Иосиф Гальперин о поэте Александре Банникове( ч.2)
8.09.1985
«...Служу я в Афганистане. В танковом полку. Бывает по-всякому... Насчет войны - здесь спокойнее, чем во многих местах... Боюсь, как бы мой детский лепет совсем не оборвался. Ведь для этого надо читать, писать, хотя бы думать... Вот мои стишки за 5 месяцев.
* * *
Дочь моя, ты под березой
снята фотографом заезжим...
Мы после с вами разберемся,
где смех, где слезы, где надежда.
Но только знаю, что отныне
боль проглочу и слюни розовые -
бессильно горе, не отнимет
любовь мою, что под березой.
И если счастье ляжет прорубью,
когда все вроде несерьезно,
я отойду, я лишь попробую,
судьба моя, что под березой.
Неуязвимей нет солдата,
а жизнь нужна - бери, безносая,
с тобою щедр я, как Создатель.
Вторая жизнь есть под березою.
* * *
Меж нами пустыня секунд.
Песчинки лица секут.
Если из глаз просочится
твоя слеза - потечет
в Шинданд, чтобы песчинка
в мой не попала зрачок.
Если кружку с водой
рука не сумела сдержать -
ты утолила глотком
меня в полуденный жар.
И не хватит песку
рассечь любимые очи...
Наша пустыня секунд
тает в ладонях дочери.
* * *
Большому кораблю - большое плаванье.
Большой любви - большие испытания...
Я вспоминаю, как ты горько плакала,
моею болью до бессилья испитая.
Был болен день тогда желтушной вербою
и зеркало свое кривило личико.
Не угадать, что будет. Только верую -
разлука вылечит любовь. Разлука вылечит.
Пусть стали дни темнее, стали тише.
Бездарнее, как давняя привычка -
любовь в разлуке так спасенье ищет.
Любовь в разлуке всех разлук превыше.
* * *
К земле родной, что не сказать
до забытья, до слез прижаться.
Родник зацеловать - глаза в глаза.
Мир полон пчел, любви и жатвы.
И перейти, как в детстве, поле,
осоты сотнями круша...
Святой тоской по дому болен.
Пусть ей очистится душа.
Сердце Матросова
Когда я увидел поле
и дзоты, травой заросшие,
мне показалось - я понял
сердце Матросова.
Когда рассветную синь
спалил пулеметный огонь,
он понял: себя спасти -
это спасти собой.
Но пули пылью осели,
гранаты впустую рвались...
Взорвать свое сердце -
это, поистине, риск.
Сердце стучало чаще,
и дзот захлебнулся в агонии...
Не путай риск и отчаянье.
У риска сухие ладони.
* * *
Эти горы, как шея буйвола,
в жирных складках, до блеска вычищенные.
А над ними - ветрища буйные -
бычий дух, мясниками выпущенный.
И рыжайшие эти метели
проникают до сердца, до клетки.
Если есть на свете материя,
то она - песок этот клейкий...
Ночь упала печной заслонкой.
Руку вытянул - в саже испачкался.
Эй, пустыня, что жалобно стонешь?
Красоте приходишься падчерицей.
Стонешь ты от женского страха,
увидав, как шевелится серый.
Это бык встает, шеей встряхивает,
и глядит с тоскою на север.
* * *
Я загадаю на звезду Полярную.
Она живет над нашею поляною.
За тыщи верст в ней отражение
моей любимой самой женщины.
Она сейчас расчесывает волосы,
с лицом крестьянки из далекой волости,
с войны, ей непонятной, мужа ждущая...
Горит звезда Полярная и жгучая.
Горит звезда Полярная, загаданная,
и луч - рукой из рукава закатанного -
дотронулся до лба моей дочурки:
здорова ли? А спит как чутко...
Любимая, с тобою мы полярны,
но тянется душа к душе краями раны.
Что сводит твои губы: крик иль кашель?
Сожми их крепче в шрамик встречи нашей.
* * *
Здесь Ковш подвешен вверх тормашками
и из него течет ночное небо.
Вы, усыпив пораньше Машеньку,
звезду поймайте в штору-невод.
Пусть это небо будет ваше.
Отдайте свои мысли небесам.
Суровой ниткою звезды упавшей
моя душа пришита к вам.
Наверное, стихи повторяют друг друга. Но ведь, кто о чем думает...»
30.10.1985
«...Здесь все нормально. Немножко шумно, но, в общем, жить можно. Вот стихи:
Афганская ночь
Ночь по закоулкам строит рожи.
Бродят тени - постненькие пасынки.
Звезды не мигают настороженно
на прицеле.
На прицеле у опасности.
Слит с плечом моим ремень Калашникова.
Я есть продолжение курка.
А в России моя дочь калачиком
у жены уснула на руках.
А в России ночь живет для любящих,
свежим ветром затыкает щелочки,
лягушатами ныряют звезды в лужицы
на обочинах дорог проселочных.
…....................................................
Чернота оскалилась разрывами,
дернулся суставом отсеченным месяц.
Как ты притворилась поразительно.
Стой!
Ни шагу, ночь!
На месте!
Твои тени неспроста здесь околачиваются,
завернувшись в ветер, будто в рубище.
Слит с плечом моим ремень Калашникова,
чтоб в России ночь жила для любящих.
* * *
Любимая, а мне открылась истина,
что время сдается безнадёжно.
Секунды от него сбегают истово
на тонких и прозрачных ножках.
Что схожи понедельники и пятницы,
впадая в беспамятство разлуки.
Что если Время выдохлось и пятится,
то это значит ближе наши руки.
И что длиннее поцелуй прощальный
прощаний всех и всех разлук.
Что нет на свете горя и печали,
есть ожиданье глаз твоих и губ.
И никогда не вспомнит о смирении
посаженная в клетки клеток кровь,
ведь мы живем в особом измерении,
где властвуют Разлука и Любовь.
…........................................................
Ты спишь сейчас пружиною развернутой,
в которой днем таилась красота.
Разлуке неуютны грудь твоя и бедра.
Ты крепко спи. Я сон тебе послал.
На цыпочках - тебя тревожить жалко,
по комнате прошел мой сон разутый...
Луна болит ладошкою прижатой.
Об этом знают лишь влюбленные в Разлуке.
* * *
Пустыня - воплощенная печаль.
Соль выступает по твоим плечам.
Хрипишь, надсаженная, безголосая.
Мулатка. Старая невольница.
А там, где пристальный арык - сечёной раною,
(а этой раны нет в мире выше)
застыл «афганец» ушною раковиною.
Вот так над телом: «Еще дышит?»
Призывники
Поезд дунул, как на палец обожженный.
Наш маршрут известный и кратчайший.
Попрощались - кто с невестами, кто с женами,
кто с собой вчерашним попрощался.
«Понимаешь, едем!
Понимаешь, едем!
Долгие прощанья на черта нам!»
Сутки высохли в пути недельном,
приняли вагона очертанья.
Только по ночам в распахнутые окна
просятся, отставшие от поезда,
поцелуй прощальный и, немного окая,
«Почему призналась ты мне поздно?»
Просится несказанное: «Мама,
я твой сын. В том счастье и удача...»
Поезд
сбавил
ход
на малый,
а слова те
дальше,
дальше,
дальше.
* * *
«Афганец!»
Спасайтесь, святые!
(Ни облачка в небе, ни тучи.)
Шурупом ввинтился в пустыню,
надавленный дланью могучей.
Внутри его сор, как исподнее
засони, пожаром поднятого.
Он с ним проносится по небу,
сверкая желтыми пятками.
Воистину, небо с землею
смешал своей лапищей смуглой.
Воистину, грех и святое
царит в очистительной смуте.
Сюда, «Афганец», подите.
Шныряйте в клетке из ребер.
Какой беспорядок здесь дикий,
какой порядок здесь робкий.
Сюда, «Афганец», шуруйте.
Подергайте нервы, как вымя...
Я чувствую, как пришурупил
руку мою, но не вымел».
7.11.1985
«...Ей-богу, не знаю, чему больше рад: моей публикации или Вашим стихам. Представьте, за полгода впервые подержать в руках настоящие стихи!.. А мне вот вам ответить нечем. Стихи у меня редки, как в навозе жемчуг... Да, и еще, Иосиф Давидович, не обязательно меня печатать (хотя это приятно, черт возьми!). Итак слишком часто. Уж не из-за того ли, что я здесь служу? Так я ведь ремонтник. Не герой... А вот и верлибр. Теперь я понимаю, почему вы мне советуете писать и свободным стихом. Вот где полнота выражения. Не надо залазить в тесную одёжу рифмы.
* * *
Ворона обронила свое карканье.
Скобой железной оно падает на сердце…
Как долго падает.
Рассвет уж скоро,
а я все жду, когда проколет сердце...
И будет день. И будет это небо.
Я в нем живу - внутри большого глаза.
Но слеп тот глаз.
Я думал: голубое -
цвет нежности. А это цвет обмана.
И я кричу.
Давно.
Хоть только начал.
Себя не слышу,
будто бы родник
течет, журчит, себя не слыша.
Все думают: родник не знает жажды.
О, сколько преклонений помнит он:
сначала жадно пьют,
а после моют ноги.
Кричит родник.
Как пересохло горло.
Я вспомнил дом.
Я позабыл обиды.
Ворона обронила свое карканье.
Оно ей стало, видимо, ненужным.
Когда хотим избавиться от боли -
кусаем локти.
Чаще - ближних.
А мой родник течет в самом себе.
Он не тщеславен.
Он мечтатель…
Полощет ива
голубые
косы.
А глубину его страждущий познает».
13.12.1985
«...У меня все в порядке. Ничего особенного нет (хотя при встрече, наверное, многое рассказать сумею)... Стихи идут редко. Это дома за ночь мог настрочить полдюжины. А тут в некоторые месяцы - ни одного. Придет строчка, «перевариваю» ее по месяцу-полтора. Тупею, видимо. Вся надежда на библиотеку, которая, как ресторан «Башкортостан», все реформируется, улучшается, совершенствуется...
Этюд оттуда
Телеграфный столб,
будто хобот.
Только что он трубит:
боль иль хохот?
Что тебе, Мать-слониха?
Уже ночь,
ты б утихла...
Это взрывы вдали?
Иль песок из-под стоп?
Я спрошу у земли...
Тихо.
Ночь.
Сбитый столб.
Прощание
Ты слышишь:
в слове снег таится нежность.
Касанье влажное ресниц
в его полете.
Лежит Земля,
как женщина-заснеженка,
храня тепло между лопаток лога.
Тебя в ней вижу спящей.
Землю не тревожьте.
Она устала журавлиным клином.
...А утром
небеса протрешь ты,
по льду ударишь.
Жизнь тебя окликнет.
Журавли
Дождь по пустыне сеет,
образует краткие кратеры.
А по небу,
по струнам,
по сердцу
курлычут кураи крылатые.
Родные!
С севера!
С севера!
Ах, как вас ветрами рассеяло,
морщинкой по лику небесному.
Вы тоже простились с Россиею.
Но в ночь, улетая из вечера,
собрались в знакомую стаю.
Желанный мой наконечник
так сладко сердце пронзает.
Не наша песня
И ночь придет.
И будет с ней
твоя тоска с печалью.
Но опомнись:
по-прежнему рожденьем
пахнет снег,
хоть это и не наша полночь.
И тело обнаженное зимы
округло и податливо лежит,
и кто-то любит.
Пусть не мы.
Но в мире стало меньше лжи.
И кто-то плачет.
От счастья иль обиды,
что ночь -
уже отрезанный ломоть.
Но слезы для того,
чтоб дальше видеть.
Поплачь и ты,
как я иду домой.
* * *
Разглядеть бы сквозь воду мутную
(взвесь часов и дней бы рассеялась),
как приду я к тебе -
утренней,
обниму тебя -
предрассветную.
А сейчас нас с тобою нету.
Мы с тобою - вчера.
Вчера.
Ты поднимешь глаза к небу.
Небо видит -
земля черна.
Я дотронусь рукою до деревца,
сожму крепко:
к голому - голое -
сбросит листья,
будто разденется:
беспощадный ветер.
Как холодно.
Каплет дождь.
На дождинку - по нерву.
Нервный дождь песок прожигает.
Нас с тобою
сейчас
нету!
Растворились в дожде ожиданья.
Но к друг другу
сочимся отчаянно,
где-то рядом течем.
Впасть не можем.
Это наше Вчера не кончается.
В нем сегодня сокрыто,
как в ножнах.
* * *
Я души еще мало выплакал,
но спою о тебе, Россия.
Ты меня у безвременья выкупила
голубым колокольцем росинок.
Это только в России до свету,
чиркнув спичкою, будто блесной,
гениальным и древним свитком
зажигают печь - берестой.
Всем поможет.
Стихами и силою,
даже если в ответ видит нож.
Начинается там Россия,
где кончаются злоба и ночь.
Это только Россия способна
кровь свою пустить для пустыни...
Трет глаза ребенок спросонья:
«Небо красное.
Его укусили?»
Передавайте поклон от меня Вашей семье, Вилю Гумерову! Помню, как он один раз меня распекал в редакции, что даже не понравился. Потом изменил свое мнение. Жаль, что мало его знаю. По-моему, он хороший человек».
Стихи Александра БАННИКОВА
Продолжение следует…
ПРЕДЫДУЩИЕ ЧАСТИ
Красная, кровавая строка. Часть первая
Автор:Иосиф ГАЛЬПЕРИН
«...Служу я в Афганистане. В танковом полку. Бывает по-всякому... Насчет войны - здесь спокойнее, чем во многих местах... Боюсь, как бы мой детский лепет совсем не оборвался. Ведь для этого надо читать, писать, хотя бы думать... Вот мои стишки за 5 месяцев.
* * *
Дочь моя, ты под березой
снята фотографом заезжим...
Мы после с вами разберемся,
где смех, где слезы, где надежда.
Но только знаю, что отныне
боль проглочу и слюни розовые -
бессильно горе, не отнимет
любовь мою, что под березой.
И если счастье ляжет прорубью,
когда все вроде несерьезно,
я отойду, я лишь попробую,
судьба моя, что под березой.
Неуязвимей нет солдата,
а жизнь нужна - бери, безносая,
с тобою щедр я, как Создатель.
Вторая жизнь есть под березою.
* * *
Меж нами пустыня секунд.
Песчинки лица секут.
Если из глаз просочится
твоя слеза - потечет
в Шинданд, чтобы песчинка
в мой не попала зрачок.
Если кружку с водой
рука не сумела сдержать -
ты утолила глотком
меня в полуденный жар.
И не хватит песку
рассечь любимые очи...
Наша пустыня секунд
тает в ладонях дочери.
* * *
Большому кораблю - большое плаванье.
Большой любви - большие испытания...
Я вспоминаю, как ты горько плакала,
моею болью до бессилья испитая.
Был болен день тогда желтушной вербою
и зеркало свое кривило личико.
Не угадать, что будет. Только верую -
разлука вылечит любовь. Разлука вылечит.
Пусть стали дни темнее, стали тише.
Бездарнее, как давняя привычка -
любовь в разлуке так спасенье ищет.
Любовь в разлуке всех разлук превыше.
* * *
К земле родной, что не сказать
до забытья, до слез прижаться.
Родник зацеловать - глаза в глаза.
Мир полон пчел, любви и жатвы.
И перейти, как в детстве, поле,
осоты сотнями круша...
Святой тоской по дому болен.
Пусть ей очистится душа.
Сердце Матросова
Когда я увидел поле
и дзоты, травой заросшие,
мне показалось - я понял
сердце Матросова.
Когда рассветную синь
спалил пулеметный огонь,
он понял: себя спасти -
это спасти собой.
Но пули пылью осели,
гранаты впустую рвались...
Взорвать свое сердце -
это, поистине, риск.
Сердце стучало чаще,
и дзот захлебнулся в агонии...
Не путай риск и отчаянье.
У риска сухие ладони.
* * *
Эти горы, как шея буйвола,
в жирных складках, до блеска вычищенные.
А над ними - ветрища буйные -
бычий дух, мясниками выпущенный.
И рыжайшие эти метели
проникают до сердца, до клетки.
Если есть на свете материя,
то она - песок этот клейкий...
Ночь упала печной заслонкой.
Руку вытянул - в саже испачкался.
Эй, пустыня, что жалобно стонешь?
Красоте приходишься падчерицей.
Стонешь ты от женского страха,
увидав, как шевелится серый.
Это бык встает, шеей встряхивает,
и глядит с тоскою на север.
* * *
Я загадаю на звезду Полярную.
Она живет над нашею поляною.
За тыщи верст в ней отражение
моей любимой самой женщины.
Она сейчас расчесывает волосы,
с лицом крестьянки из далекой волости,
с войны, ей непонятной, мужа ждущая...
Горит звезда Полярная и жгучая.
Горит звезда Полярная, загаданная,
и луч - рукой из рукава закатанного -
дотронулся до лба моей дочурки:
здорова ли? А спит как чутко...
Любимая, с тобою мы полярны,
но тянется душа к душе краями раны.
Что сводит твои губы: крик иль кашель?
Сожми их крепче в шрамик встречи нашей.
* * *
Здесь Ковш подвешен вверх тормашками
и из него течет ночное небо.
Вы, усыпив пораньше Машеньку,
звезду поймайте в штору-невод.
Пусть это небо будет ваше.
Отдайте свои мысли небесам.
Суровой ниткою звезды упавшей
моя душа пришита к вам.
Наверное, стихи повторяют друг друга. Но ведь, кто о чем думает...»
30.10.1985
«...Здесь все нормально. Немножко шумно, но, в общем, жить можно. Вот стихи:
Афганская ночь
Ночь по закоулкам строит рожи.
Бродят тени - постненькие пасынки.
Звезды не мигают настороженно
на прицеле.
На прицеле у опасности.
Слит с плечом моим ремень Калашникова.
Я есть продолжение курка.
А в России моя дочь калачиком
у жены уснула на руках.
А в России ночь живет для любящих,
свежим ветром затыкает щелочки,
лягушатами ныряют звезды в лужицы
на обочинах дорог проселочных.
…....................................................
Чернота оскалилась разрывами,
дернулся суставом отсеченным месяц.
Как ты притворилась поразительно.
Стой!
Ни шагу, ночь!
На месте!
Твои тени неспроста здесь околачиваются,
завернувшись в ветер, будто в рубище.
Слит с плечом моим ремень Калашникова,
чтоб в России ночь жила для любящих.
* * *
Любимая, а мне открылась истина,
что время сдается безнадёжно.
Секунды от него сбегают истово
на тонких и прозрачных ножках.
Что схожи понедельники и пятницы,
впадая в беспамятство разлуки.
Что если Время выдохлось и пятится,
то это значит ближе наши руки.
И что длиннее поцелуй прощальный
прощаний всех и всех разлук.
Что нет на свете горя и печали,
есть ожиданье глаз твоих и губ.
И никогда не вспомнит о смирении
посаженная в клетки клеток кровь,
ведь мы живем в особом измерении,
где властвуют Разлука и Любовь.
…........................................................
Ты спишь сейчас пружиною развернутой,
в которой днем таилась красота.
Разлуке неуютны грудь твоя и бедра.
Ты крепко спи. Я сон тебе послал.
На цыпочках - тебя тревожить жалко,
по комнате прошел мой сон разутый...
Луна болит ладошкою прижатой.
Об этом знают лишь влюбленные в Разлуке.
* * *
Пустыня - воплощенная печаль.
Соль выступает по твоим плечам.
Хрипишь, надсаженная, безголосая.
Мулатка. Старая невольница.
А там, где пристальный арык - сечёной раною,
(а этой раны нет в мире выше)
застыл «афганец» ушною раковиною.
Вот так над телом: «Еще дышит?»
Призывники
Поезд дунул, как на палец обожженный.
Наш маршрут известный и кратчайший.
Попрощались - кто с невестами, кто с женами,
кто с собой вчерашним попрощался.
«Понимаешь, едем!
Понимаешь, едем!
Долгие прощанья на черта нам!»
Сутки высохли в пути недельном,
приняли вагона очертанья.
Только по ночам в распахнутые окна
просятся, отставшие от поезда,
поцелуй прощальный и, немного окая,
«Почему призналась ты мне поздно?»
Просится несказанное: «Мама,
я твой сын. В том счастье и удача...»
Поезд
сбавил
ход
на малый,
а слова те
дальше,
дальше,
дальше.
* * *
«Афганец!»
Спасайтесь, святые!
(Ни облачка в небе, ни тучи.)
Шурупом ввинтился в пустыню,
надавленный дланью могучей.
Внутри его сор, как исподнее
засони, пожаром поднятого.
Он с ним проносится по небу,
сверкая желтыми пятками.
Воистину, небо с землею
смешал своей лапищей смуглой.
Воистину, грех и святое
царит в очистительной смуте.
Сюда, «Афганец», подите.
Шныряйте в клетке из ребер.
Какой беспорядок здесь дикий,
какой порядок здесь робкий.
Сюда, «Афганец», шуруйте.
Подергайте нервы, как вымя...
Я чувствую, как пришурупил
руку мою, но не вымел».
7.11.1985
«...Ей-богу, не знаю, чему больше рад: моей публикации или Вашим стихам. Представьте, за полгода впервые подержать в руках настоящие стихи!.. А мне вот вам ответить нечем. Стихи у меня редки, как в навозе жемчуг... Да, и еще, Иосиф Давидович, не обязательно меня печатать (хотя это приятно, черт возьми!). Итак слишком часто. Уж не из-за того ли, что я здесь служу? Так я ведь ремонтник. Не герой... А вот и верлибр. Теперь я понимаю, почему вы мне советуете писать и свободным стихом. Вот где полнота выражения. Не надо залазить в тесную одёжу рифмы.
* * *
Ворона обронила свое карканье.
Скобой железной оно падает на сердце…
Как долго падает.
Рассвет уж скоро,
а я все жду, когда проколет сердце...
И будет день. И будет это небо.
Я в нем живу - внутри большого глаза.
Но слеп тот глаз.
Я думал: голубое -
цвет нежности. А это цвет обмана.
И я кричу.
Давно.
Хоть только начал.
Себя не слышу,
будто бы родник
течет, журчит, себя не слыша.
Все думают: родник не знает жажды.
О, сколько преклонений помнит он:
сначала жадно пьют,
а после моют ноги.
Кричит родник.
Как пересохло горло.
Я вспомнил дом.
Я позабыл обиды.
Ворона обронила свое карканье.
Оно ей стало, видимо, ненужным.
Когда хотим избавиться от боли -
кусаем локти.
Чаще - ближних.
А мой родник течет в самом себе.
Он не тщеславен.
Он мечтатель…
Полощет ива
голубые
косы.
А глубину его страждущий познает».
13.12.1985
«...У меня все в порядке. Ничего особенного нет (хотя при встрече, наверное, многое рассказать сумею)... Стихи идут редко. Это дома за ночь мог настрочить полдюжины. А тут в некоторые месяцы - ни одного. Придет строчка, «перевариваю» ее по месяцу-полтора. Тупею, видимо. Вся надежда на библиотеку, которая, как ресторан «Башкортостан», все реформируется, улучшается, совершенствуется...
Этюд оттуда
Телеграфный столб,
будто хобот.
Только что он трубит:
боль иль хохот?
Что тебе, Мать-слониха?
Уже ночь,
ты б утихла...
Это взрывы вдали?
Иль песок из-под стоп?
Я спрошу у земли...
Тихо.
Ночь.
Сбитый столб.
Прощание
Ты слышишь:
в слове снег таится нежность.
Касанье влажное ресниц
в его полете.
Лежит Земля,
как женщина-заснеженка,
храня тепло между лопаток лога.
Тебя в ней вижу спящей.
Землю не тревожьте.
Она устала журавлиным клином.
...А утром
небеса протрешь ты,
по льду ударишь.
Жизнь тебя окликнет.
Журавли
Дождь по пустыне сеет,
образует краткие кратеры.
А по небу,
по струнам,
по сердцу
курлычут кураи крылатые.
Родные!
С севера!
С севера!
Ах, как вас ветрами рассеяло,
морщинкой по лику небесному.
Вы тоже простились с Россиею.
Но в ночь, улетая из вечера,
собрались в знакомую стаю.
Желанный мой наконечник
так сладко сердце пронзает.
Не наша песня
И ночь придет.
И будет с ней
твоя тоска с печалью.
Но опомнись:
по-прежнему рожденьем
пахнет снег,
хоть это и не наша полночь.
И тело обнаженное зимы
округло и податливо лежит,
и кто-то любит.
Пусть не мы.
Но в мире стало меньше лжи.
И кто-то плачет.
От счастья иль обиды,
что ночь -
уже отрезанный ломоть.
Но слезы для того,
чтоб дальше видеть.
Поплачь и ты,
как я иду домой.
* * *
Разглядеть бы сквозь воду мутную
(взвесь часов и дней бы рассеялась),
как приду я к тебе -
утренней,
обниму тебя -
предрассветную.
А сейчас нас с тобою нету.
Мы с тобою - вчера.
Вчера.
Ты поднимешь глаза к небу.
Небо видит -
земля черна.
Я дотронусь рукою до деревца,
сожму крепко:
к голому - голое -
сбросит листья,
будто разденется:
беспощадный ветер.
Как холодно.
Каплет дождь.
На дождинку - по нерву.
Нервный дождь песок прожигает.
Нас с тобою
сейчас
нету!
Растворились в дожде ожиданья.
Но к друг другу
сочимся отчаянно,
где-то рядом течем.
Впасть не можем.
Это наше Вчера не кончается.
В нем сегодня сокрыто,
как в ножнах.
* * *
Я души еще мало выплакал,
но спою о тебе, Россия.
Ты меня у безвременья выкупила
голубым колокольцем росинок.
Это только в России до свету,
чиркнув спичкою, будто блесной,
гениальным и древним свитком
зажигают печь - берестой.
Всем поможет.
Стихами и силою,
даже если в ответ видит нож.
Начинается там Россия,
где кончаются злоба и ночь.
Это только Россия способна
кровь свою пустить для пустыни...
Трет глаза ребенок спросонья:
«Небо красное.
Его укусили?»
Передавайте поклон от меня Вашей семье, Вилю Гумерову! Помню, как он один раз меня распекал в редакции, что даже не понравился. Потом изменил свое мнение. Жаль, что мало его знаю. По-моему, он хороший человек».
Стихи Александра БАННИКОВА
Продолжение следует…
ПРЕДЫДУЩИЕ ЧАСТИ
Красная, кровавая строка. Часть первая
Автор:Иосиф ГАЛЬПЕРИН