О пустоте в детских глазах
Маша Махова рассказала как-то про пустые глаза одной своей воспитанницы. А ему вспомнились, как выводило из себя его мать этот наглухо зашторенный изнутри взгляд.
Он часто от обвинений и криков наглухо заслонял для себя мысленно этот неправильный мир и уходил в свой, настоящий. Такая стихийная медитация. Даже мантра была, своя, доморощенная. "Это все ненастоящее!" Помогало, хотя и не до конца. Мать хлестала его изо всех сил, пытаясь достучаться, прорваться к отгородившемуся от нее ребенку, а потом рыдала в истерике, обнимая и каясь. По моему, уже тогда мальчик понимал это насилие над ним, как слабость, а не силу, и не переставал любить свою такую разную маму. Правда, вздутые, кровоточащие полосы по всему телу от полихлорвиниловой скакалки болели подолгу, но мама же их потом и лечила, мазями - медсестра все-таки ))
Ах, да - ему тогда было как раз лет пять-шесть, как и машиной подопечной. Потому и вспомнилось, наверное.
Она била его сильно и неумело. Выхлестывала свое неумение добиться его послушания, подчинения. Забивая его болью свою боль, утверждением его вины - свою вину. Возвращаясь позже в разговоре с сыном к этим скандалам, она говорила, как бы извиняясь: - "Это ты меня так доводил, что я собой не владела. Ты был такоим упрямым!Да мне просто убить тебя хотелось в те минуты! "
От ударов у него на теле вспухали длинные багровые рубцы. Кожа иногда лопалась и кровоточила. Боль была острой и обжигающей, как кипяток или ледяная вода. Потом боль менялась разнообразно, не достигая, впрочем, остроты первых мгновений. Он стоял в углу, вжимаясь всем телом в стены, стараясь уменьшить возможную площадь поражения. И еще одно полезное качество угла он выучил накрепко - с боков у него была защита, и замахиваться на него было неудобно. В общем, дома и стены помогают.
Ему было пять, а ей - двадцать пять. Им было еще далеко до первых проблесков мудрости. Обещания, даваемые ими самим себе, совпадали почти дословно. "Нет, больше никогда, никогда я его не ударю, моего сыночку, мою кровиночку!" "Никогда, никогда не стану я бить своих детей, и даже не шлепну!" Стоит ли упоминать, что обещаний своих они не сдержали. Мама била его регулярно, когда у него случались провинности, а на нее "накатывало". А он однажды шлепнул в сердцах со всей дури по дочкиной попке, и с ужасом смотрел потом на красный отпечаток ладони на детской коже. Вспомнилось вдруг очень ясно то самое детское обещание, которое он давал себе, корчась и уворачиваясь от страшной скакалки. Ему стало стыдно и больно. Этот случай остался единственным на его совести, но иногда, вспоминая, он думал, что и одного раза тоже слишком много.