Зайцово - Александр Радищев "Путешествие..." (Перевод на современный русский язык)
Александр Радищев "Путешествие из Петербурга в Москву" (Перевод на современный русский язык)
Оглавление
Зайцово
В Зайцово, на почте, я нашел своего старого друга г-на Крестьянкина. Я знал его с детства. Мы редко бывали в одном городе; но разговоры наши, хотя и нечастые, были, однако, откровенными. Г-н Крестьянкин долгое время находился на военной службе и, устав от ее жестокостей, а особенно во время войны, где большие насилия прикрываются именем права войны, перешел на гражданскую службу. По несчастью, и на гражданской службе он не избежал того, от чего хотел уйти, оставив военную. У него была очень чуткая душа и гуманное сердце. Признанные им прекрасные качества принесли ему должность председателя уголовной палаты. Сначала он не хотел принимать этого звания, но, немного подумав, сказал мне:
- Друг мой, какое обширное поприще открывается мне для удовлетворения самой любимой склонности моей души! какое упражнение для мягкосердечия! Давайте сломаем скипетр жестокости, который так часто тяготит плечи невинности; пусть тюрьмы будут пусты, и пусть никакая неловкая слабость, никакая беспечная неопытность никогда не увидят их, и пусть никакой случай никогда не будет приписан преступлению. О мой друг! при исполнении своего долга я пролью слезы родителей за их детей, вздохи супругов; но эти слезы будут слезами обновления для добра; но слезы страдающей невинности и простоты высохнут. Как же меня радует эта мысль. Придите, ускорим мой отъезд. Может быть, мое скорейшее прибытие туда необходимо. Замедляясь, я могу стать убийцей, не предотвращая тюремного заключения или обвинения прощением или освобождением от уз.
С такими мыслями мой друг отправился к себе. Как же я был удивлен, узнав от него, что он оставил службу и намерен жить вечно в уединении.
«Я думал, мой друг, - сказал мне г-н Крестьянкин, - что найду жатву, которая будет услаждать ум и обильна при исполнении моего долга. Но вместо того нашел в ней желчь и тернии. Теперь, устав от нее и не имея возможности делать добро, я оставил место для настоящего хищного зверя. В короткое время он заслужил похвалу за скорое разрешение давних дел; а я прослыл корыстолюбцем. Другие иногда считали меня взяточником за то, что я не торопился усугублять участь несчастных, которые часто против своей воли впадают в преступление. До того, как я вступил в государственную службу, я приобрел лестное звание гуманного начальника. Теперь то самое качество, которым так гордилось мое сердце, теперь считается расслаблением или непозволительной снисходительностью. Я видел, как мои решения высмеивались в том самом, что делало их изящными; я видел, как они оставались без действия. Я с презрением смотрел на то, что для освобождения действительного злодея и члена, вредного обществу, или для наказания мнимых преступлений лишением имущества, чести и жизни, мой начальник, не будучи в состоянии склонить меня к незаконному очищению злодейства или обвинению в невиновности, склонял к тому же моих товарищей по чину; и часто я видел, как мои добрые намерения исчезали, как дым в воздухе. Они, в награду за свое подлое послушание, получали почести, которые были столь же тусклыми в моих глазах, сколь и заманчивыми своим блеском. Часто в трудных случаях, когда уверенность в невиновности названного преступника побуждала меня к мягкосердечию, я прибегал к закону, чтобы искать в нем опоры моей нерешительности; но часто в нем, вместо человеколюбия, я находил жестокость, которая имела свое начало не в самом законе, а в его дряхлости. Несоразмерность наказания преступлению часто вызывала у меня слезы. Я видел (и как же иначе), что закон судит дела, не касаясь причин, их породивших. И последний случай, связанный с такими делами, заставил меня оставить службу. Ибо, не будучи в силах спасти виновных, влекомых к преступлению могучей рукой судьбы, я не хотел быть участником их казни. Не будучи в силах облегчить их участь, я умыл руки в своей невинности и отстранился от жестокости моего сердца.
- В нашей губернии жил дворянин, несколько лет тому назад оставивший службу. Вот его послужной список. Он начал службу при дворе истопником, был произведен в лакеи, камергеры, потом мундшенки; какие заслуги нужны, чтобы пройти эти чины придворной службы, я не знаю. Но знаю, что он до последнего вздоха любил вино. Пробыв около 15 лет мундшенком, он был отдан в герольдию, для определения по чину. Но он, чувствуя свою неспособность к делам, испросил себе отставку и был пожалован чином коллежского асессора, с которым и приехал туда, где родился, то есть в нашу губернию, лет шесть тому назад. Прекрасная привязанность к отечеству часто основывается на тщеславии. Человек низкого сословия, возвысившийся до дворянства, или бедняк, приобретший богатство, поколебав всякую скромность, застенчивость, последний и слабейший корень добродетели, предпочитает место своего рождения распространению своей пышности и гордости. Там оценщик вскоре нашел случай купить деревню, в которой и поселился со своей немалой семьей. Если бы Гогард родился среди нас, он нашел бы богатое поле для карикатур в семье господина оценщика. Но я плохой художник; или если бы я мог читать внутренние черты человека с проницательностью Лаватеры в чертах лица, то и тогда изображение семьи оценщика было бы достойным упоминания. Не имея этих качеств, я заставлю говорить их дела, которые всегда являются истинными признаками духовного образования. - Господин оценщик, происходя из низшего сословия, видел себя господином нескольких сотен себе подобных. Это вскружило ему голову. Он не единственный, кто может жаловаться, что применение власти кружит ему голову. Он считал себя человеком высшего звания, крестьян считал скотом, данным ему (неужели он думал, что его власть над ними от Бога), и он употреблял их на работу по своему усмотрению. Он был корыстолюбив, копил деньги, жесток по натуре, вспыльчив, подл и потому высокомерен к слабейшим. Из этого вы можете судить, как он обращался с крестьянами. Они были на оброке у прежнего помещика, он заставлял их работать в поле; он отбирал у них всю землю, покупал весь скот по цене, которую сам определял, заставлял их работать на себя целую неделю, а чтобы они не умерли с голоду, кормил их на барском дворе, и то раз в день, а другим давал месячину из милостыни. Если кто-нибудь казался ему ленивым, он бил его розгами, плетью, кнутом или кошками, смотря по степени лени; за настоящие преступления, как то кража не у себя, а у чужих, он не говорил ни слова. Казалось, он хотел возобновить в своем селе обычаи древнего Лакедемона или Запорожской Сечи. Случилось, что его крестьяне ограбили на дороге проезжего, а потом убили другого. Он не повел их за это в суд, а спрятал у себя, заявив правительству, что они бежали; говоря, что ему не выгодно, если его крестьянина высекут кнутом и пошлют на работу за преступление. Если кто-нибудь из крестьян что-нибудь у него украдет, он его высек, как за лень или за дерзкий или остроумный ответ, но, кроме того, надел ему на ноги колодки и кандалы, а на шею - рогатку. Я мог бы рассказать вам много его мудрых приказов; но этого достаточно для знания моего героя. Его наложница имела полную власть над женщинами. Ее сыновья и дочери, а также ее муж были ее помощниками в исполнении ее приказов. Ибо они поставили себе за правило не отвлекать крестьян от работы ни по какой причине. На дворе был один мальчик, которого он купил в Москве, парикмахер его дочери и старуха-кухарка. У них не было ни кучера, ни лошадей; они всегда ездили на плуговых лошадях. Сыновья сами секли крестьян кнутами или кошками. Дочери били баб и девушек по щекам или таскали их за волосы. Сыновья в свободное время ходили по деревне или в поле играть и развратничать с девушками и женщинами, и ни одна из них не избежала их насилия. Дочери, не имея женихов, срывали свою скуку на пряхах, многих из которых они калечили. Судите сами, мой друг, чем могли кончиться такие поступки. Я заметил на многочисленных примерах, что русский народ очень терпелив и терпит до самых крайностей; но когда он положит конец своему терпению, ничто не может помешать ему обратиться к жестокости. Так случилось с заседателем. Поводом к этому послужил жестокий и развратный, или, скорее, зверский, поступок одного из его сыновей.
- В его деревне была крестьянская девушка, недурная собою, просватанная за молодого крестьянина той же деревни. Она понравилась среднему сыну заседателя, который делал все возможное, чтобы привлечь ее к своей любви; но крестьянская девушка осталась верна своему обещанию жениху, что, хотя и редко у крестьян, но возможно. Свадьба должна была состояться в воскресенье. Отец жениха, по обычаю, введенному многими помещиками, отправился с сыном в господский дом и отнес два пуда меда своему барину. Именно эту последнюю минуту и хотел использовать молодой дворянин для удовлетворения своей страсти. Он взял с собой обоих братьев и, вызвав невесту на двор через чужого мальчишку, втащил ее в клетку, зажав ей рот. Не в силах закричать, она всеми силами сопротивлялась зверским намерениям своего молодого барина. Наконец, побежденная всеми тремя, она принуждена была уступить силе; и это скупое чудовище уже начинало приводить в исполнение свой намеренный план, как вдруг жених, вернувшись из господского дома, вошел во двор и, увидев у клетки одного из господ, усомнился в их злом намерении. Призвав отца на помощь, он молниеноснее молнии полетел к клетке. Какое зрелище представилось ему. При его приближении клетка захлопнулась; но соединенные силы двух братьев были бессильны сдержать стремления разъяренного жениха. Он схватил ближний кол и, вскочив в клетку, ударил им по спине хищника своей невесты. Те хотели схватить его, но, увидев, что отец жениха бежит с колом на помощь, бросили добычу, выскочили из клетки и побежали. Но жених, догнав одного из них, ударил его по голове колом и сломал ее. - Эти негодяи, желая отомстить за свое оскорбление, отправились прямо к отцу и рассказали ему, что, проходя по деревне, они встретили невесту, сыграли с ней шутку; что, увидев ее, жених начал их бить, ему помогал его отец. В доказательство они показали пробитую голову одного из братьев. Раздраженный до глубины души болезнью своего рождения, отец вскипел от ярости. Он немедленно приказал привести к себе всех трех негодяев - так он называл жениха, невесту и отца жениха. Когда они предстали перед ним, его первым вопросом было о том, кто пробил голову его сыну. Жених не стал отрицать содеянного, рассказав все происшествие.
- Как ты посмел, - сказал старый заседатель, - поднять руку на своего господина? И даже если он спал с твоей невестой в ночь перед твоей свадьбой, ты должен быть благодарен ему за это. Ты не женишься на ней; она останется в моем доме, а ты будешь наказан». - Решив это, он приказал нещадно высечь жениха кошками, предав его на волю сыновей. Он мужественно переносил побои; с мужественным духом смотрел, как таким же образом стали истязать его отца. Но не вытерпел, увидев, что дети господина хотят ввести невесту в дом. Наказание произошло на дворе. В одно мгновение он вырвал ее из рук тех, кто ее воровал, а освобожденные оба побежали со двора. Увидев это, сыновья господина перестали сечь старика и побежали за ними вдогонку. Жених, увидев, что его начинают настигать, схватился за забор и стал защищаться. Между тем шум привлек на господский двор других крестьян. Они, сочувствуя судьбе молодого крестьянина и озлобившись на своих господ, вступились за него. Увидев это, сам заседатель подбежал и стал ругал их и ударил первого встречного тростью так сильно, что тот без чувств упал на землю. Это был сигнал к общему нападению. Они окружили всех четверых господ и, короче говоря, убили их насмерть на том же месте. Они ненавидели их так, что ни один из них не хотел пройти мимо, чтобы не стать участником этого убийства, в чем они сами потом признались.
- В это самое время здесь случайно ехал со своей командой исправник того уезда. Он был отчасти явным свидетелем этого происшествия. Взяв виновных под стражу, а виновато было полдеревни, он вел следствие, которое постепенно дошло до уголовной палаты. Дело было изложено очень ясно, и виновные во всем сознались, в свое оправдание ссылаясь только на мучительские действия своих господ, которые уже были известны всей губернии. В таком случае я обязан был по долгу своего чина вынести окончательное решение, приговорить виновных к смертной казни и, вместо нее, к торговой казни и вечным работам. - Разбирая это дело, я не нашел достаточных и убедительных оснований для обвинения преступников. Крестьяне, убившие своего господина, были убийцами. Но разве это убийство не было вынужденным? Разве сам убитый заседатель не был причиной его? Если в арифметике из двух данных чисел непременно следует третье, то в таком случае следствие было необходимо. Невиновность убийц, по крайней мере для меня, была математической достоверностью. Если бы, когда я шел, на меня напал бы негодяй и, подняв кинжал над моей головой, захотел бы пронзить меня им, разве я считался бы убийцей, если бы я предупредил его в его преступлении и бросил бы его бездыханным к моим ногам? Если негодяй этого века, навлекший на себя заслуженное ему презрение, захотел бы навлечь его на меня и, встретив меня в уединенном месте, обнажил бы свой меч и напал бы на меня, чтобы лишить меня жизни или, по крайней мере, ранить меня, разве я был бы виновен, если бы, обнажив свой меч в свою защиту, я избавил общество от члена, который нарушает его покой? Может ли поступок считаться оскорбительным для безопасности члена общества, если я совершаю его ради собственного спасения, если он предотвратит мою гибель, если без него мое благополучие будет плачевным навсегда? - Наполненный такими мыслями, вы сами можете себе представить муки моей души при рассмотрении этого вопроса. С обычной своей откровенностью я передал свои мысли моим сочленам. Все в один голос возопили против меня. Они считали мягкосердечие и человеколюбие преступной защитой преступлений; они называли меня поборником убийства; они называли меня сообщником убийц. По их мнению, с распространением моих вредных мнений исчезнет домашняя безопасность. Может ли дворянин, говорили они, отныне жить спокойно в деревне? Может ли он видеть исполнение своих приказов? Если те, кто не подчиняется воле своего господина, и особенно его убийцы, будут признаны невиновными, то повиновение будет нарушено, домашние связи рухнут и воцарится хаос, который обитает в первобытных обществах. Земледелие умрет, его орудия будут сломаны, поля придут в запустение и зарастут бесплодным зерном; жители деревни, не имея власти над собой, будут бродить в лени, паразитизме и разбредутся. Города почувствуют на себе могучую десницу разрушения. Ремесла будут чужды гражданам, ремесла прекратят свое усердие и бережливость, торговля иссякнет в своем источнике, богатство уступит место скупой бедности, самые великолепные здания придут в упадок, законы затмятся и покроются недействительностью. Тогда огромное здание общества начнет распадаться на части и умирать вдали от целого; тогда царский трон, на котором теперь возведены опора, сила и сплоченность общества, обветшает и рассыплется; тогда правитель народа будет считаться простым гражданином, и общество увидит свой конец. Мои товарищи пытались представить эту картину, достойную адской кисти, взорам всех, кто слышал об этом деле.
«- Наш председатель, - говорили они, - сродни защите убийства крестьян. Спросите его, какого он происхождения? Если мы не ошибаемся, он сам в юности изволил ходить за плугом. У этих новостатусных дворян всегда странные представления о естественных правах дворянства над крестьянами. Если бы это зависело от него, мы думаем, он бы всех нас низвел до однодворцев, чтобы тем самым уравнять свое происхождение с нами».
- Такими словами товарищи мои думали оскорбить меня и сделать ненавистным всему обществу. Но они не удовлетворились этим. Они говорили, что я принял взятку от жены убитого заседателя, чтобы она не теряла своих крестьян, отправляя их на работы, и что это и есть настоящая причина моих странных и вредных мнений, оскорбляющих права всего дворянства вообще. Неразумные думали, что их насмешки ранят меня, что их клевета оскорбит меня, что ложное представление доброго намерения отвлечет меня от него! Мое сердце было им неизвестно. Они не знали, что я всегда был неустрашим перед собственным судом, что мои щеки не пылали багровым румянцем совести.
Мое мздоимство они обосновывали тем, что жена асессора не желала мстить за смерть мужа, но, преследуя свою корысть и следуя правилам мужа, хотела освободить крестьян от наказания, чтобы не лишиться имения, как она говорила. С такой просьбой она пришла ко мне. Я согласился с ней о прощении убийства ее мужа; но мы разошлись в мотивах. Она уверяла меня, что сама достаточно накажет их; а я уверял ее, что, оправдывая убийц ее мужа, не нужно подвергать их той же крайности, чтобы они не были опять злодеями, как их нехарактерно называли. - Скоро губернатору стало известно мое мнение по этому поводу, он знал, что я стараюсь склонить товарищей к своим идеям и что они начинают колебаться в своих рассуждениях, что, однако, происходило не от твердости и убедительности моих доводов, а от денег асессора. Будучи сам воспитан в правилах несомненной власти над крестьянами, он не мог согласиться с моими рассуждениями и возмущался, видя, что они начинают преобладать в суждении об этом деле, хотя и по разным причинам. Он посылает за моими товарищами, увещевает их, представляет низость таких мнений, что они оскорбительны для дворянского общества, что они оскорбительны для верховной власти, нарушая ее законные установления; он обещает награду тем, кто исполняет закон, требуя отмщения от тех, кто его не повинуется; и вскоре он склоняет этих слабых судей, у которых нет ни правил в рассуждении, ни твердости духа, к их прежним мнениям. Я не удивился, увидев в них перемену, ибо я и прежде не удивлялся тому, что в них последовало. Слабым, робким и подлым душам свойственно содрогаться при угрозе власти и радоваться ее приветствию.
- Наш губернатор, преобразив мнения моих товарищей, намеревался и льстил себе, может быть, преобразить и мои. Для этой цели он позвал меня к себе утром на пиру, который тогда случился. Он был вынужден позвать меня, ибо я никогда не ходил на эти неразумные почести, которые гордость считает в подчиненных должностью, лесть необходимой, а мудрец отвратительным и позором для человечества. Он намеренно выбрал торжественный день, когда у него было много людей в собрании; он намеренно выбрал публичное собрание для своей речи, надеясь, что он убедит меня более убедительно. Он надеялся найти во мне или страх души, или слабость мысли. Против того и другого он направил свою речь. Но я не считаю нужным пересказывать вам все то, чем высокомерие, чувство силы и предубеждение против его собственной проницательности и учености одушевляли его риторику. Я отвечал его высокомерию равнодушием и спокойствием, его силе - стойкостью, его аргументам - аргументами и долго говорил хладнокровно. Но наконец мое трепещущее сердце излило свой избыток. Чем больше я видел благосклонности тех, кто стоял передо мной, тем более порывистым становился мой язык. С непоколебимым голосом и звонким произношением я наконец воскликнул так:
- Человек рождается на свет равным во всем другому. У всех нас одинаковые члены, у всех есть разум и воля. Следовательно, человек без отношения к обществу есть существо, которое ни от кого не зависит в своих действиях. Но он ставит им преграду, не соглашается во всем подчиняться только своей воле, становится послушным повелениям себе подобных, одним словом, он становится гражданином. За какую вину он обуздывает свои желания? Зачем он устанавливает над собой власть? Зачем, неограниченный в исполнении своей воли, он ограничивает повиновение чертой? Для своей пользы, скажет разум; для своей пользы, скажет внутреннее чувство; для своей пользы, скажет мудрое законодательство. Следовательно, где ему нет пользы быть гражданином, там он не гражданин. Следовательно, тот, кто хочет лишить его выгоды гражданского звания, есть его враг. Против своего врага он ищет защиты и отмщения в законе. Если закон или не в силах заступиться за него, или не хочет, или его власть не может оказать немедленной помощи в грядущем несчастье, то гражданин пользуется естественным правом защиты, безопасности и благополучия. Ибо гражданин, становясь гражданином, не перестает быть человеком, первой обязанностью которого, по его конституции, является его собственная безопасность, защита и благополучие. Убитый крестьянами асессор нарушил в них право гражданства своей жестокостью. В тот момент, когда он потакал насилию своих сыновей, когда он прибавил оскорбление к сердечной болезни своих супруг, когда он двигался к казни, видя сопротивление своей адской власти, - тогда охраняющий гражданина закон был в отдалении, и его сила тогда была неощутима; тогда оживал закон природы, и сила оскорбленного гражданина, не отнятая положительным законом в его обиде, вступала в действительность; и крестьяне, убившие жестокого асессора, ни в чем не обвиняются по закону. Мое сердце оправдает их, полагаясь на доводы разума, и смерть асессора, хотя и насильственная, справедлива. Пусть никто не думает искать в благоразумии политики, в публичном молчании аргумент для осуждения на смерть убийц асессора, испустившего дух во гневе. Гражданин, в каком бы состоянии небо ни постановило ему родиться, есть и всегда будет человеком; и пока он человек, закон природы, как обильный источник благ, никогда не иссякнет в нем; и тот, кто осмелится ранить его в его естественной и неприкосновенной собственности, есть преступник. Горе ему, если гражданский закон не накажет его. Он будет отмечен как черта мерзости в своих согражданах, и каждый, у кого достаточно сил, отомстит ему за содеянное им оскорбление.
- Молчание. Правитель не сказал мне ни слова; изредка он поднимал на меня опущенные глаза, где царили ярость бессилия и злоба мести. Все молчали, ожидая, что я, нарушитель всех прав, буду взят под стражу. Изредка из уст подобострастия раздавался ропот негодования. Все отводили от меня глаза. Казалось, что близ меня были охвачены ужасом. Они незаметно отстранялись, как от зараженного смертельной язвой. Наскучив зрелищем такой смеси гордости с самой низкой низостью, я отстранился от этого собрания льстецов.
- Не найдя средств спасти невинных убийц, оправданных в моем сердце, я не хотел быть ни соучастником их казни, ни свидетелем ее; я подал прошение об отставке и, получив его, теперь иду оплакивать плачевную участь крестьянского состояния и услаждать свою скуку общением с друзьями. - Сказав это, мы расстались, и каждый пошел своей дорогой.
Путешествие мое в тот день было неудачным; лошади были худы, они распрягались поминутно; наконец, спускаясь с небольшой горы, ось кибитки сломалась, и я не мог идти дальше. Ходьба для меня привычна. Взяв посох, я пошел вперед в почтовую станцию. Но прогулка по большой дороге не очень приятна для петербургского жителя, не то что прогулка в Летнем саду или в Бабе, она скоро утомила меня, и я принужден был сесть. Пока я сидел на камне, чертя на песке какие-то фигуры, часто кривые и перекошенные, я думал и думал, мимо меня проскакал экипаж. Сидевший в нем, увидев меня, приказал мне остановиться - и я узнал в нем своего знакомого.
- Что ты делаешь? - сказал он мне.
- О чем-то думаю. У меня есть время подумать; ось сломалась. Что нового?
- Старая ерунда. Погода ветреная, иногда слякоть, иногда ясная. А!.. Вот что-то новое, Дурындин женился.
- Неправда. Ему лет восемьдесят.
- Точно. А вот тебе письмо... Прочти его на досуге; а мне надо торопиться. Прости, - и они расстались.
Письмо было от моего друга. Любитель всяких новостей, он обещал снабжать меня ими в свое отсутствие и сдержал слово. Тем временем для моей кибитки, которая, к счастью, была про запас, изготовили новую ось. Пока я ехал, я прочитал:
Петербург
Милый друг!
На днях здесь состоялась свадьба 78-летнего молодого человека и 62-летней молодой женщины. Причину столь давней пары трудно было бы угадать, если бы я ее не рассказал. Открой уши, мой друг, и ты услышишь. Госпожа Ш... - рыцарь своего рода, 62 лет, вдова с 25 лет. Она была замужем за купцом, который торговал неудачно; у нее красивое лицо; оставшись бедной сиротой от мужа и зная жестокость братьев своего мужа, она не хотела прибегать к просьбе высокомерной милостыни, а решила прокормить себя собственными трудами. Пока на ее лице была красота юности, она всегда была в работе и получала щедрую плату от охотников. Но как только она заметила, что ее красота начинает увядать и заботы любви уступают место утомительному одиночеству, она опомнилась и, не находя больше покупателей для своих лохматых прелестей, стала торговать чужими, которые если не всегда имели достоинство красоты, то, по крайней мере, имели достоинство новизны. Заработав таким образом несколько тысяч, она с честью удалилась из презрительного общества сводниц и стала выплачивать с процентами деньги, заработанные своим и чужим бесстыдством. Со временем ее прежнее ремесло было забыто; и бывшая сводница стала существом востребованным в обществе мотов. Прожив спокойно до 62 лет, тяжелое время побудило ее выйти замуж. Все ее знакомые были этому удивлены. К ней пришла ее близкая подруга Н...
- Ходят слухи, моя дорогая, - говорит она седовласой невесте, - что ты выходишь замуж. Мне кажется, это ложь. Какой-то насмешник выдумал эту басню.
Ш. Это чистая правда. Завтра уговор, приходи к нам пировать.
Н. Ты что, с ума сошла? Неужели старая кровь разыгралась; разве какой-нибудь молодой мальчишка попал под твое крыло?
Ш. Ах, матушка! Некстати, что ты считаешь меня легкомысленной женщиной наравне с молодыми. Я беру мужа по себе...
N. Да то я знаю, что придет по тебе. Но помни, что любить нас больше нельзя и нет причин, кроме денег.
Ш. Я не возьму никого, кто мог бы меня предать. Мой жених старше меня на 16 лет.
N. Ты шутишь!
Ш. Это правда, честно говоря; барон Дурындин.
N. Этого не может быть.
Ш. Приходи завтра вечером; ты увидишь, что я не люблю лгать.
N. И хотя это так, он женится не на тебе, а на твоих деньгах.
Ш. А кто ему их даст? Я не так сойду с ума в первую же ночь, чтобы отдать ему все свое имение; это время давно прошло. Золотая табакерка, серебряные пряжки и прочая дрянь, которая осталась в закладе, от которой я не могу избавиться. Вот и вся прибыль моего милого жениха. А если он будет спать беспокойно, то я его с кровати выгоню.
Н. Хоть табакерку получит, а тебе что толку?
Ш. Что, матушка? К тому же в нынешние времена неплохо иметь хороший чин, что будут звать: ваше благородие, а кто глупый - ваше превосходительство; да еще найдется кто-нибудь, с кем в длинные зимние вечера хоть в безделушки играть. А теперь сиди, сиди, все равно одна; и нет у меня того удовольствия, когда чихну, чтобы кто-нибудь сказал: здравствуй. А когда у меня будет свой муж, то какой бы насморк у меня ни был, я все услышу: здравствуй, мой свет, здравствуй, мой душенька...
И. Простите, матушка.
Ш. Завтра помолвка, а через неделю свадьба.
Н. (Уходит.)
Ш. (Чихает.) Держу пари, что не вернется. Другое дело, когда у меня будет свой муж!
Не удивляйся, мой друг! Все в мире вертится, как колесо. Сегодня в моде умный, завтра глупый. Надеюсь, что ты увидишь много дурындиных. Если они не всегда отличаются браком, то чем-то другим. А без дурындиных мир не продержался бы и трех дней.
Продолжение