Цитаты из интервью с Оксаной Васякиной
Вот сильно мне нравится это интервью. Татьяна Столяр взяла интервью у автора поэмы "Когда мы жили в Сибири", поэма вообще потрясла меня в своё время.https://theblueprint.ru/culture/paper/independence-issue-vasakina
Но зная как все исчезает в море интернета. Хочу отдельные места сохранить.
А с другой стороны, литература - самоубийственная среда, потому что в литературе нет денег и нужно все время крутиться. Многие делают шаг в сторону более... как сказать... более оплачиваемой работы.
И вот ты иногда думаешь, почему в каждой публикации о современной русскоязычной литературе меня нет. А потом себя успокаиваю, ну почему я там должна быть. Ну не мной же одной закрыть все. Тут же еще вопрос видимости. Медиа создают видимость и ощущение, что о тебе помнят. Но теперь у меня есть свой канал, и я думаю, что я сама себе обеспечиваю видимость. Мой канал как маленькое медиа. Это моя зона влияния (смеется).
не все люди, которые хорошо пишут, готовы дописать текст. Закончить текст - это большая работа, как на уровне продумывания, так и на уровне повседневного письма. Многие забивают и занимаются тем, что приносит им больше денег или больше удовольствия. Часто люди путают терапию с литературой. Иногда с болью лучше сходить к психотерапевту, это принесет больше плодов. Еще есть люди, которые умеют писать, но не ставят тексты на первое место. И носят десятилетиями идею рассказа про яблоко.
А те, кто все же напишут, еще должны выдержать целые этапы производственные, пока книга дойдет до читателя…
Чтобы стать писательницей или писателем, надо быть человеком упорным, одержимым письмом. Важно также иметь талант, литературный слух, и, конечно, важно уметь социализироваться. Когда ты пишешь внутри себя - это одно, а когда ты вступаешь в контакт с другими - заканчивается письмо. Начинается работа с издательством, редактором, это требует большого временного и эмоционального вложения. При этом писательница сама себе менеджер, сама себе кураторка и сама себе жилетка, в которую еще нужно поплакаться, когда тебя не прочитали. И я понимаю, что не многие хотят этим заниматься.
Если возвращаться к автофикшену, то вот еще есть ощущение, что в кризисные времена он актуальнее всего для читателя работает, так ли это?
На мой взгляд, в кризисные времена лучше всего работает поэзия, а не автофикшен. Во-первых, поэтический текст быстрее пишется, во-вторых, быстрее распространяется, и в третьих, он в себя впитывает больше. Недавно я читала статью Ильи Кукулина о советской военной поэзии. И вот когда он пишет про литературу 40-50-х - он пишет про поэзию. А когда он уходит от 50-х к 60-м и 70-м - он уже пишет о прозе. Потому что появляется время, ресурс, чтоб осмыслить произошедшее.
Я пришла к выводу, что моя автогероиня ищет освобождения. Причем освобождения она ищет от жизни и от самой себя.
Потому что смерть - единственное место, где ее ничего не сдерживает. Мне важно показать, что в ее смерти не нужно было искать виноватых. Мы привыкли отбирать субъектность у тех, кто страдает. Не важно, от чего они страдают. Мы вешаем на них ярлыки.
Мне хотелось показать, что неудобная женщина в обществе, изгой, козел отпущения - на самом деле это, возможно, фигура, которая ищет и желает свободы. И, возможно, ее воля к свободе намного сильнее, радикальнее, чем тех, кто эту свободу манифестирует.
Мне стало спокойнее... сильно. Я вдруг ощутила такую свободу. Мне просто казалось, что все, что со мной происходит, - это что-то не то. Вот сейчас обязательно настанет момент, когда будет то. Но я смирилась с тем, что все, что со мной происходит, - это часть меня, моей ментальной конституции, и она никуда не денется. И я поняла, что это тоже можно описать, вот. Я очень боялась этой части... своей ментальной реальности. А тут я поняла, что можно найти язык, чтобы описать состояние человека, который находится в фазе декомпенсации.
Текст для меня - способ взаимодействия с миром, еще и помогающий мне выживать. Это то, через что я себя определяю.
Но зная как все исчезает в море интернета. Хочу отдельные места сохранить.
А с другой стороны, литература - самоубийственная среда, потому что в литературе нет денег и нужно все время крутиться. Многие делают шаг в сторону более... как сказать... более оплачиваемой работы.
И вот ты иногда думаешь, почему в каждой публикации о современной русскоязычной литературе меня нет. А потом себя успокаиваю, ну почему я там должна быть. Ну не мной же одной закрыть все. Тут же еще вопрос видимости. Медиа создают видимость и ощущение, что о тебе помнят. Но теперь у меня есть свой канал, и я думаю, что я сама себе обеспечиваю видимость. Мой канал как маленькое медиа. Это моя зона влияния (смеется).
не все люди, которые хорошо пишут, готовы дописать текст. Закончить текст - это большая работа, как на уровне продумывания, так и на уровне повседневного письма. Многие забивают и занимаются тем, что приносит им больше денег или больше удовольствия. Часто люди путают терапию с литературой. Иногда с болью лучше сходить к психотерапевту, это принесет больше плодов. Еще есть люди, которые умеют писать, но не ставят тексты на первое место. И носят десятилетиями идею рассказа про яблоко.
А те, кто все же напишут, еще должны выдержать целые этапы производственные, пока книга дойдет до читателя…
Чтобы стать писательницей или писателем, надо быть человеком упорным, одержимым письмом. Важно также иметь талант, литературный слух, и, конечно, важно уметь социализироваться. Когда ты пишешь внутри себя - это одно, а когда ты вступаешь в контакт с другими - заканчивается письмо. Начинается работа с издательством, редактором, это требует большого временного и эмоционального вложения. При этом писательница сама себе менеджер, сама себе кураторка и сама себе жилетка, в которую еще нужно поплакаться, когда тебя не прочитали. И я понимаю, что не многие хотят этим заниматься.
Если возвращаться к автофикшену, то вот еще есть ощущение, что в кризисные времена он актуальнее всего для читателя работает, так ли это?
На мой взгляд, в кризисные времена лучше всего работает поэзия, а не автофикшен. Во-первых, поэтический текст быстрее пишется, во-вторых, быстрее распространяется, и в третьих, он в себя впитывает больше. Недавно я читала статью Ильи Кукулина о советской военной поэзии. И вот когда он пишет про литературу 40-50-х - он пишет про поэзию. А когда он уходит от 50-х к 60-м и 70-м - он уже пишет о прозе. Потому что появляется время, ресурс, чтоб осмыслить произошедшее.
Я пришла к выводу, что моя автогероиня ищет освобождения. Причем освобождения она ищет от жизни и от самой себя.
Потому что смерть - единственное место, где ее ничего не сдерживает. Мне важно показать, что в ее смерти не нужно было искать виноватых. Мы привыкли отбирать субъектность у тех, кто страдает. Не важно, от чего они страдают. Мы вешаем на них ярлыки.
Мне хотелось показать, что неудобная женщина в обществе, изгой, козел отпущения - на самом деле это, возможно, фигура, которая ищет и желает свободы. И, возможно, ее воля к свободе намного сильнее, радикальнее, чем тех, кто эту свободу манифестирует.
Мне стало спокойнее... сильно. Я вдруг ощутила такую свободу. Мне просто казалось, что все, что со мной происходит, - это что-то не то. Вот сейчас обязательно настанет момент, когда будет то. Но я смирилась с тем, что все, что со мной происходит, - это часть меня, моей ментальной конституции, и она никуда не денется. И я поняла, что это тоже можно описать, вот. Я очень боялась этой части... своей ментальной реальности. А тут я поняла, что можно найти язык, чтобы описать состояние человека, который находится в фазе декомпенсации.
Текст для меня - способ взаимодействия с миром, еще и помогающий мне выживать. Это то, через что я себя определяю.