Полный текст здесь:
Солярис, Ницше, невозможное богословие и другие головоломки. Горизонты этики Этот этюд - о некоторых вопросах философии этики. Здесь нет систематического изложения в настоящем смысле этого слова. Более того, сама возможность такого систематического подхода ставится под сомнение. Однако определенное единство темы все-таки
(
Read more... )
Однако мне кажется связывать историю языка и его текущее функционирование - ложный след. Это как в биологии - там тоже одно время увязывали развитие зародыша с историей вида, а потом, вроде, как стало ясно, что это - торопливый вывод. Так же, как и история отдельного органа тела и его текущая работа. То, что наши уши когда-то у кого-то были жабрами, никак нам не помогает под водой. И кровь соленая, потому что мы пришли из океана (наверное миф, все-таки) - не повод, чтобы переливать нам в вены морскую воду :) :).
Это если иметь в виду опыт современного человека. И то с оговорками. Да, наш опыт большей частью секулирозованный - но уж никак не десакрализованный!
Поэтому именно современный опыт я и имею в виду. В отношениях ребенка и матери я не вижу ни одного момента, который бы подпадал под сакральность. То, что у ребенка складываются мифы - пожалуйста, но ни в коем случае до возникновения речи, да и их называть сакральными как-то язык не поворачивается, разве анимализм какой-нибудь. А в основном же - удовлетворение потребностей, установление отношений, поиск любви, ревность, проба манипуляций (плач, капризы), отождествление с кем-то и т.п. Это все - прагматично. Природа в этом смысле скупа, оставляет только то, что нужно.
А поскольку речь идет о современной религии, то в ней миф - рассказывают, а образы - конструирут. Они всегда - экстраполяция отношений, которые людьми прожиты, прочувствованы. И отношения с людьми - они живые, непредсказуемые, тогда как образы - функции, они что-то обслуживают, но не живут, как вы их настроите, так они и будут работать.
Reply
Аналогия сомнительна, и вот почему. Есть у В.Проппа такое замечание: культура - в отличие от природы - свое прошлое в себе удерживает на всякой стадии ее развития. Похоже, что он прав.
"Поэтому именно современный опыт я и имею в виду".
Религии нынче живется непросто. Но неверно думать, что своих проблем она не замечает или от них прячется. Ее озадаченность современным раскладом дает о себе знать в теологических трудах, особенно протестантских. Меня, например, впечатлила большая статья Х.Кокса
"Секулярный город. Урбанизация и секуляризация в теологической перспективе" (Звезда N4 за 2005 г., сетевой версии, к сожалению, нет).
А из православных на современный опыт очень отзывчив Антоний Сурожский (Блюм). Если заинтересуетесь, в сети найдете множество его работ. Среди прочих и эту: http://azbyka.ru/tserkov/duhovnaya_zhizn/molitva/5g11_13-all.shtml
Reply
Похоже, он действительно прав.
Тогда, может быть, именно это и позволит мне объяснить мою точку зрения, потому что говорю я все-таки о другом. Я не говорю о культуре, а, скорее, о практике личного вхождения в нее.
Возьмем например слово "проблема". Я его может быть использую по сто раз на дню, и хотя мне его, скорее всего, когда-то объяснили, мои практики давным-давно перекрыли это объяснение, и оно для меня "расшировывается" ситуациями моего опыта. И теперь спрашивается, а получил ли я вместе с этим словом доступ к той исторической практике греческого полиса, где одна магистратура передавала другой (Boule) трудное тело (probouleumata) ? Не знаю. Если время сохраняло и передавало в неизменности с той поры эту практику, так, чтобы моя практикак оказалась ей в какой-то части и в какой-то степени изоморфна, то да, я могу "вспомнить" этот опыт, и культура сохраняет в такой форме свое прошлое. А может и нет, если метаморфозы ушли далеко и заставили "забыть" эту практику. Но "воспоминание" - возможно.
А другая ситуация - со словом "партитура". Знаю его я только с чужих слов, и не вызывает оно у меня желания побежаться пальцами по клавиатуре или тронуть струны арфы - никогда я этого не делал и нет в моей жизни такой практики. Поэтому слово расшифровывается через другие слова, а уж они-то и выходят на мой опыт, но какой-то иной. Поэтому вся история, весь пласт культуры, завязанный на это слово, остается для меня исключительно концептуальным, и вспомнить мне нечего.
Мне поэтому кажется совершенно фантастическими рассказы о том, что кто-то там заговорил на древнем языке, который у него всплыл в голове. Это без того, чтобы проводить мучительные часы, настраивая свою гортань, язык, губы к произнесению чужих звуков, без этих бесконечных "мама мыла раму" на чужом языке, без умения схватить юмор ситуации, когда "Ганс стукнулся лбом об столб", а "Мумба-Юмба сел на ежа", выраженный в короткой истории? Ни секунды не поверю.
Вот в этом вся разница - между личной практикой, которая не требует интерпретации, которая сама все интерпретирует - и всем остальным опытом, который тасует концепции. Я мог бы составит глоссарий из того, что было, скажем, у Лосского - "святость", "греховность", "совершенство", "доверие" и т.п., которые необходимы, чтобы хоть что-то сказать о вере, и все они аппелируют к очень простым отношениям, который ребенок изначально усваивает и осваивает: "плохой", "хороший", "добрый", "недобрый", "главный", "подчиненный" и т.п. Нужна личная история, чтобы человек что-то понял, а не история культуры.
Поэтому я и сомневаюсь в серьезности, когда идет разговор, скажем о "святости", которая без всякого сомнения задает иерархическое отношение и несет ценностную нагрузку, и пренебрегается то единственное, тот "несвятой" опыт, что и вкладывает смысл в это слово, да и вообще позволяет ему появиться на свет.
Reply
Опыт у нас, грешных, конечно, несвятой. Однако и он в себя включает опыт святого (в родительном падеже тут слово "святоЕ"). Мысль эта была мне опорной, когда я взялся писать об экологическом просвещении. А ключевым для меня стало выражение Пришвина "неоскорбляемая часть души" (см. нашу беседу об искусстве). Процитировать свой текст не могу, т.к. у меня он не сохранился. Суть та, что эта "неоскорбляемая часть" подчас нам является в природном пейзаже, почему он и достоин сбережения. Но явиться может, вообще говоря, и в чем-то другом.
Reply
Если я правильно понимаю, то речь идет о чем-то, что не подвержено порче и остается неизменным в любых обстоятельствах. Тут я бы хотел сказать вот о чем. Если вы собираетесь войти в некое соместное дело с кем-то, то должны что-то внести - изначальный капитал. Вы должны чем-то рискнуть, чтобы подтверить серьезность намерений. Тут не обойтись каким-нибудь вечным неразменным пятаком, гарантирующем вам выйти сухим из воды при неблагоприятном исходе. Надо внести что-то, чья потеря что-нибудь значила для вас. То есть риск потери есть мера значимости и ценности. Ценно то, на получение и поддержание чего тратятся силы, время, здоровье. Что требует неотступного внимания к себе - чуть отвлекся, и его больше нет, улетучилось, пропало. Мне кажется, это две очень разные точки зрения на ценность.
Другое обсоятельство связано с делением души на части. Возможно ли это? На меня больше впечатление произвело открытие Бергсона о том, что суть субъектности следует искать не в пространстве, а во времени. Это не значит, что субъект - вещь, меняющаяся с течением времени - подобная банальность не стоила бы внимания. Смена точки зрения требуется радикальная - надо, в самом деле, взглянуть "ортогонально". Очень точная аналогия - сравнение с мелодией. Мелодии нет в пространстве, у нее нет пространственных частей. Конечно, вы можете говорить о вступлении и о финале как о частях, но это отнюдь не то же, что и пространственные части. Вы не можети свести их вместе - если они станут звучать вместе, будет бессмысленная варварская какофония. Каждая часть должна прозвучать в свое время, один единственный раз. Каждая часть значима сама по себе, ни одну из них нельзя игнорировать, забыть, или заменить иным куском, не нарушив гармонии. Субъект - таков же, он не имеет частей, которые можно расположить одну подле другой и развестить на них ценники, он длится во времени, где все важно, равноценно и является только однажды.
Поэтому, чтобы мысль Пришвина не потерять, ей надо найти место в динамической картине жизни духа. Моя личная точка зрения - субъект, не обладающий устойчивым пребыванием, всегда стремится его "раздобыть", построить, дать ему возникнуть. Его внимание обращено будущему, которое он стремится воплотить в соответствии со своим "проектом". Я эту "неоскорбляемость" не стал бы связывать с тем, что уже дано налично, а мог бы представить как Намерение (термин Карлоса Кастанеды) - решимость творить свой мир по определенному высокому стандарту, сосредоточенность внутреннего усилия, уверенность в себе, что тебя не удастся сбить с этого направления, заставить поступиться уровнем своего запроса, в первую очередь - нравственного, но не только.
Мне кажется, что если имеется личный опыт чего-либо подобного, то, даже если в нем есть какое-то стремление высмотрить присутствие "неоскорбляемой" части в душе, то не это присутствие есть главное - оно может быть и мифом, а главное - та решимость, та уверенность и внутренний настрой, которые приобретаются и получают здесь свой импульс.
Но как хотите, а проскочить мимо этической сферы и ускользнуть от нее и здесь не получается...
Reply
Относится это, как ни странно, и к даровой ценности. По-христиански ее называют благодатью. Но чтобы ее принять, надо уметь правильно руки подставить. Тому и служит аскеза (в самом широком смысле). Она, если угодно, техника благобрати (слово это я сам изобрел).
В Славиной монографии Вы найдете такую запись.
"Все здешнее потусторонне. Все не так, а бесконечно значительнее. Мир раскрывается как святилище. А обычное его разумение представляется не то чтобы абсурдным, а ребячески забавным и простительным. Это переживание мира как чуда не дается сознательным усилием, а нисходит - даруется".
В последней фразе усматриваю некое лукавство. Ведь такое переживание автору бы не даровалось, кабы в свои прошлые годы он основательно не потрудился.
Reply
И кстати, для меня по-прежнему остается актуальным вопрос - а где же "аутентичное" христианство? Уполномочен-то кто? Вопрос, конечно, риторический - понятное дело, что никто. Но это значит, что и степень обязательности невелика. Как, скажем, в искусствоведении - вы можете не удовлетвориться критикой и считать по-свому. Но и предмет не настолько важен, чтобы это разногласие чему-то мешало. В науке степень обязательности неизмеримо выше, но даже и там, хоть ставки высокие, все это соразмерно одно другому. А в теологии не очень понятно. Особенно, если со стороны. Одна книга, другая, третья, один автор, другой, третий. И, спрашивается, а что я читаю, а какое это имеет отношение к делу? А никто не знает, включая и авторов... :) :)
Reply
Не берусь рекомендовать Вам патристическое богословие - во-первых, современных переводов, кажись, вовсе нет (за исключением бибихинского Григория Паламы); во-вторых, сам его знаю плохо. А кто, смею думать, Ваше ощущение может изменить к лучшему, так это Флоренский как автор "Философии культа", а из более поздних - А.Шмеман и ранее упомянутый Антоний Блюм.
"А в теологии не очень понятно. Особенно, если со стороны. Одна книга, другая, третья, один автор, другой, третий. И, спрашивается, а что я читаю, а какое это имеет отношение к делу? А никто не знает, включая и авторов..."
Критрий один - Христовым духом захвачен автор, или каким иным. Конечно, распознание не гарантировано. И все-таки возможно, даже "со стороны" - независимо от вероисповедания (или отсутствия оного), культуру-то в себе несешь христианскую.
Reply
Leave a comment