Бут Таркингтон. "Семнадцать". XXIX "Не забывайте!"
XXIX
«Не забывайте!»
Миссис Бакстер пошла к выходу, делая вид, будто не замечает направленного на нее взгляда сына. Собрав смелость и напевая простенькую мелодию, она почти уже переступила через порог, когда он сурово спросил:
- И это все, что ты собираешься сказать этому ребенку?
- Ну да, Вилли.
- А я все-таки расскажу тебе, что она говорила! - закричал он. - Я расскажу тебе, что я слышал. Она там стояла и говорила этой девочке с грязным лицом, что этот мальчик-идиот, который все время ходит мимо четыре или пять раз в день, насвистывая и оглядываясь, «влюблен» в нее. О боги! Кем она вырастет, если ты ее немедленно не накажешь? У нее в этом возрасте уже такие идеи!
Миссис Бакстер повела себя мягко, ничего не ответив, и он продолжил, громко негодуя:
- Я никогда о подобном не слышал! Этот червяк проходит тут четыре или пять раз в день, чтобы только посмотреть на Джейн! А она стоит там, как ни в чем ни бывало, и спокойно рассказывает этой девочке, перемазанной сажей, что «Он в меня влюблен!». Только от этого можно заболеть! Вот честно, если бы я распоряжался, то уж позаботился бы, чтобы и она, и этот мелкий Фредди Бэнкс получили первоклассную порку!
- Не думаешь ли ты, Вилли, - сказала миссис Бакстер, - не думаешь ли ты, что если учесть довольно ненавязчивые методы ухаживания Фредди, ты предлагаешь слишком уж крайние меры?
- Ну уж ЕЕ точно надо наказать! - настаивал он и затем, снова вспомнив о своих мучениях, весь содрогнулся. - Это по меньшей мере, - закричал он.
- Оскорбления, которые ты постоянно разрешаешь ей высказывать в адрес одной из самых благородных девушек в Соединенных Штатах, - ВОТ что важно! В самый последний день - да что там, почти в последний час - когда мисс Пратт еще пребывает в нашем городе, ты позволяешь своей единственной дочери стоять там и неуважительно отзываться о ней - и потом все, что ты можешь, сказать, это «Иди играй в другом месте»! Я не понимаю твой метод воспитания ребенка, - объявил он с чувством. - НЕ понимаю!
- Ну, ну, Вилли, - сказала миссис Бакстер. - Ты это себе надумал.
- Я НЕ надумал! - взвился Вилли. - Как меня могут обвинять в...
- Ладно, - ответила мать. - Завтра ты почувствуешь себя лучше.
- Что ты хочешь этим сказать? - потребовал он ответа, тяжело дыша.
Но она только немного странно покачала головой и во взгляде, который, уходя, бросила на сына, мешались одновременно сочувствие, удивление и поддержка.
- С тобой все будет в порядке, Вилли - сказала она мягко и закрыла дверь.
Оставшись один, Вильям несколько раз погрозил потолку сжатыми кулаками; после чего застонал и рухнул в кресло рядом с письменным столом.
Постепенно к нему вернулось сравнительное спокойствие и он благоговейно достал из ящика большую коробку конфет, обернутую в белую папиросную бумагу и перевязанную голубой ленточкой. Он нежно поставил коробку на стол; потом достал из-под большого куска зеленой промокательной бумаги несколько исписанных листков. Их он поместил перед собой и с бесконечными предосторожностями начал медленно переписывать содержание:
ДОРОГАЯ ЛОЛА - Эти строки вы будете читать сегодня в полдень, сидя в поезде, быстро уносящем вас из этого города все дальше и дальше от нас всех. Когда я сижу тут, за своим старым столом, и вспоминаю все, пока пишу это прощальное письмо, я надеюсь, что, читая его, вы тоже вспомните все и подумаете о том, кого называли (прозвищем) Маленький мальчик Бакстер. Когда я сижу тут этим утром, в которое вы навсегда уедете, я оглядываюсь назад и не могу вспомнить другое такое лето за всю свою жизнь, которое было как это лето, потому что этим летом я сильно изменился. Если вы хотите знать, что я имею в виду, то это то, о чем я говорил, когда Джон Ватсон пришел вчера вечером и не дал мне закончить. Может, вам понравятся эти конфеты и вы вспомните о том, кто их подарил. Я кое-что положу в это письмо. Может быть, это как раз то, что вам захочется оставить себе, и взамен я отдам вам все, что имею, за одну из ваших, если вы пошлете ее мне, когда приедете домой. Пожалуйста, сделайте это, потому что мое сердце разрывается. Искренне ваш, Вильям С. Бакстер, он же Маленький мальчик Бакстер.
Вильям открыл коробку с конфетами и положил свое письмо на верхний слой шоколадок. На письмо он поместил свой маленький фотографический портрет (завернутый в папиросную бумагу). Потом ножницами обрезал кусок белой картонки, чтобы она влезла в коробку. На нее он, тщательно стараясь, переписал с замученного и заляпанного чернилами листа, лежащего перед ним, вот что:
В мечтах
Закатный блеск
В ночи исчез.
Но я никогда не забуду
Улыбку твою, что повсюду
Со мною на долгих четыре года.
И пусть я не слишком знатного рода,
Я буду учиться, моя дорогая!
Надеюсь, ты плачешь, меня вспоминая.
Ты далекою кажешься мне.
Но увижу тебя я во сне.
Написано Вильямом Сильванусом Бакстером
Он поместил стихотворение между фотографией и письмом, закрыл коробку, снова обернул ее в папиросную бумагу и завязал голубой ленточкой. Во время этих ритуалов (а это были именно ритуалы и по духу, и по исполнению) у него слегка перехватывало дыхание: он то шумно втягивал воздух, то вздыхал. Но болезненные симптомы прошли, и он сел с задумчивостью в глазах, уложив локти на стол и положив подбородок на руки. Трагичность уступила место более тонким чувствам; но несомненно что-то его все-таки утешало. Возможно даже в этот час, перед временем расставания, он чуть-чуть чувствовал то гордое восхищение, на которое имеет право каждый поэт, знающий, что у него только что родилось новое лирическое чудо.
Возможно также, что ему помогала еще и рисующаяся воображением картина, как мисс Пратт будет о нем в этот день думать, когда начнет читать стихотворение в поезде. Совершенно интуитивно и без всякой опоры на факты он удовлетворенно решил, что никто, кроме него, не поднесет ей больше прощальных стихов. А еще, может быть, он думал, что «В мечтах» наконец покажет ей в мгновенном озарении то, на что временами мимолетно намекали ее глаза; то, что она иногда замечала, - разницу между Вильямом и такими приземленными, вполне благонамеренными, весьма добрыми людьми как Джо Буллитт, Уоллес Бэнкс, Джонни Ватсон и прочие. Да, когда она приступит к чтению «В мечтах» и «оглянется назад на все, что было», она непременно все поймет - наконец-то!
И когда пройдут долгие будущие четыре года (во время которых он будет получать образование), он отправится к ней. Он поедет к ней, и она возьмет его за руку, отведет к отцу и скажет: «Папа, это Вильям».
Но Вильям повернется к ней и с прежним танцующим в глазах огоньком скажет: «Нет, Лола. не Вильям, а Мавенький мальсик Бакстер! Навсегда, навсегда, но только для тебя; о, моя дорогая!»
И тогда, как в повести, или как в кино, или в фарсе, или в более приятной разновидности драматического искусства, ее отец добродушно скажет: «Ну раз уж вы, молодые люди, поладили друг с другом, вы, молодой человек, найдете меня в библиотеке, где я сделаю ВАМ отличное ДЕЛОВОЕ предложение!»
И когда старец в белом жилете, с седыми бакенбардами, посмеиваясь. выйдет из комнаты, Вильям медленно поднимет руки; но Лола сделает шаг назад - всего лишь один шаг - и приложив игриво пальчик к губам, чтобы остановить Вильяма, скажет: «Постойте, сэр! Я хочу задать вам вопрос, сэр!»
- Какой вопрос, Лола?
- ВОТ какой! - ответит она. - За все то лето, сэр, которое было так давно, почему вы ни разу не сказали мне, что вы чувствуете, пока я не уехала и было уже слишком поздно показать вам, что чувствую я? Ах, Мавенький мальсик Бакстер, я никогда этого не понимала, пока не оглянулась назад на все, что было, после того как в тот день в поезде я прочла «В мечтах». ТОЛЬКО ТОГДА Я ПОНЯЛА!
- А теперь, Лола? - скажет Вильям. - ТЕПЕРЬ ты меня понимаешь?
Робко она преодолеет короткий шаг, разделяющий их, а он с поднятыми томящимися руками на этот раз уже не испытает разочарования...
И вот в такой важный момент миссис Бакстер постучалась в дверь и утешающие грезы покинули Вильяма. Он свалился с розовых небес, пролетев за мгновение многие мили, и с шумом врезался в землю. Вильям вздрогнул, убрал священную коробку от чужих глаз и грубо сказал:
- Чего тебе надо?
- Я не буду заходить, Вилли, - ответила мать. - Просто хотела узнать - подумала, может ты уже смотрел в окно и знаешь, что дети ушли.
- Какие дети?
- Джейн и та маленькая девочка с другой стороны улица - Кирстед, кажется.
- Нет, я не смотрел.
- Просто поинтересовалась, - несмело сказала миссис Бакстер. - Дженезис уверяет, что слышал, будто эта маленькая девочка Кирстед сказала Джейн, что у нее есть куча денег покататься. Он думает, что они куда-то поехали на трамвае. Я думала, может ты заметил, ку...
- Я же сказал, что не видел.
- Ладно, - сказала она успокаивающе. - Я не собиралась тебя беспокоить, дорогой.
После этих слов воцарилось молчание; но с другой стороны двери не последовало звука удаляющихся шагов, показывающих, что миссис Бакстер ушла.
- Ну, что тебе НУЖНО? - выкрикнул Вильям.
- Ничего... Совсем ничего, - послышался сочувствующий голос. - Я просто подумала, что подам ланч чуть позже обычного; в половину второго. То есть, если - ну, я подумала, что ты наверное собираешься на станцию, чтобы проводить мисс Пратт на часовой поезд.
Даже такой дружеский интерес показался дрожащему Вильяму вмешательством в его дела, поскольку он резко спросил:
- Откуда ты знаешь, что она уезжает в час?
- Джейн как-то сказала, - ответила миссис Бакстер с явной робостью. - Джейн сказала...
Ее прервал громкий отчаянный удар кулака Вильяма об письменный стол, таким чувствительным он сегодня был.
- Это невыносимо! - выкрикнул он. - Этот ребенок сует свой нос повсюду!
- Но, Вилли, разве это так важно...
Он испустил вопль:
- Нет! Ничего не важно! Вообще ничего! Ты что, думаешь, я хочу, чтобы этот ребенок, со всеми ее оскорблениями, обсуждал, уезжает или нет мисс Пратт? Ты не знаешь, что есть ВЕЩИ, которые не должны обсуждаться всеми встречными и поперечными?
- Конечно, дорогой, - сказала она. - Я понимаю. Джейн только сказала мне, что встретила на улице мистера Парчера и он сообщил, что мисс Пратт уезжает в час дня. Вот и все...
- Говоришь, что понимаешь? - завопил он, мрачно тряся головой в сторону закрытой двери, - и при этом даже в такой день продолжаешь РАЗГОВАРИВАТЬ! Неужели ты не видишь, что бывают моменты, когда человек не может выносить...
- Конечно, Вилли, - поспешно вставила мисис Бакстер. - Ну конечно! Я уже ухожу. Мне все равно надо отыскать детей. Попытайся вернуться к ланчу в пол-второго - и ни о чем не беспокойся, дорогой. Все БУДЕТ в порядке!
Она вышла, и вздох из глубин земли катился за ней, пока она шла по холлу. Ее успокаивающие слова не содержали для сына ничего приятного, он чувствовал, что ее оптимизм бестактен и неуместен. Он совсем не собирался быть «в порядке» и желал только, чтобы никто не лез в его горе.
Он подошел к зеркалу и долго глядя - долго и пристально - на отражающегося там Вильяма, изобразил, почти того не осознавая, маленькую сценку прощания. Выражение муки на отраженном лице медленно исчезло; на его место пришло другое, все еще грустное, но смягченное сладкой снисходительностью. Он вытянул руку, как будто положил ее на чью-то голову, располагавшуюся на высоте его плеча.
- Да, это значит - это может значить «навсегда» - сказал он тихим дрожащим голосом. - Девочка, мы ДОЛЖНЫ держаться стойко!
Глаза его по-прежнему всматривались в зеркало, но теперь выражали неожиданное удивление - как будто даже в искусстве страдания он оказался лучше, чем ожидал. Но от этого страдания его совсем не потеряли свою правдивость.
Потом он заметил у себя на лбу чернила и отправился умываться. А когда вернулся, то сделал нечто совершенно неожиданное - тщательно вычистил пиджак, достав его как раз для этого особого случая. После этого он энергично расчесал волосы, сделал пробор и заново повязал галстук. Следующим пунктом Вильям достал из ящика два чистых носовых платка. Один положил в нагрудный карман, оставив на обозрение цветную каемку, а вторым аккуратно обмахнул туфли. И наконец повозил по туфлям платком взад-вперед, после чего со вздохом уронил платок на пол, где и оставил его лежать.
Вернувшись к зеркалу, Вильям снова пригладил волосы - и на этот раз зашел так далеко, что даже расчесал себе брови, отчего они изменились весьма мало. И вдруг его глубоко поразило нечто, замеченное им в отражении.
- Вот это да! - громко воскликнул он.
Схватив ручное зеркальце, он поместил его напротив правого глаза и подробно изучил свой левый профиль, видимый теперь в большом зеркале. Потом изучил правый профиль, подвергнув его такому же исследованию, эмоциональному, но внимательному и долгому.
- Вот это да! - воскликнул он снова. - Не может быть!
Он сделал открытие. Над его верхней губой и раньше заметна была пушистая тень. А сейчас он обнаружил, что такой же пушок виден за линией губ в виде крошечного нимба. Его уже видно на ПРОФИЛЕ.
- Вот это ДА! - воскликнул Вильям.
Он все еще возился с двумя зеркалами, когда мать еще раз деликатно постучала в двери, вернув его из фантазии (короткой, но вдохновляющей) к грубой реальности этого дня.
- Чего тебе теперь нужно?
- Я не буду входить, - сказала миссис Бакстер. - Я только пришла проверить.
- Что проверить?
- Я подумала - может тебе что-то понадобится. Твои часы сломались...
- Ради бога, и что с того?
Вместо извинения она успокаивающе хмыкнула и сказала:
- Я подумала, что тебе надо сказать, - потому что если ты собираешься идти на станцию, то наверное не захочешь опаздывать. Я проследила, чтобы твою шляпу хорошенько вычистили. Уже почти двадцать минут первого, Вилли.
- ЧТО?
- Ну да.
На этом разговор прервался.
Едва не задохнувшись, Вильям рванул дверь, схватил шляпу, прогремел по ступенькам и выскочил через переднюю дверь, даже ее не прикрыв. Восемью секундами позже он галопом возвратился, взлетел по лестнице, ворвался в комнату и тут же появился снова с чем-то, спрятанным под пиджаком. Ответив невпопад на вопрос матери, он приземлился на первую площадку, использовал полученный импульс, чтобы набрать скорость для последующего спуска, - и тут же все затихло.
Миссис Бакстер вздохнула и пошла в свою комнату, чтобы выглянуть из окна.
Вильям уже пробежал больше, чем пол-пути до следующего квартала, по которому проходила линия трамвая, идущего к вокзалу; но расстояние было не таким большим, чтобы миссис Бакстер не смогла уловить природу ровного белого пакета, который он теперь нес в руке. Лицо ее приняло задумчивое выражение, пока она глядела вслед летящей стройной фигуре, - она вспомнила семнадцатилетнего мальчика, когда-то принесшего ей на станцию коробку конфет (маленькую, как у Вильяма), давным-давно, когда она была в гостях в другом городе. На секунду она подумала о том мальчике, которого тогда знала, так много лет назад, и улыбка скользнула по ее губам. Ей стало интересно, на какой женщине он женился, сколько у него детей, - а, может, он теперь вдовец.
Мимолетное воспоминание прошло; она отвернулась от окна и покачала головой, недоумевая.
- Куда же в самом деле отправились Джейн с этой маленькой девочкой Кирстед? - пробормотала она.
...На станции Вильям, сойдя с трамвая, увидел, что у него в запасе еще шесть минут. Черпая уверенность в больших часах на башне вокзала, он вошел в здание и спокойными, полными достоинства шагами пересек большой зал ожидания. Эти тихие и достойные шаги были проделаны посредством ног, состояние которых несколько выдавали дрожащие коленки. И хотя лицо Вильяма покраснело, его выражение - холодное, сосредоточенное на высоких материях, - выражало пренебрежение к незнакомцам и предупреждало низшие классы, что миссия этого представителя аристократии не имеет к ним никакого отношения.
Одним всеобъемлющим и отпугивающим взглядом на присутствующий тут сброд он убедился, что персоны, которую он высматривал, в зале ожидания не имеется. Поэтому он повернулся к дверям, ведущим на перрон, но, прежде чем выйти, остановился на секунду, выражая неудовольствие. Прямо возле дверей стояла телефонная будка, а изнутри нее маленькая девочка девяти или десяти лет пристально смотрела на Вильяма, и ее глаза были как раз в самом низу дверного стекла.
Даже такой ограниченный обзор выдавал в ней девочку замурзанную и грязную; и, очевидно, ее мать в этот день была занята какими-то важными делами; Вильяму девочка была совершенно незнакома. Когда его взгляд встретился с ее взглядом, уставившиеся на него глаза от возбуждения сразу же засверкали - она показала всю свою физиономию и импульсивно скорчила ему рожу.
Вильям никогда раньше не встречал эту девочку, и не имел на сей счет ни малейших сомнений.
Он бросил на нее суровый взгляд и отправился дальше, хотя и чувствовал, что надо бы что-то предпринять. Дело это его лично не касалось - было очевидно, что это просто ребенок, играющий на вокзале и развлекающийся демонстрацией рож всем, кто проходит мимо телефонной будки, - но все равно власти не должны такое позволять. Люди приходят на станцию не для того, чтобы их оскорбляли.
Три секунды спустя девочка с испачканным лицом и ее гримасы полностью испарились из головы Вильяма, потому что как только за ним закрылись двери, он увидел мисс Пратт. Видимость не заслоняли ни ворота, ни железные барьеры; никакое депо не закрывало свет. Она была на некотором удалении, может в паре сотен футов, возле путей, где останавливаются спальные вагоны длинных поездов. И там стояла она, та, которую невозможно было спутать ни с кем на целой планете!
Там она стояла - светящаяся в мягком сентябрьском солнечном свете фигурка. Волосы - янтарный туман под прелестной шляпкой; букетик фиалок на поясе; букет побольше благоухающего и более дешевого душистого горошка в правой руке; полудюжина красных роз в левой; ее маленькая собачка Флопит на сгибе руки; и маленькая коробка конфет на сгибе другой - невыразимая, лучезарная, сияющая как звезда, стояла она!
А рядом с ней находились ее юная хозяйка, Уоллес Бэнкс, Джонни Ватсон и Джо Буллит - три юных джентльмена в состоянии торжественного напряжения. Мисс Парчер увидела Вильяма, когда тот вышел из здания вокзала, и помахала зонтиком в знак приветствия, чем привлекла внимание остальных, так что все они обернулись и стали на него глядеть.
Семнадцатилетние иногда чувствуют смущение (даже захваченные другими глубокими чувствами), если им надо пройти двести футов или около того к группе людей, которые не сводят с идущего глаз. А если эта группа наблюдателей еще включает лучшую в мире леди, перед которой хочется продемонстрировать особую галантность, и при этом содержит не только ее, а еще нескольких соперников, которые, хотя и В ЦЕЛОМ добрые люди, но вряд ли упустят возможность прошептать какую-нибудь шутку, - нет, никак нельзя сказать, что Вильям совершенно не переживал.
В воображении он представлял этот момент совершенно иначе. Он видел, как расстается с ней, они стояли одни посреди толпы. Он рисовал себе, как нежно положит в ее руки коробку конфет, прикасаясь к ее пальцам своими, пребывая в телесном контакте до последней минуты. Он видел себя склоняющимся к прекрасной светлой головке, чтобы прошептать несколько последних нехитрых слов, пока ее глаза подняты в непонятном призыве к нему, - и в этой картине не было других фигур, даже мисс Парчер.
Расставание - самый драматический момент в любви молодых людей, и если существует минута, когда любящий желает предстать в самом возвышенном, но при этом элегантном виде, то располагается она в самом конце. Расстаться с объектом любви и потом вспоминать последнюю картину мужского достоинства в печали - вот самое главное желание любящего. И вот, уже в самом начале пути в двести футов (так много обсуждавшегося после), он почувствовал, что его сердце выскакивает из груди. Когда он снял шляпу, воображая что небрежно ею помашет, отвечая мисс Парчер, то на самом деле сделал только неуверенный жест и тут же о нем пожалел. Хуже того - он не прошел еще и треть расстояния, когда понял, что вся группа смотрит на него с непонятным интересом и смеется.
Вильям был уверен, что его наряд в полном порядке и не может послужить поводом для смеха; все эти люди часто видели его одетым так же, как сегодня, и сохраняли при этом серьезность. Но он все равно снова снял шляпу и осмотрел ее, пытаясь понять, что же может объяснить это веселье, которое от его действий только усилилось. Более того, к смеху присоединились посторонние люди; и некоторые даже поставили свой багаж на пол, чтобы получше насладиться зрелищем.
Внутреннее состояние Вильяма обратилось в хаос.
Он попытался беззаботно улыбнуться, чтобы продемонстрировать самообладание, но обнаружил, что практически не может контролировать выражение лица. Он не понимал, как на самом деле выглядит, только знал, что от этой гримасы болят мышцы. В отчаянии он снова прибегнул к высокомерию; ухитрился нахмуриться и идти с гордостью. От этого они стали смеяться еще больше, а Уоллес Бэнкс принялся раз за разом грубо показывать на Вильяма; и только когда подходящий страдалец приблизился на двадцать футов к этим очаровательным людям, он уловил значение повторяющихся указательных жестов Уоллеса. Но даже тогда в дополнение к жестам понадобились приглушенные выкрики:
- Сзади! ОБЕРНИСЬ!
Уязвленный молодой человек обернулся.
Там, прямо позади него, он узрел небольшую, но необычайную процессию, состоявшую из двух барышень, идущих одна за другой, причем первая была перепачкана пылью от переезда, а вторая - яблочным пюре.
Для большей осторожности они сняли туфли; и потому у каждой выступавшей барышни туфли болтались далеко впереди на вытянутой руке. Обе они, и замазанная пюре, и покрытая пылью, были переполнены восторгом от творящегося глумления.
Они шли с вывихнутыми животами.
При виде лица Вильяма они завизжали, повернулись и убежали, скрывшись из глаз.
Одновременно с этим воздух наполнился сильным громом и земля задрожала от звуков торжественно подъезжающего поезда. О горе! Это была та самая штука, которая собиралась увезти золотую девушку и лишить мир всей его сладости, - собиралась и не задержалась при этом ни на одну секундочку!
Проводник взял саквояж Лолы.
Благие небеса! стать проводником - да, цветным! И что с того в ТАКОЙ момент? Просто стать обыкновенным проводником и отправиться вместе с ней в далекий странный город, жемчужину среди городов, из которой она прибыла!
Любезный проводник наклонился к ней над ступеньками вагона; но сначала она на минуту передала Флопита в руки Мэй Парчер, шепнула что-то Уоллесу Бэнксу; потом Джо Буллитту; потом Джонни Ватсону; а потом она подбежала к Вильяму.
Она взяла его за руку.
- Не забывайте меня, - прошептала она. - Не забывайте Лолу!
Он будто застыл. Лицо его ничего не выражало, рука ослабела. Он ничего не сказал в ответ.
Она обняла Мэй Парчер, поцеловала ее с чувством; потом снова с Флопитом на руках побежала и запрыгнула на ступеньки, когда поезд уже начал отходить. Она стояла там, на самой нижней ступеньке, медленно уплывая от них, и в ее глазах блестели слезы, выступившие возможно, от смеха при виде пародии на бедного Вильяма, устроенной Джейн и Рэнни Кирстед. Но может и по другой причине.
Она не могла помахать друзьям, отвечая на их прощальные жесты, потому что ее руки были заняты Флопитом, розами, конфетами и душистым горошком; но она кивала им головой, показывая, как сильно ценит их грусть по поводу ее отъезда, - и было понятно, что ей тоже грустно, и что она любит их всех.
- До свидания! - хотела сказать она.
Она стала удаляться быстрее; паровоз скрылся из виду за поворотом возле водонапорной башни, но еще мгновение они могли видеть маленькую фигурку на ступеньках - и до самого последнего момента золотая головка все время кивала: «До свидания!» Потом лесенка, на которой она стояла, скрылась за башней, и Лолы уже не было видно.
Лола Пратт уехала!
С мокрыми глазами ее юная хозяйка этого длинного-длинного лета повернулась и наткнулась на Вильяма.
- Ой, Вилли Бакстер! - вскрикнула она, моргая.
Последний вагон поезда прошел поворот и исчез, но Вильям все еще махал рукой на прощание, - не носовым платочком, а ровным пакетом весом в один фунт, завернутым в белую папиросную бумагу и повязанным голубой ленточкой.
- Не расстраивайся! - сказала Мэй Парчер. - Давайте пойдем вместе в город, а по дороге будем говорить о ней, и зайдем по пути на почту, и там, Вилли, ты отправишь ей пакет.
«Не забывайте!»
Миссис Бакстер пошла к выходу, делая вид, будто не замечает направленного на нее взгляда сына. Собрав смелость и напевая простенькую мелодию, она почти уже переступила через порог, когда он сурово спросил:
- И это все, что ты собираешься сказать этому ребенку?
- Ну да, Вилли.
- А я все-таки расскажу тебе, что она говорила! - закричал он. - Я расскажу тебе, что я слышал. Она там стояла и говорила этой девочке с грязным лицом, что этот мальчик-идиот, который все время ходит мимо четыре или пять раз в день, насвистывая и оглядываясь, «влюблен» в нее. О боги! Кем она вырастет, если ты ее немедленно не накажешь? У нее в этом возрасте уже такие идеи!
Миссис Бакстер повела себя мягко, ничего не ответив, и он продолжил, громко негодуя:
- Я никогда о подобном не слышал! Этот червяк проходит тут четыре или пять раз в день, чтобы только посмотреть на Джейн! А она стоит там, как ни в чем ни бывало, и спокойно рассказывает этой девочке, перемазанной сажей, что «Он в меня влюблен!». Только от этого можно заболеть! Вот честно, если бы я распоряжался, то уж позаботился бы, чтобы и она, и этот мелкий Фредди Бэнкс получили первоклассную порку!
- Не думаешь ли ты, Вилли, - сказала миссис Бакстер, - не думаешь ли ты, что если учесть довольно ненавязчивые методы ухаживания Фредди, ты предлагаешь слишком уж крайние меры?
- Ну уж ЕЕ точно надо наказать! - настаивал он и затем, снова вспомнив о своих мучениях, весь содрогнулся. - Это по меньшей мере, - закричал он.
- Оскорбления, которые ты постоянно разрешаешь ей высказывать в адрес одной из самых благородных девушек в Соединенных Штатах, - ВОТ что важно! В самый последний день - да что там, почти в последний час - когда мисс Пратт еще пребывает в нашем городе, ты позволяешь своей единственной дочери стоять там и неуважительно отзываться о ней - и потом все, что ты можешь, сказать, это «Иди играй в другом месте»! Я не понимаю твой метод воспитания ребенка, - объявил он с чувством. - НЕ понимаю!
- Ну, ну, Вилли, - сказала миссис Бакстер. - Ты это себе надумал.
- Я НЕ надумал! - взвился Вилли. - Как меня могут обвинять в...
- Ладно, - ответила мать. - Завтра ты почувствуешь себя лучше.
- Что ты хочешь этим сказать? - потребовал он ответа, тяжело дыша.
Но она только немного странно покачала головой и во взгляде, который, уходя, бросила на сына, мешались одновременно сочувствие, удивление и поддержка.
- С тобой все будет в порядке, Вилли - сказала она мягко и закрыла дверь.
Оставшись один, Вильям несколько раз погрозил потолку сжатыми кулаками; после чего застонал и рухнул в кресло рядом с письменным столом.
Постепенно к нему вернулось сравнительное спокойствие и он благоговейно достал из ящика большую коробку конфет, обернутую в белую папиросную бумагу и перевязанную голубой ленточкой. Он нежно поставил коробку на стол; потом достал из-под большого куска зеленой промокательной бумаги несколько исписанных листков. Их он поместил перед собой и с бесконечными предосторожностями начал медленно переписывать содержание:
ДОРОГАЯ ЛОЛА - Эти строки вы будете читать сегодня в полдень, сидя в поезде, быстро уносящем вас из этого города все дальше и дальше от нас всех. Когда я сижу тут, за своим старым столом, и вспоминаю все, пока пишу это прощальное письмо, я надеюсь, что, читая его, вы тоже вспомните все и подумаете о том, кого называли (прозвищем) Маленький мальчик Бакстер. Когда я сижу тут этим утром, в которое вы навсегда уедете, я оглядываюсь назад и не могу вспомнить другое такое лето за всю свою жизнь, которое было как это лето, потому что этим летом я сильно изменился. Если вы хотите знать, что я имею в виду, то это то, о чем я говорил, когда Джон Ватсон пришел вчера вечером и не дал мне закончить. Может, вам понравятся эти конфеты и вы вспомните о том, кто их подарил. Я кое-что положу в это письмо. Может быть, это как раз то, что вам захочется оставить себе, и взамен я отдам вам все, что имею, за одну из ваших, если вы пошлете ее мне, когда приедете домой. Пожалуйста, сделайте это, потому что мое сердце разрывается. Искренне ваш, Вильям С. Бакстер, он же Маленький мальчик Бакстер.
Вильям открыл коробку с конфетами и положил свое письмо на верхний слой шоколадок. На письмо он поместил свой маленький фотографический портрет (завернутый в папиросную бумагу). Потом ножницами обрезал кусок белой картонки, чтобы она влезла в коробку. На нее он, тщательно стараясь, переписал с замученного и заляпанного чернилами листа, лежащего перед ним, вот что:
В мечтах
Закатный блеск
В ночи исчез.
Но я никогда не забуду
Улыбку твою, что повсюду
Со мною на долгих четыре года.
И пусть я не слишком знатного рода,
Я буду учиться, моя дорогая!
Надеюсь, ты плачешь, меня вспоминая.
Ты далекою кажешься мне.
Но увижу тебя я во сне.
Написано Вильямом Сильванусом Бакстером
Он поместил стихотворение между фотографией и письмом, закрыл коробку, снова обернул ее в папиросную бумагу и завязал голубой ленточкой. Во время этих ритуалов (а это были именно ритуалы и по духу, и по исполнению) у него слегка перехватывало дыхание: он то шумно втягивал воздух, то вздыхал. Но болезненные симптомы прошли, и он сел с задумчивостью в глазах, уложив локти на стол и положив подбородок на руки. Трагичность уступила место более тонким чувствам; но несомненно что-то его все-таки утешало. Возможно даже в этот час, перед временем расставания, он чуть-чуть чувствовал то гордое восхищение, на которое имеет право каждый поэт, знающий, что у него только что родилось новое лирическое чудо.
Возможно также, что ему помогала еще и рисующаяся воображением картина, как мисс Пратт будет о нем в этот день думать, когда начнет читать стихотворение в поезде. Совершенно интуитивно и без всякой опоры на факты он удовлетворенно решил, что никто, кроме него, не поднесет ей больше прощальных стихов. А еще, может быть, он думал, что «В мечтах» наконец покажет ей в мгновенном озарении то, на что временами мимолетно намекали ее глаза; то, что она иногда замечала, - разницу между Вильямом и такими приземленными, вполне благонамеренными, весьма добрыми людьми как Джо Буллитт, Уоллес Бэнкс, Джонни Ватсон и прочие. Да, когда она приступит к чтению «В мечтах» и «оглянется назад на все, что было», она непременно все поймет - наконец-то!
И когда пройдут долгие будущие четыре года (во время которых он будет получать образование), он отправится к ней. Он поедет к ней, и она возьмет его за руку, отведет к отцу и скажет: «Папа, это Вильям».
Но Вильям повернется к ней и с прежним танцующим в глазах огоньком скажет: «Нет, Лола. не Вильям, а Мавенький мальсик Бакстер! Навсегда, навсегда, но только для тебя; о, моя дорогая!»
И тогда, как в повести, или как в кино, или в фарсе, или в более приятной разновидности драматического искусства, ее отец добродушно скажет: «Ну раз уж вы, молодые люди, поладили друг с другом, вы, молодой человек, найдете меня в библиотеке, где я сделаю ВАМ отличное ДЕЛОВОЕ предложение!»
И когда старец в белом жилете, с седыми бакенбардами, посмеиваясь. выйдет из комнаты, Вильям медленно поднимет руки; но Лола сделает шаг назад - всего лишь один шаг - и приложив игриво пальчик к губам, чтобы остановить Вильяма, скажет: «Постойте, сэр! Я хочу задать вам вопрос, сэр!»
- Какой вопрос, Лола?
- ВОТ какой! - ответит она. - За все то лето, сэр, которое было так давно, почему вы ни разу не сказали мне, что вы чувствуете, пока я не уехала и было уже слишком поздно показать вам, что чувствую я? Ах, Мавенький мальсик Бакстер, я никогда этого не понимала, пока не оглянулась назад на все, что было, после того как в тот день в поезде я прочла «В мечтах». ТОЛЬКО ТОГДА Я ПОНЯЛА!
- А теперь, Лола? - скажет Вильям. - ТЕПЕРЬ ты меня понимаешь?
Робко она преодолеет короткий шаг, разделяющий их, а он с поднятыми томящимися руками на этот раз уже не испытает разочарования...
И вот в такой важный момент миссис Бакстер постучалась в дверь и утешающие грезы покинули Вильяма. Он свалился с розовых небес, пролетев за мгновение многие мили, и с шумом врезался в землю. Вильям вздрогнул, убрал священную коробку от чужих глаз и грубо сказал:
- Чего тебе надо?
- Я не буду заходить, Вилли, - ответила мать. - Просто хотела узнать - подумала, может ты уже смотрел в окно и знаешь, что дети ушли.
- Какие дети?
- Джейн и та маленькая девочка с другой стороны улица - Кирстед, кажется.
- Нет, я не смотрел.
- Просто поинтересовалась, - несмело сказала миссис Бакстер. - Дженезис уверяет, что слышал, будто эта маленькая девочка Кирстед сказала Джейн, что у нее есть куча денег покататься. Он думает, что они куда-то поехали на трамвае. Я думала, может ты заметил, ку...
- Я же сказал, что не видел.
- Ладно, - сказала она успокаивающе. - Я не собиралась тебя беспокоить, дорогой.
После этих слов воцарилось молчание; но с другой стороны двери не последовало звука удаляющихся шагов, показывающих, что миссис Бакстер ушла.
- Ну, что тебе НУЖНО? - выкрикнул Вильям.
- Ничего... Совсем ничего, - послышался сочувствующий голос. - Я просто подумала, что подам ланч чуть позже обычного; в половину второго. То есть, если - ну, я подумала, что ты наверное собираешься на станцию, чтобы проводить мисс Пратт на часовой поезд.
Даже такой дружеский интерес показался дрожащему Вильяму вмешательством в его дела, поскольку он резко спросил:
- Откуда ты знаешь, что она уезжает в час?
- Джейн как-то сказала, - ответила миссис Бакстер с явной робостью. - Джейн сказала...
Ее прервал громкий отчаянный удар кулака Вильяма об письменный стол, таким чувствительным он сегодня был.
- Это невыносимо! - выкрикнул он. - Этот ребенок сует свой нос повсюду!
- Но, Вилли, разве это так важно...
Он испустил вопль:
- Нет! Ничего не важно! Вообще ничего! Ты что, думаешь, я хочу, чтобы этот ребенок, со всеми ее оскорблениями, обсуждал, уезжает или нет мисс Пратт? Ты не знаешь, что есть ВЕЩИ, которые не должны обсуждаться всеми встречными и поперечными?
- Конечно, дорогой, - сказала она. - Я понимаю. Джейн только сказала мне, что встретила на улице мистера Парчера и он сообщил, что мисс Пратт уезжает в час дня. Вот и все...
- Говоришь, что понимаешь? - завопил он, мрачно тряся головой в сторону закрытой двери, - и при этом даже в такой день продолжаешь РАЗГОВАРИВАТЬ! Неужели ты не видишь, что бывают моменты, когда человек не может выносить...
- Конечно, Вилли, - поспешно вставила мисис Бакстер. - Ну конечно! Я уже ухожу. Мне все равно надо отыскать детей. Попытайся вернуться к ланчу в пол-второго - и ни о чем не беспокойся, дорогой. Все БУДЕТ в порядке!
Она вышла, и вздох из глубин земли катился за ней, пока она шла по холлу. Ее успокаивающие слова не содержали для сына ничего приятного, он чувствовал, что ее оптимизм бестактен и неуместен. Он совсем не собирался быть «в порядке» и желал только, чтобы никто не лез в его горе.
Он подошел к зеркалу и долго глядя - долго и пристально - на отражающегося там Вильяма, изобразил, почти того не осознавая, маленькую сценку прощания. Выражение муки на отраженном лице медленно исчезло; на его место пришло другое, все еще грустное, но смягченное сладкой снисходительностью. Он вытянул руку, как будто положил ее на чью-то голову, располагавшуюся на высоте его плеча.
- Да, это значит - это может значить «навсегда» - сказал он тихим дрожащим голосом. - Девочка, мы ДОЛЖНЫ держаться стойко!
Глаза его по-прежнему всматривались в зеркало, но теперь выражали неожиданное удивление - как будто даже в искусстве страдания он оказался лучше, чем ожидал. Но от этого страдания его совсем не потеряли свою правдивость.
Потом он заметил у себя на лбу чернила и отправился умываться. А когда вернулся, то сделал нечто совершенно неожиданное - тщательно вычистил пиджак, достав его как раз для этого особого случая. После этого он энергично расчесал волосы, сделал пробор и заново повязал галстук. Следующим пунктом Вильям достал из ящика два чистых носовых платка. Один положил в нагрудный карман, оставив на обозрение цветную каемку, а вторым аккуратно обмахнул туфли. И наконец повозил по туфлям платком взад-вперед, после чего со вздохом уронил платок на пол, где и оставил его лежать.
Вернувшись к зеркалу, Вильям снова пригладил волосы - и на этот раз зашел так далеко, что даже расчесал себе брови, отчего они изменились весьма мало. И вдруг его глубоко поразило нечто, замеченное им в отражении.
- Вот это да! - громко воскликнул он.
Схватив ручное зеркальце, он поместил его напротив правого глаза и подробно изучил свой левый профиль, видимый теперь в большом зеркале. Потом изучил правый профиль, подвергнув его такому же исследованию, эмоциональному, но внимательному и долгому.
- Вот это да! - воскликнул он снова. - Не может быть!
Он сделал открытие. Над его верхней губой и раньше заметна была пушистая тень. А сейчас он обнаружил, что такой же пушок виден за линией губ в виде крошечного нимба. Его уже видно на ПРОФИЛЕ.
- Вот это ДА! - воскликнул Вильям.
Он все еще возился с двумя зеркалами, когда мать еще раз деликатно постучала в двери, вернув его из фантазии (короткой, но вдохновляющей) к грубой реальности этого дня.
- Чего тебе теперь нужно?
- Я не буду входить, - сказала миссис Бакстер. - Я только пришла проверить.
- Что проверить?
- Я подумала - может тебе что-то понадобится. Твои часы сломались...
- Ради бога, и что с того?
Вместо извинения она успокаивающе хмыкнула и сказала:
- Я подумала, что тебе надо сказать, - потому что если ты собираешься идти на станцию, то наверное не захочешь опаздывать. Я проследила, чтобы твою шляпу хорошенько вычистили. Уже почти двадцать минут первого, Вилли.
- ЧТО?
- Ну да.
На этом разговор прервался.
Едва не задохнувшись, Вильям рванул дверь, схватил шляпу, прогремел по ступенькам и выскочил через переднюю дверь, даже ее не прикрыв. Восемью секундами позже он галопом возвратился, взлетел по лестнице, ворвался в комнату и тут же появился снова с чем-то, спрятанным под пиджаком. Ответив невпопад на вопрос матери, он приземлился на первую площадку, использовал полученный импульс, чтобы набрать скорость для последующего спуска, - и тут же все затихло.
Миссис Бакстер вздохнула и пошла в свою комнату, чтобы выглянуть из окна.
Вильям уже пробежал больше, чем пол-пути до следующего квартала, по которому проходила линия трамвая, идущего к вокзалу; но расстояние было не таким большим, чтобы миссис Бакстер не смогла уловить природу ровного белого пакета, который он теперь нес в руке. Лицо ее приняло задумчивое выражение, пока она глядела вслед летящей стройной фигуре, - она вспомнила семнадцатилетнего мальчика, когда-то принесшего ей на станцию коробку конфет (маленькую, как у Вильяма), давным-давно, когда она была в гостях в другом городе. На секунду она подумала о том мальчике, которого тогда знала, так много лет назад, и улыбка скользнула по ее губам. Ей стало интересно, на какой женщине он женился, сколько у него детей, - а, может, он теперь вдовец.
Мимолетное воспоминание прошло; она отвернулась от окна и покачала головой, недоумевая.
- Куда же в самом деле отправились Джейн с этой маленькой девочкой Кирстед? - пробормотала она.
...На станции Вильям, сойдя с трамвая, увидел, что у него в запасе еще шесть минут. Черпая уверенность в больших часах на башне вокзала, он вошел в здание и спокойными, полными достоинства шагами пересек большой зал ожидания. Эти тихие и достойные шаги были проделаны посредством ног, состояние которых несколько выдавали дрожащие коленки. И хотя лицо Вильяма покраснело, его выражение - холодное, сосредоточенное на высоких материях, - выражало пренебрежение к незнакомцам и предупреждало низшие классы, что миссия этого представителя аристократии не имеет к ним никакого отношения.
Одним всеобъемлющим и отпугивающим взглядом на присутствующий тут сброд он убедился, что персоны, которую он высматривал, в зале ожидания не имеется. Поэтому он повернулся к дверям, ведущим на перрон, но, прежде чем выйти, остановился на секунду, выражая неудовольствие. Прямо возле дверей стояла телефонная будка, а изнутри нее маленькая девочка девяти или десяти лет пристально смотрела на Вильяма, и ее глаза были как раз в самом низу дверного стекла.
Даже такой ограниченный обзор выдавал в ней девочку замурзанную и грязную; и, очевидно, ее мать в этот день была занята какими-то важными делами; Вильяму девочка была совершенно незнакома. Когда его взгляд встретился с ее взглядом, уставившиеся на него глаза от возбуждения сразу же засверкали - она показала всю свою физиономию и импульсивно скорчила ему рожу.
Вильям никогда раньше не встречал эту девочку, и не имел на сей счет ни малейших сомнений.
Он бросил на нее суровый взгляд и отправился дальше, хотя и чувствовал, что надо бы что-то предпринять. Дело это его лично не касалось - было очевидно, что это просто ребенок, играющий на вокзале и развлекающийся демонстрацией рож всем, кто проходит мимо телефонной будки, - но все равно власти не должны такое позволять. Люди приходят на станцию не для того, чтобы их оскорбляли.
Три секунды спустя девочка с испачканным лицом и ее гримасы полностью испарились из головы Вильяма, потому что как только за ним закрылись двери, он увидел мисс Пратт. Видимость не заслоняли ни ворота, ни железные барьеры; никакое депо не закрывало свет. Она была на некотором удалении, может в паре сотен футов, возле путей, где останавливаются спальные вагоны длинных поездов. И там стояла она, та, которую невозможно было спутать ни с кем на целой планете!
Там она стояла - светящаяся в мягком сентябрьском солнечном свете фигурка. Волосы - янтарный туман под прелестной шляпкой; букетик фиалок на поясе; букет побольше благоухающего и более дешевого душистого горошка в правой руке; полудюжина красных роз в левой; ее маленькая собачка Флопит на сгибе руки; и маленькая коробка конфет на сгибе другой - невыразимая, лучезарная, сияющая как звезда, стояла она!
А рядом с ней находились ее юная хозяйка, Уоллес Бэнкс, Джонни Ватсон и Джо Буллит - три юных джентльмена в состоянии торжественного напряжения. Мисс Парчер увидела Вильяма, когда тот вышел из здания вокзала, и помахала зонтиком в знак приветствия, чем привлекла внимание остальных, так что все они обернулись и стали на него глядеть.
Семнадцатилетние иногда чувствуют смущение (даже захваченные другими глубокими чувствами), если им надо пройти двести футов или около того к группе людей, которые не сводят с идущего глаз. А если эта группа наблюдателей еще включает лучшую в мире леди, перед которой хочется продемонстрировать особую галантность, и при этом содержит не только ее, а еще нескольких соперников, которые, хотя и В ЦЕЛОМ добрые люди, но вряд ли упустят возможность прошептать какую-нибудь шутку, - нет, никак нельзя сказать, что Вильям совершенно не переживал.
В воображении он представлял этот момент совершенно иначе. Он видел, как расстается с ней, они стояли одни посреди толпы. Он рисовал себе, как нежно положит в ее руки коробку конфет, прикасаясь к ее пальцам своими, пребывая в телесном контакте до последней минуты. Он видел себя склоняющимся к прекрасной светлой головке, чтобы прошептать несколько последних нехитрых слов, пока ее глаза подняты в непонятном призыве к нему, - и в этой картине не было других фигур, даже мисс Парчер.
Расставание - самый драматический момент в любви молодых людей, и если существует минута, когда любящий желает предстать в самом возвышенном, но при этом элегантном виде, то располагается она в самом конце. Расстаться с объектом любви и потом вспоминать последнюю картину мужского достоинства в печали - вот самое главное желание любящего. И вот, уже в самом начале пути в двести футов (так много обсуждавшегося после), он почувствовал, что его сердце выскакивает из груди. Когда он снял шляпу, воображая что небрежно ею помашет, отвечая мисс Парчер, то на самом деле сделал только неуверенный жест и тут же о нем пожалел. Хуже того - он не прошел еще и треть расстояния, когда понял, что вся группа смотрит на него с непонятным интересом и смеется.
Вильям был уверен, что его наряд в полном порядке и не может послужить поводом для смеха; все эти люди часто видели его одетым так же, как сегодня, и сохраняли при этом серьезность. Но он все равно снова снял шляпу и осмотрел ее, пытаясь понять, что же может объяснить это веселье, которое от его действий только усилилось. Более того, к смеху присоединились посторонние люди; и некоторые даже поставили свой багаж на пол, чтобы получше насладиться зрелищем.
Внутреннее состояние Вильяма обратилось в хаос.
Он попытался беззаботно улыбнуться, чтобы продемонстрировать самообладание, но обнаружил, что практически не может контролировать выражение лица. Он не понимал, как на самом деле выглядит, только знал, что от этой гримасы болят мышцы. В отчаянии он снова прибегнул к высокомерию; ухитрился нахмуриться и идти с гордостью. От этого они стали смеяться еще больше, а Уоллес Бэнкс принялся раз за разом грубо показывать на Вильяма; и только когда подходящий страдалец приблизился на двадцать футов к этим очаровательным людям, он уловил значение повторяющихся указательных жестов Уоллеса. Но даже тогда в дополнение к жестам понадобились приглушенные выкрики:
- Сзади! ОБЕРНИСЬ!
Уязвленный молодой человек обернулся.
Там, прямо позади него, он узрел небольшую, но необычайную процессию, состоявшую из двух барышень, идущих одна за другой, причем первая была перепачкана пылью от переезда, а вторая - яблочным пюре.
Для большей осторожности они сняли туфли; и потому у каждой выступавшей барышни туфли болтались далеко впереди на вытянутой руке. Обе они, и замазанная пюре, и покрытая пылью, были переполнены восторгом от творящегося глумления.
Они шли с вывихнутыми животами.
При виде лица Вильяма они завизжали, повернулись и убежали, скрывшись из глаз.
Одновременно с этим воздух наполнился сильным громом и земля задрожала от звуков торжественно подъезжающего поезда. О горе! Это была та самая штука, которая собиралась увезти золотую девушку и лишить мир всей его сладости, - собиралась и не задержалась при этом ни на одну секундочку!
Проводник взял саквояж Лолы.
Благие небеса! стать проводником - да, цветным! И что с того в ТАКОЙ момент? Просто стать обыкновенным проводником и отправиться вместе с ней в далекий странный город, жемчужину среди городов, из которой она прибыла!
Любезный проводник наклонился к ней над ступеньками вагона; но сначала она на минуту передала Флопита в руки Мэй Парчер, шепнула что-то Уоллесу Бэнксу; потом Джо Буллитту; потом Джонни Ватсону; а потом она подбежала к Вильяму.
Она взяла его за руку.
- Не забывайте меня, - прошептала она. - Не забывайте Лолу!
Он будто застыл. Лицо его ничего не выражало, рука ослабела. Он ничего не сказал в ответ.
Она обняла Мэй Парчер, поцеловала ее с чувством; потом снова с Флопитом на руках побежала и запрыгнула на ступеньки, когда поезд уже начал отходить. Она стояла там, на самой нижней ступеньке, медленно уплывая от них, и в ее глазах блестели слезы, выступившие возможно, от смеха при виде пародии на бедного Вильяма, устроенной Джейн и Рэнни Кирстед. Но может и по другой причине.
Она не могла помахать друзьям, отвечая на их прощальные жесты, потому что ее руки были заняты Флопитом, розами, конфетами и душистым горошком; но она кивала им головой, показывая, как сильно ценит их грусть по поводу ее отъезда, - и было понятно, что ей тоже грустно, и что она любит их всех.
- До свидания! - хотела сказать она.
Она стала удаляться быстрее; паровоз скрылся из виду за поворотом возле водонапорной башни, но еще мгновение они могли видеть маленькую фигурку на ступеньках - и до самого последнего момента золотая головка все время кивала: «До свидания!» Потом лесенка, на которой она стояла, скрылась за башней, и Лолы уже не было видно.
Лола Пратт уехала!
С мокрыми глазами ее юная хозяйка этого длинного-длинного лета повернулась и наткнулась на Вильяма.
- Ой, Вилли Бакстер! - вскрикнула она, моргая.
Последний вагон поезда прошел поворот и исчез, но Вильям все еще махал рукой на прощание, - не носовым платочком, а ровным пакетом весом в один фунт, завернутым в белую папиросную бумагу и повязанным голубой ленточкой.
- Не расстраивайся! - сказала Мэй Парчер. - Давайте пойдем вместе в город, а по дороге будем говорить о ней, и зайдем по пути на почту, и там, Вилли, ты отправишь ей пакет.