НЕСВЯТЫЕ БЛАГОДЕТЕЛИ и БЕЗНАДЕЖНОСТЬ
...У меня с благотворительностью долгие и тяжелые отношения.
Ну вы знаете этих людей. Доктор Лиза, например. Волонтеры. Спасатели . Те, кто выручает всех. Те, кто помогает всем. То они борются за ребенка с пятым рецидивом лимфогранулематоза. То вытаскивают бабку из сгоревшего дома. То спасают котят. То собирают деньги, чтобы подать в суд, защищая кого-то от кого-то.
Вопрос с альтруизмом не стоит. Вопрос "зачем они это делают?" обычно тоже.
На благотворительности сложно нажиться, если ею живешь. Если есть реальные большие группы, отчеты, блоги, в конце концов. Мошенничество - это дело двоих, троих... но никак не тридцати, иначе это уже мафия, и речь об экономическом преступлении, Юкосе и откатах.
Благодетели бывают разные, но я никак не могу определиться в отношении...
Я сама была ею. Той, знаете, "жить_для_других", в полном смысле, не один год, даже не два... даже не три. Хотелось быть хорошей. Причем сам факт хорошести искупал личностные несовершенства. Я делала "правильно", хорошо и свято, и искренне считала себя по этому поводу большим молодцом. Не понимая, зачем, и почему.
То, что, спасая без повода и просьб со стороны чужих людей, я оставляла своих без доброго слова, как-то не приходило в голову. Хотя позже стало понятно, что, спасши объект, попрощавшись с ним и чмокнув в воздух, можно с чистой совестью вернуться домой, к уютненькому, подальше от тех, о ком уже не надо заботиться, разбирать их проблемы. И тогда я поняла, что это хорошо, но в любом случае, ни со святостью не имеет ничего общего, ни со многими другими вещами.
Я - экстремальный благодетель. Я могу разрулить ситуацию, пережить стресс и травму, а жить с объектом не могу. Не всегда.
Я спринтер. Они - стайеры.
ПРИЕМНЫЕ СЕМЬИ
Никогда не смогу воспитать приемного ребенка из детдома. Если я буду знать, кто он и откуда, если он из моего окружения, если... - базара нет, все понятно, миллион "если", здоровый, слишком маленький, лежит на улице на земле... много условий долно совпасть, случайностей. Но добровольно взвалить ярмо чужого отпрыска-инвалида себе на шею?! Идти к этому через комиссии, справки и договора? НЕТ. Я даже просто чужих детей в половине случаев тупо мечтаю головой об батарею, а как можно взять и забрать совсем - к себе... и что с ним делать? Как я бы справилась? нет.
Они делают важное дело, эти люди. Но я не отнесу себя к ним. Я их по-своему боюсь, особенно тех, кто берется за "безнадежных", потому что евгеническая, дикая половина меня (прабабушка, хвала! ты чуешь твои гены во мне?) категорически не приемлет этого. Вы не представляете, воспитанные в цивилизации, какие чувства дремлют на глубине пещерного сознания. Относительно поступков я могу их подавить. Относительно людей - не всегда.
Чужой больной чаще ребенок вызывает во мне желание добить.
Это не значит, что я маньяк. Это даже не значит, что я предприму попытку. Просто я нахожу в себе смелость признать, что таковое желание во мне есть. Даже не так, не желание, а инстинкт.
Инстинкт отбросить опасную падаль подальше от логова.
Поэтому я уважаю тех людей, которые не подвластны этому инстинкту. Я удивляюсь тому, что они способны на жалость. Я их не понимаю, но уважаю. Это та благотворительность, которая мне недоступна. Потому что неискренность - это то, что запрещает благотворительность. Лучше издалека. Чтобы не выказать неискренности.
НО - я помню, какие искренние симпатии я испытывала к подросшим аутистам. Они не были слабоумны. Они просто категорически не желали общаться в общем стиле. Мне было с ними интересно, спокойно и безопасно. Почему-то они не казались мне больными, а то, что давалось с трудом другим "волонтерам", мне оказалось проще некуда. Я и сама бываю несколько аутична. А тут такой простор. Только я могла вернуться домой, а им идти было некуда, их там не ждали.
Мне было просто с пацаном-шизофреником, у которого бредовые мысли сменялись приступами гипомании, но он был доступен мне, моему пониманию, и мне было жалко его не потому, что он болен, а потому, что от него, заболевшего, отказались родители, которые до этого десять лет его растили, воспитывали, и которых он привык считать опорой.
И одновременно я не могла находиться в одном помещении с даунами, олигофренами...
А у меня крепкие нервы.
ХОСПИСЫ
Здесь, наверное, никакие крепкие нервы не выдержат.
Люди, собравшиеся в одном месте с целью умереть.
Знающие, что умирают. Многим больно, страшно, кто-то одинок.
Ждать нечего - смерть очевидно близка.
Самое страшное озвучено, "ты умрешь" - то, что каждый из нас должен сказать себе сам - приблизилось на расстояние вздоха, и даже ближе. Где-то более-менее через минуту. Кто-то плачет, истерит, кому-то пофигу, кто-то растерян, кто-то расстроен, кто-то не дошел до стадии осознания, и очень удивился, внезапно начав умирать.
Умирание - процесс, агония бывает растянута на недели.
Родственники устали плакать и тупо ждут, если они есть. если их нет, всем пофигу, что тебя вот-вот не станет. Кто-то судорожно цепляется за оставляемое, кто-то вдруг хочет в Индию, на родину бабушки, на могилу дедушки, любимой собачки...
Онкология, СПИД, другие страшные заболевания. Пролежни, паралич, кома, подгузники, пониженные голоса, повышенное содержание кортизола в крови, запах тлена, смерти, йода и медицинских бинтов, будничное приготовление к посмертию, и витающий призрак эвтаназии, о которой нет-нет, но кто-то задумается. Рецепты на наркотики. Отчаявшиеся, больные родственники, выплакавшие глаза в очередях за этими долбанными рецептами. Продавшие все, чтобы исцелить и поднять - но вместо этого, вынужденные изыскивать барыг, чтобы не дать мучиться близкому человеку.
Смерть, такая реальная, такая осязаемая, где-то рядом, с ней сживаешься, как ни парадоксально звучит, и вдруг понимаешь, что она оставляет за собой нечто пострашнее, чем мертвое тело и свидетельство о смерти, она оставляет пустоту, страшную для тех, кто остался, и ничего не говорящую о тех, кто ушел.
Здесь бы поставить точку, но.
ПСИХИАТРИЯ
Когда мне было 16, у меня случилась анорексия, и с тех пор вот уже девять лет я с ней живу. Сначала она была острой, потом сошла до рецидивов раз-два в год месяцев по пять-шесть, и я уже по-другому смотрю на многие вещи. Тогда не было групп поддержки, никто ничего не делал, "с жиру бесится", "само пройдет",и вот девять лет минуло, лекарства совершенствуются, психотерапевты богатеют, а смертность на все том же уровне. Ни черта не помогает.
Я билась долго. Я пыталась договориться с собой.
Потом поняла, что лучше жить с анорексией, чем от нее умереть.
Перестала себя рассматривать, как "случай" и "обострение". Стала больше смотреть на новоприбывших в нашу печальную стайку девиц с ЕД.
ЕД. Такое простое буквосочетание. Так много горя внутри.
Этот мирок неисцелим, и если был второй "приход" - то почти сто процентов, придет третий. Потом привыкнешь, говорили они. Научишься контролировать себя, говорили они. Ни черта. Девять лет прошло, но такой, как я была "до", я уже, конечно, не стану, да и не хотелось бы. Просто в какой-то конкретный день твоя подружка "по тайне" падает от сердечного приступа, потом оказывается в интенсивке, потом в дурке, и вот она, облезлые волосы, круги под глазами - не синяки, круги - беспомощный взгляд, капельница, и люди, которые все так же готовы поставить клеймо.
Много можно писать, но это такая отдельная тема. Такая больная тема. Такая накатанная дорожка. Тут личные драмы, отказ от радостей, срывы друзей, суициды, страх, постоянный страх за тех, кто рядом, и невозможность что-либо изменить в биохимии мозга. Как после этого относиться к соратникам по дурке? даже если у них какой-то другой диагноз? правильно - с сочувствием.
Я очень сочувствую.
Но человеку снаружи понять - это почти без шансов.
КРИЗИСНЫЕ ЦЕНТРЫ ДЛЯ ЖЕНЩИН
- "Он не хотел меня ударить, я думаю. Я довела его", - лепечет она, неопрятно одетая, пожухлая, как осенние цветы, три перелома, два сотрясения.
- "Довела? Чем? Пересоленным супом? Походом к подруге? Матерным словом?"
- "Он так хотел посмотреть тот матч... я должна была... я не могла... забыть... всего-то пару бутылок пива..."
- "Ладно, ладно. Ты снимала побои?"
- "Я, пожалуй, пойду..."
И вдруг взгляд, как у зомби:
- Я упала сама.
Они всегда падают сами. Сами ломают себе череп, ноги, руки, сами бьют себя по животу до выкидышей, разрывов матки и селезенок, сами выбрасывают обувь, мобильники, детей. Такие, трэш-мазохистки. У детей должен быть отец. У меня долен быть муж. Даже если этот муж-отец спокойно курит на кухне, пока маманька, охая, стеная и хватаясь за сломанные ребра, ползает по полу, собирая окровавленные обломки зубов, а потом бесшумно замывает с пола лужи собственной крови. Не, ну а чо. Пять визитов за год.
Пять визитов. Пять, бл, визитов.
После какого-то случая ломаешься, ты искренне ненавидишь ее, даже больше ее мужа, и хочешь уже не в травматологии ее увидеть, а в морге. Потому что она не хочет, чтобы ты ей помогла. Она хочет, чтобы ты подлатала ее до следующего краш-теста, и все будет ок.
Бесполезно звонить ее родным, она доставала всех своими стонами первые пять лет, но неизменно возвращалась к тирану:
- Он так извинялся... так просил прощения.... подарил цветы...
Бесполезно увещевать ее подруг. Потому что у нее нет подруг. Благоверный назвал их шалавами, спустил одну-двоих с лестницы, и благоразумные, они удалились навсегда.
Бесполезно прибегать к силам участкового. Он привык к бытовухе, и пока они не разбудят глухую бабку-соседку снизу, он не пошевелится. Труп на участке - дело оперов.
...
Они уходят, их преследуют, им звонят, им не дают работать, забирают детей, подкупают полицию, подкупают неработающие травмпункты, лишают связи, продуктов, обуви, одежды, их бьют, режут, унижают, бреют налысо, обливают кислотой, бензином, и однажды одна из них вырывается, завернувшись в полотенце, бежит по улице, стучит в дома, полиция велит обращаться по факту, в травмпункте - с девяти до полудня, мама не пускает, папа не велит, она мечется, спасается... кризисный центр принимает ее, помогает, как может, но где гарантия, что через две недели не будет:
- Ну он так извинялся... он подарил такие цветы...
НАРКОМАНЫ
- ...Ну ты понимаешь меня, - смеется Витек, - ты меня больше всех понимаешь.
Витек - уважаемый стажировщик. Он сел на метамфетамин еще тогда, когда это не было мейнстримом. С тех пор прошло много лет, он уже пересаживался на другие "рельсы", и его жизнь где-то в параллели с этой Вселенной. Там, где первач, баян, дозняк, кецар, кайфарики - в мире, за первой радужной грезой.
Витек - просто квинтэссенция этого поста. Он из детдома, инвалид по какому-то заболеванию, нередкий клиент (в прошлом) психиатрии, и, я думаю, когда у него еще была жена, он ее поколачивал.
Его давно уже не лечат. Его опухшие веки поднялись в изумлении, когда доктор сообщил ему, что у него нет гепатита С. С тех самых пор Витек живет так, словно желает этого гепатита непременно добиться. Он упертый, он добьется. Его кожа сухая, сам он очень высохший, немного зеленоватый, из квартиры выходит, только когда отпустит измена - то есть, раз в несколько месяцев. Комнату он сдает. Таким же "друганам". Требование -приносить дело и продукты. "За делом" - за дозой - посылают младшего. Младший ходил по одному маршруту, нарвался, попал, и с тех пор Витек под преследованием, хотя каким-то чудо-методом получил условное в итоге.
Но это уже привычное. Витек хвалится, что предыдущий "начальничек" сам не против был "полетать".
Поди пойми, что имеет в виду Витек.
У него такой разброс представлений о наркотиках, я теряюсь в жаргоне и сомнительных нарко-легендах. О белых глюках, девочках на подоконниках, красных глазах и поющих унитазах. Под кайфом Витек уже давно не отличается от обычного человека. А вот без кайфа он похож на мумию Ильича - безволен, слаб и "болен".
Приходили сектанты из Нарконон. Понизили дозняк, как выражается Витек. Он им благодарен. Теперь, подлечившись, он с новыми силами живет жизнь.
Иногда приходят завязавшие друзья. Им полезно встречаться с собственным прошлым. Витьку - с вероятным будущим. Они ему не нравятся.
- Слишком цивильные, - говорит он, - поговорить особо не о чем.
В соседней комнате разгорается увлеченный спор о преимуществах внутривенного - интраназальному.
Думаю, Витек нас всех переживет.
ИНВАЛИДЫ
Была у человека нога - и не стало ноги. А то и двух. Или жил-жил - и вдруг ослеп. Каалось бы - где причина презирать? Может, это страх оказаться на его месте? Может, это так и надо?
Но в представлении высокомерных людей вокруг - инвалиды бывают только попрошайками. В метро, на вокзалах. А что ему делать-то? ну и сиди себе дома, пенсий наполучали!
И унизительное по своей сути обязательство доказывать раз в год на Комиссии по Трудоспособности, что ноги назад не выросли.
Я сама не думала до определенного момента, что инвалиду - трудно. Потом заставила себя подумать.
И стало мне так страшно.
ЖИВОТИНКИ
...коту оторвали лапу. Он живой. Еще пока. Шок пройдет, и он умрет, наверное. Мой кот не умер, даже после того, как ему выкололи глаз и выбили все клыки, сломали лапы, хвост и долго били. И выбросили из окна. Или сначала выбросили?..
Он ко мне таким и попал.
Я надеюсь, что те, кто это сделали - это сделали люди, точно - что они сдохнут, кто бы ни были. Что им оторвет руки, ноги, что их закрутит в водовороте и утопит в канализации. Что их изнасилуют в темной подворотне спидозные наркоманы.
Я надеюсь, что они сядут на иглу, и смрадно разложатся в подземельях заброшенных станций метро, всеми забытые и никому не нужные.
Я надеюсь, что им будет так больно, как никогда в жизни, так, чтобы они помучались перед тем, как околеть и навек оказаться в аду, что они захлебнутся в собственной вони, что я их никогда не опознаю - потому что иначе сяду за особо жестокое.
...
НЕСВЯТОСТЬ
Всех вышеперечисленных я понимаю. Тех, кто им помогает - не всегда. Но уважаю.
Святых почему-то еще не встречала. Все такие, как все. Я точно несвятая, но и у меня бывают порывы. Если их реализовать, начинаешь понимать чуть больше. Чуть больше о природе благотворительности, природе добра, в конце концов. Просто иногда помощь другим убивает собственную боль, и главное тут - не останавливаться, делать выводы, не зависать, не дать себе подсесть на общественное мнение, на порицание, на обожествление.
Что страшнее, люди стали делать "святость" из того, что нормально, даже не так, обязательно. НЕ бросать инвалидов. НЕ отказываться от больных и бедных. НЕ калечить животных. НЕ пускать домашнее насилие на самотек. НЕ позволять тяжелобольных умирать в муках, в одиночестве, где-то без дома и без помощи.
Это норма.
...
Что касается денег... это такой момент: там, где не умерло с голоду пять, выживут семь, восемь. Тут важно не денежное вознаграждение - будьте реалистами, его не настанет. Тут важнее одобрение, помощь моральная. Потому что если из года в год подопечные колются, режут вены, бывают биты мужьями, и ничего не меняется - недолго и свихнуться. И самому приобщиться к категории "несчастных".
Но еще важнее - не начать считать себя святым. Так я думаю. Тогда благотворительность станет нормой.
Ну вы знаете этих людей. Доктор Лиза, например. Волонтеры. Спасатели . Те, кто выручает всех. Те, кто помогает всем. То они борются за ребенка с пятым рецидивом лимфогранулематоза. То вытаскивают бабку из сгоревшего дома. То спасают котят. То собирают деньги, чтобы подать в суд, защищая кого-то от кого-то.
Вопрос с альтруизмом не стоит. Вопрос "зачем они это делают?" обычно тоже.
На благотворительности сложно нажиться, если ею живешь. Если есть реальные большие группы, отчеты, блоги, в конце концов. Мошенничество - это дело двоих, троих... но никак не тридцати, иначе это уже мафия, и речь об экономическом преступлении, Юкосе и откатах.
Благодетели бывают разные, но я никак не могу определиться в отношении...
Я сама была ею. Той, знаете, "жить_для_других", в полном смысле, не один год, даже не два... даже не три. Хотелось быть хорошей. Причем сам факт хорошести искупал личностные несовершенства. Я делала "правильно", хорошо и свято, и искренне считала себя по этому поводу большим молодцом. Не понимая, зачем, и почему.
То, что, спасая без повода и просьб со стороны чужих людей, я оставляла своих без доброго слова, как-то не приходило в голову. Хотя позже стало понятно, что, спасши объект, попрощавшись с ним и чмокнув в воздух, можно с чистой совестью вернуться домой, к уютненькому, подальше от тех, о ком уже не надо заботиться, разбирать их проблемы. И тогда я поняла, что это хорошо, но в любом случае, ни со святостью не имеет ничего общего, ни со многими другими вещами.
Я - экстремальный благодетель. Я могу разрулить ситуацию, пережить стресс и травму, а жить с объектом не могу. Не всегда.
Я спринтер. Они - стайеры.
ПРИЕМНЫЕ СЕМЬИ
Никогда не смогу воспитать приемного ребенка из детдома. Если я буду знать, кто он и откуда, если он из моего окружения, если... - базара нет, все понятно, миллион "если", здоровый, слишком маленький, лежит на улице на земле... много условий долно совпасть, случайностей. Но добровольно взвалить ярмо чужого отпрыска-инвалида себе на шею?! Идти к этому через комиссии, справки и договора? НЕТ. Я даже просто чужих детей в половине случаев тупо мечтаю головой об батарею, а как можно взять и забрать совсем - к себе... и что с ним делать? Как я бы справилась? нет.
Они делают важное дело, эти люди. Но я не отнесу себя к ним. Я их по-своему боюсь, особенно тех, кто берется за "безнадежных", потому что евгеническая, дикая половина меня (прабабушка, хвала! ты чуешь твои гены во мне?) категорически не приемлет этого. Вы не представляете, воспитанные в цивилизации, какие чувства дремлют на глубине пещерного сознания. Относительно поступков я могу их подавить. Относительно людей - не всегда.
Чужой больной чаще ребенок вызывает во мне желание добить.
Это не значит, что я маньяк. Это даже не значит, что я предприму попытку. Просто я нахожу в себе смелость признать, что таковое желание во мне есть. Даже не так, не желание, а инстинкт.
Инстинкт отбросить опасную падаль подальше от логова.
Поэтому я уважаю тех людей, которые не подвластны этому инстинкту. Я удивляюсь тому, что они способны на жалость. Я их не понимаю, но уважаю. Это та благотворительность, которая мне недоступна. Потому что неискренность - это то, что запрещает благотворительность. Лучше издалека. Чтобы не выказать неискренности.
НО - я помню, какие искренние симпатии я испытывала к подросшим аутистам. Они не были слабоумны. Они просто категорически не желали общаться в общем стиле. Мне было с ними интересно, спокойно и безопасно. Почему-то они не казались мне больными, а то, что давалось с трудом другим "волонтерам", мне оказалось проще некуда. Я и сама бываю несколько аутична. А тут такой простор. Только я могла вернуться домой, а им идти было некуда, их там не ждали.
Мне было просто с пацаном-шизофреником, у которого бредовые мысли сменялись приступами гипомании, но он был доступен мне, моему пониманию, и мне было жалко его не потому, что он болен, а потому, что от него, заболевшего, отказались родители, которые до этого десять лет его растили, воспитывали, и которых он привык считать опорой.
И одновременно я не могла находиться в одном помещении с даунами, олигофренами...
А у меня крепкие нервы.
ХОСПИСЫ
Здесь, наверное, никакие крепкие нервы не выдержат.
Люди, собравшиеся в одном месте с целью умереть.
Знающие, что умирают. Многим больно, страшно, кто-то одинок.
Ждать нечего - смерть очевидно близка.
Самое страшное озвучено, "ты умрешь" - то, что каждый из нас должен сказать себе сам - приблизилось на расстояние вздоха, и даже ближе. Где-то более-менее через минуту. Кто-то плачет, истерит, кому-то пофигу, кто-то растерян, кто-то расстроен, кто-то не дошел до стадии осознания, и очень удивился, внезапно начав умирать.
Умирание - процесс, агония бывает растянута на недели.
Родственники устали плакать и тупо ждут, если они есть. если их нет, всем пофигу, что тебя вот-вот не станет. Кто-то судорожно цепляется за оставляемое, кто-то вдруг хочет в Индию, на родину бабушки, на могилу дедушки, любимой собачки...
Онкология, СПИД, другие страшные заболевания. Пролежни, паралич, кома, подгузники, пониженные голоса, повышенное содержание кортизола в крови, запах тлена, смерти, йода и медицинских бинтов, будничное приготовление к посмертию, и витающий призрак эвтаназии, о которой нет-нет, но кто-то задумается. Рецепты на наркотики. Отчаявшиеся, больные родственники, выплакавшие глаза в очередях за этими долбанными рецептами. Продавшие все, чтобы исцелить и поднять - но вместо этого, вынужденные изыскивать барыг, чтобы не дать мучиться близкому человеку.
Смерть, такая реальная, такая осязаемая, где-то рядом, с ней сживаешься, как ни парадоксально звучит, и вдруг понимаешь, что она оставляет за собой нечто пострашнее, чем мертвое тело и свидетельство о смерти, она оставляет пустоту, страшную для тех, кто остался, и ничего не говорящую о тех, кто ушел.
Здесь бы поставить точку, но.
ПСИХИАТРИЯ
Когда мне было 16, у меня случилась анорексия, и с тех пор вот уже девять лет я с ней живу. Сначала она была острой, потом сошла до рецидивов раз-два в год месяцев по пять-шесть, и я уже по-другому смотрю на многие вещи. Тогда не было групп поддержки, никто ничего не делал, "с жиру бесится", "само пройдет",и вот девять лет минуло, лекарства совершенствуются, психотерапевты богатеют, а смертность на все том же уровне. Ни черта не помогает.
Я билась долго. Я пыталась договориться с собой.
Потом поняла, что лучше жить с анорексией, чем от нее умереть.
Перестала себя рассматривать, как "случай" и "обострение". Стала больше смотреть на новоприбывших в нашу печальную стайку девиц с ЕД.
ЕД. Такое простое буквосочетание. Так много горя внутри.
Этот мирок неисцелим, и если был второй "приход" - то почти сто процентов, придет третий. Потом привыкнешь, говорили они. Научишься контролировать себя, говорили они. Ни черта. Девять лет прошло, но такой, как я была "до", я уже, конечно, не стану, да и не хотелось бы. Просто в какой-то конкретный день твоя подружка "по тайне" падает от сердечного приступа, потом оказывается в интенсивке, потом в дурке, и вот она, облезлые волосы, круги под глазами - не синяки, круги - беспомощный взгляд, капельница, и люди, которые все так же готовы поставить клеймо.
Много можно писать, но это такая отдельная тема. Такая больная тема. Такая накатанная дорожка. Тут личные драмы, отказ от радостей, срывы друзей, суициды, страх, постоянный страх за тех, кто рядом, и невозможность что-либо изменить в биохимии мозга. Как после этого относиться к соратникам по дурке? даже если у них какой-то другой диагноз? правильно - с сочувствием.
Я очень сочувствую.
Но человеку снаружи понять - это почти без шансов.
КРИЗИСНЫЕ ЦЕНТРЫ ДЛЯ ЖЕНЩИН
- "Он не хотел меня ударить, я думаю. Я довела его", - лепечет она, неопрятно одетая, пожухлая, как осенние цветы, три перелома, два сотрясения.
- "Довела? Чем? Пересоленным супом? Походом к подруге? Матерным словом?"
- "Он так хотел посмотреть тот матч... я должна была... я не могла... забыть... всего-то пару бутылок пива..."
- "Ладно, ладно. Ты снимала побои?"
- "Я, пожалуй, пойду..."
И вдруг взгляд, как у зомби:
- Я упала сама.
Они всегда падают сами. Сами ломают себе череп, ноги, руки, сами бьют себя по животу до выкидышей, разрывов матки и селезенок, сами выбрасывают обувь, мобильники, детей. Такие, трэш-мазохистки. У детей должен быть отец. У меня долен быть муж. Даже если этот муж-отец спокойно курит на кухне, пока маманька, охая, стеная и хватаясь за сломанные ребра, ползает по полу, собирая окровавленные обломки зубов, а потом бесшумно замывает с пола лужи собственной крови. Не, ну а чо. Пять визитов за год.
Пять визитов. Пять, бл, визитов.
После какого-то случая ломаешься, ты искренне ненавидишь ее, даже больше ее мужа, и хочешь уже не в травматологии ее увидеть, а в морге. Потому что она не хочет, чтобы ты ей помогла. Она хочет, чтобы ты подлатала ее до следующего краш-теста, и все будет ок.
Бесполезно звонить ее родным, она доставала всех своими стонами первые пять лет, но неизменно возвращалась к тирану:
- Он так извинялся... так просил прощения.... подарил цветы...
Бесполезно увещевать ее подруг. Потому что у нее нет подруг. Благоверный назвал их шалавами, спустил одну-двоих с лестницы, и благоразумные, они удалились навсегда.
Бесполезно прибегать к силам участкового. Он привык к бытовухе, и пока они не разбудят глухую бабку-соседку снизу, он не пошевелится. Труп на участке - дело оперов.
...
Они уходят, их преследуют, им звонят, им не дают работать, забирают детей, подкупают полицию, подкупают неработающие травмпункты, лишают связи, продуктов, обуви, одежды, их бьют, режут, унижают, бреют налысо, обливают кислотой, бензином, и однажды одна из них вырывается, завернувшись в полотенце, бежит по улице, стучит в дома, полиция велит обращаться по факту, в травмпункте - с девяти до полудня, мама не пускает, папа не велит, она мечется, спасается... кризисный центр принимает ее, помогает, как может, но где гарантия, что через две недели не будет:
- Ну он так извинялся... он подарил такие цветы...
НАРКОМАНЫ
- ...Ну ты понимаешь меня, - смеется Витек, - ты меня больше всех понимаешь.
Витек - уважаемый стажировщик. Он сел на метамфетамин еще тогда, когда это не было мейнстримом. С тех пор прошло много лет, он уже пересаживался на другие "рельсы", и его жизнь где-то в параллели с этой Вселенной. Там, где первач, баян, дозняк, кецар, кайфарики - в мире, за первой радужной грезой.
Витек - просто квинтэссенция этого поста. Он из детдома, инвалид по какому-то заболеванию, нередкий клиент (в прошлом) психиатрии, и, я думаю, когда у него еще была жена, он ее поколачивал.
Его давно уже не лечат. Его опухшие веки поднялись в изумлении, когда доктор сообщил ему, что у него нет гепатита С. С тех самых пор Витек живет так, словно желает этого гепатита непременно добиться. Он упертый, он добьется. Его кожа сухая, сам он очень высохший, немного зеленоватый, из квартиры выходит, только когда отпустит измена - то есть, раз в несколько месяцев. Комнату он сдает. Таким же "друганам". Требование -приносить дело и продукты. "За делом" - за дозой - посылают младшего. Младший ходил по одному маршруту, нарвался, попал, и с тех пор Витек под преследованием, хотя каким-то чудо-методом получил условное в итоге.
Но это уже привычное. Витек хвалится, что предыдущий "начальничек" сам не против был "полетать".
Поди пойми, что имеет в виду Витек.
У него такой разброс представлений о наркотиках, я теряюсь в жаргоне и сомнительных нарко-легендах. О белых глюках, девочках на подоконниках, красных глазах и поющих унитазах. Под кайфом Витек уже давно не отличается от обычного человека. А вот без кайфа он похож на мумию Ильича - безволен, слаб и "болен".
Приходили сектанты из Нарконон. Понизили дозняк, как выражается Витек. Он им благодарен. Теперь, подлечившись, он с новыми силами живет жизнь.
Иногда приходят завязавшие друзья. Им полезно встречаться с собственным прошлым. Витьку - с вероятным будущим. Они ему не нравятся.
- Слишком цивильные, - говорит он, - поговорить особо не о чем.
В соседней комнате разгорается увлеченный спор о преимуществах внутривенного - интраназальному.
Думаю, Витек нас всех переживет.
ИНВАЛИДЫ
Была у человека нога - и не стало ноги. А то и двух. Или жил-жил - и вдруг ослеп. Каалось бы - где причина презирать? Может, это страх оказаться на его месте? Может, это так и надо?
Но в представлении высокомерных людей вокруг - инвалиды бывают только попрошайками. В метро, на вокзалах. А что ему делать-то? ну и сиди себе дома, пенсий наполучали!
И унизительное по своей сути обязательство доказывать раз в год на Комиссии по Трудоспособности, что ноги назад не выросли.
Я сама не думала до определенного момента, что инвалиду - трудно. Потом заставила себя подумать.
И стало мне так страшно.
ЖИВОТИНКИ
...коту оторвали лапу. Он живой. Еще пока. Шок пройдет, и он умрет, наверное. Мой кот не умер, даже после того, как ему выкололи глаз и выбили все клыки, сломали лапы, хвост и долго били. И выбросили из окна. Или сначала выбросили?..
Он ко мне таким и попал.
Я надеюсь, что те, кто это сделали - это сделали люди, точно - что они сдохнут, кто бы ни были. Что им оторвет руки, ноги, что их закрутит в водовороте и утопит в канализации. Что их изнасилуют в темной подворотне спидозные наркоманы.
Я надеюсь, что они сядут на иглу, и смрадно разложатся в подземельях заброшенных станций метро, всеми забытые и никому не нужные.
Я надеюсь, что им будет так больно, как никогда в жизни, так, чтобы они помучались перед тем, как околеть и навек оказаться в аду, что они захлебнутся в собственной вони, что я их никогда не опознаю - потому что иначе сяду за особо жестокое.
...
НЕСВЯТОСТЬ
Всех вышеперечисленных я понимаю. Тех, кто им помогает - не всегда. Но уважаю.
Святых почему-то еще не встречала. Все такие, как все. Я точно несвятая, но и у меня бывают порывы. Если их реализовать, начинаешь понимать чуть больше. Чуть больше о природе благотворительности, природе добра, в конце концов. Просто иногда помощь другим убивает собственную боль, и главное тут - не останавливаться, делать выводы, не зависать, не дать себе подсесть на общественное мнение, на порицание, на обожествление.
Что страшнее, люди стали делать "святость" из того, что нормально, даже не так, обязательно. НЕ бросать инвалидов. НЕ отказываться от больных и бедных. НЕ калечить животных. НЕ пускать домашнее насилие на самотек. НЕ позволять тяжелобольных умирать в муках, в одиночестве, где-то без дома и без помощи.
Это норма.
...
Что касается денег... это такой момент: там, где не умерло с голоду пять, выживут семь, восемь. Тут важно не денежное вознаграждение - будьте реалистами, его не настанет. Тут важнее одобрение, помощь моральная. Потому что если из года в год подопечные колются, режут вены, бывают биты мужьями, и ничего не меняется - недолго и свихнуться. И самому приобщиться к категории "несчастных".
Но еще важнее - не начать считать себя святым. Так я думаю. Тогда благотворительность станет нормой.