"Я знаю кунг-фу!"(с)
Последние три недели прошли у меня в увлекательном освоении грамматики буддийского гибридного санскрита, если этот махровый истграм можно назвать грамматикой. И в чтении "Сутры Лотоса", а конкретно третьей главы.
С языка оригинала эту сутру на русский никто не переводил думаю, что ниасилил, только с китайского. Поэтому китайско-русская версия раза в два многословнее санскритской, из цикла "Рабинович напел": что-то потеряно, а что-то и от себя добавили. А в оригинале всплывают такие интересные нюансы, не могу молчать.
Для начала я взяла притчу о горящем доме. Перевод я обязательно выложу, когда смогу сделать этот подстрочник читабельным. Итак, нюансы стихотворной части.
-Детей в горящем доме было двадцать. Никто пока не придумал, почему их столько.
-Никакого старца не было. Везде просто "этот человек" без указания возраста.
-Зарисовка. Перед тем, как начать быстро спасать детей из горящего дома, человек говорит: "К чему дети мне, бездетному?" Я долго глаза протирала, но по-другому эту фразу не перевести. Ран оригинально предположил, что это такое символическое описание тех трех месяцев, когда Сиддхартха Гаутама, уже став Буддой, думал - рассказывать ли кому-нибудь еще, поймут ли?
-Чтобы дети быстро выбежали из дома, им были обещаны три повозки. Одна была запряжена оленями, другая - козлами, третья - быками. Козлами, Карл! Кого это так приласкали? Олени - явно про Олений парк и Тхераваду, быки - про Махаяну. Китайцы не осилили козлов, в китайской версии бараны (что тоже хорошо :-) Один из моих учеников знает китайский и объяснил мне - это потому, что одно слово в китайском языке обозначало и козлов, и баранов.
UPD. В прозаической части, кстати, многое объясняется: детей "то ли пять, то ли десять, то ли двадцать", один раз действительно упоминается старец, колесница с козликами - это пратьекабудды. А еще возникает впечатление, что прозу и гатхи писали разные люди.
-В индийских канонических текстах в конце часто обещают пряник тем, кто будет читать и почитать все написанное. В конце притчи есть достаточно большой экзотерический пассаж о том, что кто будет обижать сутру - тому жестокое а-та-та. Никаких пряников, а кнут очень длинный. Вот больше двадцати строф описания перерождений в аду, среди животных, подробный перечень болячек... И не было бы речи в этой саге про этот пассаж, если бы не глагол kship. Раз десять его повторили. Основное значение глагола - "бросать", а уже потом "губить", "портить", "терять", "разрушать"... Переводчики стараются натянуть на глобус сову, Керн на английский переводит как scorn, я остановилась на "вредить". Но сутру-то на самом деле кто-то кидал, бросал на пол...
И вот мое богатое и нездоровое воображение рисует такую картину. В некоем монастыре сутру несколько раз уронили. На пол. Ну, доставали с высокой полки, или на столе случайно рукой задели. Или мышка бежала, хвостиком махнула, сутра и упала. А это много-много сухих пальмовых листьев, они часто не переплетаются в книгу, а складываются в стопку между дощечек, а дальше их заворачивают в ткань. А сутра большая вообще-то, и прозаические отрывки в ней не пронумерованы. И вот разлетается сутра по всем углам, а кто-то из монахов, поминая собратьев добрым тихим словом, долго ее собирает, складывает листы по порядку... какие-то наверняка обломались по углам, переписывать придется. И однажды, не выдержав, он дописывает от себя три-четыре листочка, и потихоньку вставляет их между только что собранных: "А кто еще раз уронит эту сутру, у того ад станет садом, у того бедствия станут домом!"
И с тех пор, наверное, сутру в том монастыре старались не ронять. И вообще аккуратно относиться.
Именно поэтому этот кусок санскритской рукописи и уцелел.
С языка оригинала эту сутру на русский никто не переводил думаю, что ниасилил, только с китайского. Поэтому китайско-русская версия раза в два многословнее санскритской, из цикла "Рабинович напел": что-то потеряно, а что-то и от себя добавили. А в оригинале всплывают такие интересные нюансы, не могу молчать.
Для начала я взяла притчу о горящем доме. Перевод я обязательно выложу, когда смогу сделать этот подстрочник читабельным. Итак, нюансы стихотворной части.
-Детей в горящем доме было двадцать. Никто пока не придумал, почему их столько.
-Никакого старца не было. Везде просто "этот человек" без указания возраста.
-Зарисовка. Перед тем, как начать быстро спасать детей из горящего дома, человек говорит: "К чему дети мне, бездетному?" Я долго глаза протирала, но по-другому эту фразу не перевести. Ран оригинально предположил, что это такое символическое описание тех трех месяцев, когда Сиддхартха Гаутама, уже став Буддой, думал - рассказывать ли кому-нибудь еще, поймут ли?
-Чтобы дети быстро выбежали из дома, им были обещаны три повозки. Одна была запряжена оленями, другая - козлами, третья - быками. Козлами, Карл! Кого это так приласкали? Олени - явно про Олений парк и Тхераваду, быки - про Махаяну. Китайцы не осилили козлов, в китайской версии бараны (что тоже хорошо :-) Один из моих учеников знает китайский и объяснил мне - это потому, что одно слово в китайском языке обозначало и козлов, и баранов.
UPD. В прозаической части, кстати, многое объясняется: детей "то ли пять, то ли десять, то ли двадцать", один раз действительно упоминается старец, колесница с козликами - это пратьекабудды. А еще возникает впечатление, что прозу и гатхи писали разные люди.
-В индийских канонических текстах в конце часто обещают пряник тем, кто будет читать и почитать все написанное. В конце притчи есть достаточно большой экзотерический пассаж о том, что кто будет обижать сутру - тому жестокое а-та-та. Никаких пряников, а кнут очень длинный. Вот больше двадцати строф описания перерождений в аду, среди животных, подробный перечень болячек... И не было бы речи в этой саге про этот пассаж, если бы не глагол kship. Раз десять его повторили. Основное значение глагола - "бросать", а уже потом "губить", "портить", "терять", "разрушать"... Переводчики стараются натянуть на глобус сову, Керн на английский переводит как scorn, я остановилась на "вредить". Но сутру-то на самом деле кто-то кидал, бросал на пол...
И вот мое богатое и нездоровое воображение рисует такую картину. В некоем монастыре сутру несколько раз уронили. На пол. Ну, доставали с высокой полки, или на столе случайно рукой задели. Или мышка бежала, хвостиком махнула, сутра и упала. А это много-много сухих пальмовых листьев, они часто не переплетаются в книгу, а складываются в стопку между дощечек, а дальше их заворачивают в ткань. А сутра большая вообще-то, и прозаические отрывки в ней не пронумерованы. И вот разлетается сутра по всем углам, а кто-то из монахов, поминая собратьев добрым тихим словом, долго ее собирает, складывает листы по порядку... какие-то наверняка обломались по углам, переписывать придется. И однажды, не выдержав, он дописывает от себя три-четыре листочка, и потихоньку вставляет их между только что собранных: "А кто еще раз уронит эту сутру, у того ад станет садом, у того бедствия станут домом!"
И с тех пор, наверное, сутру в том монастыре старались не ронять. И вообще аккуратно относиться.
Именно поэтому этот кусок санскритской рукописи и уцелел.