Александр Радищев "Путешествие из Петербурга в Москву" (Перевод на современный русский язык)
Оглавление Медное
"В поле берёза стояла, в поле кудрявая стояла, ой люли, люли, люли, люли"... Хоровод молоденьких женщин и девушек; пляшут; подойдем поближе, - сказал я себе, разворачивая найденные бумаги моего друга. Но прочитал следующее. До хоровода я не дошёл. Уши мои заложило грустью, и радостный голос простой радости не проник в моё сердце. О друг мой! где бы ты ни был, слушай и суди.
Дважды в неделю по всей Российской Империи сообщается, что Н. Н. или Б. Б. не может или не хочет отдать то, что занял, или взял, или что с него требуют. Занял или потерял, загнал, прожил, съел, пропил, истратил... или отдал, сгинул в огне или воде, или Н. Н. или Б. Б. иным образом попал в долги или под залог. И то и другое принимается в равной степени в ведомостях. Публикуется: «Сего... дня в полночь в 10 часов, по постановлению окружного суда или городского магистрата, будет продано с публичных торгов недвижимое имение отставного капитана Г..., дом, состоящий из... части, под №..., и при нем шесть душ мужеского и женского пола; продажа будет в оном доме. Желающие могут предварительно осмотреть его». Охотников за дешевыми вещами всегда много. Настал день и час продажи. Прибывают покупатели. В зале, где она происходит, неподвижно стоят на продажу каторжники. Старик лет 75, опираясь на вязовую дубинку, жадно гадает, в чьи руки судьба его передаст, кто закроет ему глаза. Он был с отцом своего барина в Крымском походе, под началом фельдмаршала Миниха; во Франкфуртском сражении он вынес на плечах из рядов раненого барина. Возвращаясь домой, он был дядей своего молодого барина. В младенчестве он спас его от утопления, прыгнув за ним в реку, куда тот упал, переправляясь на пароме, и, рискуя жизнью, спас его. В юности он выкупил его из тюрьмы, куда его посадили за долги, когда он служил в гвардии унтер-офицером. Старушка лет 80, его жена, была кормилицей матери своего молодого барина; она была его нянькой и вела хозяйство до того самого часа, когда ее вывели на эту рыночную площадь. За всю свою службу она ничего не теряла у своих хозяев, никогда не пользовалась ими, никогда не лгала, а если иногда и обижала их, то только своей честностью.
Женщина лет 40, вдова, кормилица своего молодого барина. И по сей день она все еще испытывает к нему какую-то нежность. Ее кровь течет в его жилах. Она его вторая мать, и он обязан ей жизнью больше, чем родной матери. Она зачала его в радости и не заботилась о его младенчестве. Его кормилица и нянька были его подопечными. Они расстаются с ним, как с сыном.
Молодая женщина 18 лет, ее дочь и внучка стариков. Свирепый зверь, чудовище, исчадие ада! Посмотрите на нее, посмотрите на ее румяные щеки, на слезы, льющиеся из ее прекрасных глаз. Не вы ли, не сумевшие соблазнить ее невинность соблазнами и обещаниями, не испугать ее стойкости угрозами и казнью, наконец прибегли к обману, выдав ее замуж за товарища своих мерзостей, и в его облике наслаждались радостью, которую она побрезговала разделить с вами. Она узнала ваш обман. Тот, кто был с ней женат, больше не касался ее ложа, а вы, лишенные своего комфорта, прибегли к насилию. Четыре злодея, исполнители вашей воли, держали ее за руки и ноги... но это не кончается. На ее челе скорбь, в ее глазах отчаяние. Она держит младенца, жалкий плод обмана или насилия, но живую копию своего прелюбодейного отца. Родив его, она забыла жестокость его отца, и ее сердце начало чувствовать нежность к нему. Она боится, как бы не попасть в руки ему подобного.
Ребенок... Твой сын, варвар, твоя кровь. Или ты думаешь, что где не было церковного обряда, там нет и обязанности? Или ты думаешь, что благословение, данное по твоему приказу наемным глашатаем слова Божия, подтвердило их союз, или ты думаешь, что насильственное венчание в храме Божием можно назвать союзом? Всевышний ненавидит принуждение, он наслаждается желаниями сердца. Они одни невиновны. О! сколько прелюбодеяний и разврата совершается среди нас во имя Отца радостей и утешителя скорбей, при его свидетелях, недостойных своего звания. Ребенок около 25 лет, ее законный муж, товарищ и доверенное лицо своего господина. Жестокость и мстительность в его глазах. Он раскаивается в своих милостях своему господину. В его кармане нож; он крепко схватил его; его мысль нетрудно угадать... Бесплодное рвение. Ты пойдешь к другому. Рука твоего господина, постоянно парящая над головой раба, согнет твою шею для любой милости. Голод, холод, жара, казнь - все будет против тебя. Твой разум чужд благородным мыслям. Ты не умеешь умирать. Ты преклонишься и будешь рабом и по духу, и по состоянию. А если ты захочешь сопротивляться, то умрешь томной смертью в цепях. Нет среди вас судьи. Твой мучитель сам не захочет тебя наказать. Он будет твоим обвинителем. Он передаст тебя городскому правосудию. - Правосудие! - где обвиняемый почти не имеет власти оправдаться. - Пройдем мимо других несчастных, выведенных на рыночную площадь.
Едва страшный молот издал свой глухой звук и четверо несчастных узнали свою участь - слезы, рыдания, стоны пронзили уши всего собрания. Самые твердые были тронуты. Окаменевшие сердца! к чему бесплодное соболезнование? О квакеры! Если бы у нас были ваши души, мы бы соединились и, купив этих несчастных, даровали бы им свободу. Прожив много лет в объятиях друг друга, несчастные эти испытают тоску разлуки при позорной продаже. Но если закон, или, вернее, варварский обычай, ибо в законе он не писан, допускает такое издевательство над человечеством, то какое право имеете вы продавать этого младенца? Он незаконнорожденный. Закон освобождает его. Постойте, я буду доносчиком; я его выдам. Если бы я мог спасти других вместе с ним! О счастье! за что вы так оскорбили меня в вашем разделении? Сегодня я жажду вкусить ваш очаровательный взгляд, впервые начинаю чувствовать страсть к богатству. - Мое сердце было так стеснено, что, выскочив из среды собрания и отдав несчастным последнюю гривну из своего кошелька, я выбежал. На лестнице я встретил незнакомца, моего друга. - Что с вами случилось? Вы плачете! - Возвращайся, - сказал я ему, - не будь свидетелем позорного зрелища. Ты некогда проклинал варварский обычай продавать черных рабов в отдаленных селениях своего отечества; возвращайся, - повторил я, - не будь свидетелем нашего затмения и не возвещай нашего позора своим согражданам, беседуя с ними о наших обычаях.
- Я не могу поверить этому, - сказал мне мой друг, - невозможно, чтобы там, где каждому дозволено думать и веровать, как он хочет, существовал такой позорный обычай.
- Не удивляйся, - сказал я ему, - установление свободы вероисповедания оскорбит только священников и монахов, а они скорее захотят приобрести овцу для себя, чем овцу для стада Христова. Но свобода сельских жителей оскорбит, как они говорят, право собственности. И все те, кто мог бы бороться за свободу, все великие патриархи, и свободы следует ожидать не от их советов, а от самой тяжести рабства.
Продолжение