(no subject)
почему теперь единственным способом обкатать, продумать какую-нибудь мысль, вспомнить что-нибудь важное о себе или словить облако инсайтов стала возможность сесть за руль и катить по известному маршруту не менее 30 минут? память в эти минуты сама выбрасывается под колёса, а моей штрих-пуктирной памяти вообще не свойственны такие широкие жесты.
вдоль шоссе в Вестчестер тянутся двойные провода через подстанции, и где-то до середины дороги я сокрушаюсь об упавшем у меня зрении - так правдоподобно по-близорукому двоятся, расплываются. еду мимо таблички exit 17 на трассе 95, за поворотом - бар "Тарелки", в котором я была барменя и сударыня два года подряд. где-то внутри щиплет, в этот момент мне остро хочется опять примерить ту себя, которая существовала только три дня в неделю после четырех вечера - разбитную, пошлую даже, легко идущую на контакт. я, кажется, так и не научилась по-настоящему ценить деньги, заработанные интеллектуальным трудом, потому что заработанное руками - сам ускоренный цикл работа-капуста - давали большее ощущение ценности собственного труда. бар "Тарелки" закрылся через полгода после моего ухода, о чем я узнала случайно через риэлторский сайт для подобного рода продаж, куда я вешала в этот момент цветочный магазин. люди, которые населяли бар, не подлежат гугленью, поэтому я еду мимо и перехожу с 50 на 65.
потрясена тем, как ребёнок по крючку, по соломинке осваивает нотную грамоту. Настя находится в том щемящем возрасте, когда и алфавит-то освоен нетвёрдо (а обучение нотам идёт по американской системе нотации, т.е., буквами). этот человек довольно сносно может сыграть с листа, но я впадаю в отчаяние, когда попрошу её сказать, что за ноты она сейчас сыграла. чукча не профессор, чукча исполнитель! больше всего меня потрясло то, что я сама, кажется, против воли, распознаю теперь нечто, казавшееся навсегда запечатанным от меня.
вдоль шоссе в Вестчестер тянутся двойные провода через подстанции, и где-то до середины дороги я сокрушаюсь об упавшем у меня зрении - так правдоподобно по-близорукому двоятся, расплываются. еду мимо таблички exit 17 на трассе 95, за поворотом - бар "Тарелки", в котором я была барменя и сударыня два года подряд. где-то внутри щиплет, в этот момент мне остро хочется опять примерить ту себя, которая существовала только три дня в неделю после четырех вечера - разбитную, пошлую даже, легко идущую на контакт. я, кажется, так и не научилась по-настоящему ценить деньги, заработанные интеллектуальным трудом, потому что заработанное руками - сам ускоренный цикл работа-капуста - давали большее ощущение ценности собственного труда. бар "Тарелки" закрылся через полгода после моего ухода, о чем я узнала случайно через риэлторский сайт для подобного рода продаж, куда я вешала в этот момент цветочный магазин. люди, которые населяли бар, не подлежат гугленью, поэтому я еду мимо и перехожу с 50 на 65.
потрясена тем, как ребёнок по крючку, по соломинке осваивает нотную грамоту. Настя находится в том щемящем возрасте, когда и алфавит-то освоен нетвёрдо (а обучение нотам идёт по американской системе нотации, т.е., буквами). этот человек довольно сносно может сыграть с листа, но я впадаю в отчаяние, когда попрошу её сказать, что за ноты она сейчас сыграла. чукча не профессор, чукча исполнитель! больше всего меня потрясло то, что я сама, кажется, против воли, распознаю теперь нечто, казавшееся навсегда запечатанным от меня.