкой. Рюкзаки и байдарки навалили грудой перед диваном; кому не хватило места на нем, сидели на этой груде. В Спасск-Рязанском мы уже более чинно уселись в автобус (очень редкой породы, чисто перестроечное изделие под названием "Альтерна") до Рязани, причем байдарки и часть рюкзаков даже влезли в багажник. В Рязани "Альтерна" выгрузила нас у рынка; уезжать же нам предстояло с железнодорожного вокзала. От рынка до вокзала ходил прямой троллейбус, однако увезти наш табор со всеми детьми, собаками и байдарками в один заезд было делом абсолютно нереальным - пришлось сделать две ездки, причем основной тягловой силой стали, разумеется, мы с адмиралом.
Не помню, в какую это ездку случилось, в первую или вторую. Мы с адмиралом стояли на задней площадке троллейбуса, нагруженные по полной: на спине рюкзаки, спереди, в руках - пеналы с не до конца ещё просохшими байдарками. Рюкзаками мы оперлись на поручень у грязного заднего троллейбусного окна и так, стоя бок о бок, чинно беседовали за жизнь. В какой-то момент я решил, что невежливо вести беседу, стоя боком к собеседнику, оторвал попу и рюкзак от задней стенки и, развернувшись рюкзаком вперёд по ходу троллейбуса, встал к адмиралу лицом, вслед за чем чинная беседа продолжилась. Все бы ничего, только спустя пару минут я затылком ощутил какое-то смятение у себя за спиной и оглянулся.
Прямо за мной стояли три хорошеньких юных рязаночки, а перед ними, прямо на уровне их хорошеньких розовых носиков покачивался притороченный к рюкзаку детский горшок.
Но он же был мытый!