Cahiers vagabondes
Париж научает меня общаться с пространством, вести с ним молчаливый диалог.
Мне всегда хотелось общаться с людьми, причем с такими, которые были бы непременно очень близки, каких на всю жизнь находишь, дай Бог, по пальцам одной руки. Известный среди новых эмигрантов, оказываетя, симптом: в какой-то момент тебе просто становится страшно. Ты боишься не чего-то конкретного, а просто пребываешь в состоянии постоянной затаившейся напуганности, как в детстве - внутреннего и негасимого любопытства. Приходит это состояние от молчания. Когда проходит неделя, другая, и ты вдруг понимаешь, что говоришь только с продавцами, консьержем или произносишь фразу "а вы сейчас выходите?" в общественном транспорте. Поначалу ты еще пишешь письма. Но потом писать становится некому.
Исчезли долгие разговоры с друзьями, которые всегда как-то принимались for granted. Исчезли неуютные московские просторы, задувающие и вытесняющие собеседников в ближайший "Кофе Хауз". Исчзели вдруг разом все кропоткинские переулки, со всею их большой и личной историей (которая, когда она свершалась, разумеется, как "история" не расценивалась). Исчезли дружеские научные конференции с их кулуарными экивоками и своеобразным пин-понгом всяческими научными "трендами". Исчезла даже такая простая вещь, как телефон, который звонит.
Но человек существо, обладающее способностью компенсировать одну данную невозможность другой новой возможностью. Так, незрячий начинает несравнимо тоньше слышать, а однорукий виртуозно владеть всем телом с его двигательными способностями.
Я же в какой-то момент заметила, что существует очень много других каналов коммуникации. С тех пор мне не одиноко. Город говорит с тобой, и это потрясающий собеседник. Я часто стою, положив на поручень какого-нибудь моста словно окаменевшие в кожаных перчатках ладони, и мне нравится наблюдать пересечение далеких линий. Мне нравится ощущать гравитацию - как пространство меняет форму в зависимости от скорости и тракетории твоего по нему перемещения. Такие простые места - как, например, мост к острову Сен-Луи - места, которые ты узнаешь первыми и знаешь снова и снова в каждый приезд, - они обладают потрясающей динамикой. Мост Сен-Луи, если встать посередине, представляет собой ту самую точку зрения, с которой написан вот этот фрагмент Гентского алтаря (фото sergius_caesar ). Ну, то есть это мне пришло в голову - что пространство там изображено с позиции не зрителя (и поэтому там и не может быть никаких ренессансных законов перспективы и трехмерности), а того, кто на картине не изображен и присутсвует в ней своей точкой зрения, которая творит мир, и это Творец. Некая абсолютная точка гравитации, задающая пространство во всех направлениях. Так вот, когда стоишь на этом мосту и если поворачиваться и поочередно смотреть то в сторну Иль-де-ля-Сите, то в сторону Сен-Луи, то линии набережных, контур крыш и уровень неба оказываются расположены по такой же "неправильной" с точки зрения закона перспективы структуры. Я не знаю, как это доказать (и, возможно, это совершенная чушь). Это просто в какой-то момент пришло в голову и что-то прояснило для меня у Ван Эйка.
И неслучайно это был месседж о живописи. Здесь ее так много, что она становится способом мышления. Не очень, кажется, котиующийся среди туристов музей Carnavalet (музей истории Парижа), занимающий особняк работы Франсуа Мансара с его типичными ренессансными устремлениями, содержит большое количество работ художников второго, третьего и далее рядов - XVIII-XX вв. Для меня это стало открытием, которое, возможно, для многих является прописной истиной: великие художники - часть орнамента, который составляют эти тонны полотен, никем не виденных и незапечетленных камерой японского туриста. (Недавно прочла одного автора, который с сожалением говорил о ставших частью туристической индустрии музеях, раньше интересовавших только знатоков. На Беллини, Делла Франческа, Боттиччели смотрят так много, что эти имена, пишет он, должны были уже стать чем-то навроде имен рок-звезд, но этого не происходит, потому что глядя на них, среднестатистический турист их не видит вовсе).
В продолжение этой мысли я сегодня побывала на семинаре в Эколь Нормаль, посвященном истории авангарда в живописи. Лекцию читала Béatrice Joyeux-Prunel, автор очень информационно насыщенной и довольно объемной книги на эту тему "Les Avant-gardes artistiques. Une histoire transnationale. 1848-1918". Она, в течение двух с половиной часов, показывала, как несправедливы устоявшиеся фразы типа "они пришли после импрессионистов", как будто, говорит, между импрессионистами и авангаром живопись просто перестала существовать. И действительно, для меня она не существовала. Весь кусок музея Орсэ, содержащий туманные и повергающие меня в невыносимую скуку картины символистов, этот кусок, который я каждый раз с зудящим чувством нестерпимости просто обходила стороной, вдруг появился на горизонте моего сознания. Вот так, раз и появился - одним снежным (а сегодня и правда шел снег!) утром на 45, rue d'Ulm. Это, кстати, еще одна невероятная сторона коммуникации, предоставляемая здесь: ты просто пишешь совершенно любому автору любой книги и он обязательно отвечает - мол, разумеется, можете ходить на мои лекции (хотя на сайте, что и насторожило, написано, что посторонним нельзя, - все-таки Эколь Нормаль - это то, что может продаваться, вроде Школы Лувра или Beaux-Arts, на которые никаких денег не хватит, - что лекции эти только для студентов, что количество мест ограничено и т.д.). Студентов (магистры-искусствоведы) было человек 15. Они все имели замученный вид, кутались в шарфы и молчали на вопрос о том, кто такой Морозов и Щукин. (Я не без удовольствия вспомнила, что они - больше не я. Ведь все попытки ходить на истфак МГУ на лекции по истории искусства кончались тем, что еще не прочтен весь список по зарубежке и...).
Еще одна сторона коммуникации - книгопроавцы. Постепенно свои, закадычные книгопродавцы появляжтся в самых разных уголках города. Один находит первое издание Надежды Мандельштам, другой - последнее Якобсона. Отдельные отношения выстраиваются с небезызвестным книжным "Шекспир и Ко", что напротив Нотр-Дама. Там научных книг, можно сказать, нет. Но зато есть возможность получить из Англии все что угодно в недельный срок. Так у меня появились две толстые американские книги - одна по истории филологии как науки (Philology, James Turner), другая - совсем уже не молодая и не отдающая последними всплесками моды а ля Джерри Фодор книга других когнитивистов - Лакоффа и Джонсона, Philosophy in the flesh. The embodied mind and its challenge to western thought. Я их читаю в сомнительном кафе не менее, а еще даже более сомнительного 19-го округа, пока жду занятий по йоге. Впрочем, кафе уже стало "своим". Там всегда за барной стойкой сидит грузный в летнего цвета джинсах человек, как из американского фильма про Калифорнию, его все принимают за клиента, но он на самом деле хозяин. Он заботливо откладывает в сторону собеседника в смартфоне и спрашивает: "Чего желаете?". Потом за считанные секунды изготовляет любой напиток, помещает его перед тобой и возвращается в телефон. Приблизительно в 18:05 он встает и гасит часть верхнего освещения, включая, напротив, красные лампочки. В качестве извинения он всегда пожимает плечами, глядя на меня, читающую, но, мол, так надо... Я еще продолжаю читать примерно до 18:09, после чего предпочитаю рассматривать, как меняются цвета за окном, в котором отражаются красные лампочки.
И в эти моменты очень трудно поверить, что утром надо вернуться в офис, где все, что бы ты ни делал, будет завизировано грифом "ой, это совсем не то, что надо", а потом спросят: - Неужели Вы не можете представить, какая именно информация будет мне полезна? Если я прошу Вас найти все к съезду отельщиков, мне совсем не нужно знать, что..., а напротив...Что, непонятно?
Вы знаете - нет. Мне и правда совсем ничего не понятно, и понятней не становится, хотя я уже составила классификацию отелей, отельных брендов и сетей, запомнила, в каком месяце Марриотт купил Старвуд, прочла две магистерские диссертации о последних направлениях отельной инстустрии, увлеклась философией экотуризма (и поэтому узнала, как производятся расчеты необходимого уровня энергопотребления и составляется цепь питания из местных продуктов)... Но по-прежнему я совершенно неуместное инопланетное существо, то ли с ослиными ушами, то ли с овечьей мордой.
Словом, если чего-то Париж и не в силах мне разъяснить, так это бизнеса. Но так мой Париж ведь и не про это.
Мне всегда хотелось общаться с людьми, причем с такими, которые были бы непременно очень близки, каких на всю жизнь находишь, дай Бог, по пальцам одной руки. Известный среди новых эмигрантов, оказываетя, симптом: в какой-то момент тебе просто становится страшно. Ты боишься не чего-то конкретного, а просто пребываешь в состоянии постоянной затаившейся напуганности, как в детстве - внутреннего и негасимого любопытства. Приходит это состояние от молчания. Когда проходит неделя, другая, и ты вдруг понимаешь, что говоришь только с продавцами, консьержем или произносишь фразу "а вы сейчас выходите?" в общественном транспорте. Поначалу ты еще пишешь письма. Но потом писать становится некому.
Исчезли долгие разговоры с друзьями, которые всегда как-то принимались for granted. Исчезли неуютные московские просторы, задувающие и вытесняющие собеседников в ближайший "Кофе Хауз". Исчзели вдруг разом все кропоткинские переулки, со всею их большой и личной историей (которая, когда она свершалась, разумеется, как "история" не расценивалась). Исчезли дружеские научные конференции с их кулуарными экивоками и своеобразным пин-понгом всяческими научными "трендами". Исчезла даже такая простая вещь, как телефон, который звонит.
Но человек существо, обладающее способностью компенсировать одну данную невозможность другой новой возможностью. Так, незрячий начинает несравнимо тоньше слышать, а однорукий виртуозно владеть всем телом с его двигательными способностями.
Я же в какой-то момент заметила, что существует очень много других каналов коммуникации. С тех пор мне не одиноко. Город говорит с тобой, и это потрясающий собеседник. Я часто стою, положив на поручень какого-нибудь моста словно окаменевшие в кожаных перчатках ладони, и мне нравится наблюдать пересечение далеких линий. Мне нравится ощущать гравитацию - как пространство меняет форму в зависимости от скорости и тракетории твоего по нему перемещения. Такие простые места - как, например, мост к острову Сен-Луи - места, которые ты узнаешь первыми и знаешь снова и снова в каждый приезд, - они обладают потрясающей динамикой. Мост Сен-Луи, если встать посередине, представляет собой ту самую точку зрения, с которой написан вот этот фрагмент Гентского алтаря (фото sergius_caesar ). Ну, то есть это мне пришло в голову - что пространство там изображено с позиции не зрителя (и поэтому там и не может быть никаких ренессансных законов перспективы и трехмерности), а того, кто на картине не изображен и присутсвует в ней своей точкой зрения, которая творит мир, и это Творец. Некая абсолютная точка гравитации, задающая пространство во всех направлениях. Так вот, когда стоишь на этом мосту и если поворачиваться и поочередно смотреть то в сторну Иль-де-ля-Сите, то в сторону Сен-Луи, то линии набережных, контур крыш и уровень неба оказываются расположены по такой же "неправильной" с точки зрения закона перспективы структуры. Я не знаю, как это доказать (и, возможно, это совершенная чушь). Это просто в какой-то момент пришло в голову и что-то прояснило для меня у Ван Эйка.
И неслучайно это был месседж о живописи. Здесь ее так много, что она становится способом мышления. Не очень, кажется, котиующийся среди туристов музей Carnavalet (музей истории Парижа), занимающий особняк работы Франсуа Мансара с его типичными ренессансными устремлениями, содержит большое количество работ художников второго, третьего и далее рядов - XVIII-XX вв. Для меня это стало открытием, которое, возможно, для многих является прописной истиной: великие художники - часть орнамента, который составляют эти тонны полотен, никем не виденных и незапечетленных камерой японского туриста. (Недавно прочла одного автора, который с сожалением говорил о ставших частью туристической индустрии музеях, раньше интересовавших только знатоков. На Беллини, Делла Франческа, Боттиччели смотрят так много, что эти имена, пишет он, должны были уже стать чем-то навроде имен рок-звезд, но этого не происходит, потому что глядя на них, среднестатистический турист их не видит вовсе).
В продолжение этой мысли я сегодня побывала на семинаре в Эколь Нормаль, посвященном истории авангарда в живописи. Лекцию читала Béatrice Joyeux-Prunel, автор очень информационно насыщенной и довольно объемной книги на эту тему "Les Avant-gardes artistiques. Une histoire transnationale. 1848-1918". Она, в течение двух с половиной часов, показывала, как несправедливы устоявшиеся фразы типа "они пришли после импрессионистов", как будто, говорит, между импрессионистами и авангаром живопись просто перестала существовать. И действительно, для меня она не существовала. Весь кусок музея Орсэ, содержащий туманные и повергающие меня в невыносимую скуку картины символистов, этот кусок, который я каждый раз с зудящим чувством нестерпимости просто обходила стороной, вдруг появился на горизонте моего сознания. Вот так, раз и появился - одним снежным (а сегодня и правда шел снег!) утром на 45, rue d'Ulm. Это, кстати, еще одна невероятная сторона коммуникации, предоставляемая здесь: ты просто пишешь совершенно любому автору любой книги и он обязательно отвечает - мол, разумеется, можете ходить на мои лекции (хотя на сайте, что и насторожило, написано, что посторонним нельзя, - все-таки Эколь Нормаль - это то, что может продаваться, вроде Школы Лувра или Beaux-Arts, на которые никаких денег не хватит, - что лекции эти только для студентов, что количество мест ограничено и т.д.). Студентов (магистры-искусствоведы) было человек 15. Они все имели замученный вид, кутались в шарфы и молчали на вопрос о том, кто такой Морозов и Щукин. (Я не без удовольствия вспомнила, что они - больше не я. Ведь все попытки ходить на истфак МГУ на лекции по истории искусства кончались тем, что еще не прочтен весь список по зарубежке и...).
Еще одна сторона коммуникации - книгопроавцы. Постепенно свои, закадычные книгопродавцы появляжтся в самых разных уголках города. Один находит первое издание Надежды Мандельштам, другой - последнее Якобсона. Отдельные отношения выстраиваются с небезызвестным книжным "Шекспир и Ко", что напротив Нотр-Дама. Там научных книг, можно сказать, нет. Но зато есть возможность получить из Англии все что угодно в недельный срок. Так у меня появились две толстые американские книги - одна по истории филологии как науки (Philology, James Turner), другая - совсем уже не молодая и не отдающая последними всплесками моды а ля Джерри Фодор книга других когнитивистов - Лакоффа и Джонсона, Philosophy in the flesh. The embodied mind and its challenge to western thought. Я их читаю в сомнительном кафе не менее, а еще даже более сомнительного 19-го округа, пока жду занятий по йоге. Впрочем, кафе уже стало "своим". Там всегда за барной стойкой сидит грузный в летнего цвета джинсах человек, как из американского фильма про Калифорнию, его все принимают за клиента, но он на самом деле хозяин. Он заботливо откладывает в сторону собеседника в смартфоне и спрашивает: "Чего желаете?". Потом за считанные секунды изготовляет любой напиток, помещает его перед тобой и возвращается в телефон. Приблизительно в 18:05 он встает и гасит часть верхнего освещения, включая, напротив, красные лампочки. В качестве извинения он всегда пожимает плечами, глядя на меня, читающую, но, мол, так надо... Я еще продолжаю читать примерно до 18:09, после чего предпочитаю рассматривать, как меняются цвета за окном, в котором отражаются красные лампочки.
И в эти моменты очень трудно поверить, что утром надо вернуться в офис, где все, что бы ты ни делал, будет завизировано грифом "ой, это совсем не то, что надо", а потом спросят: - Неужели Вы не можете представить, какая именно информация будет мне полезна? Если я прошу Вас найти все к съезду отельщиков, мне совсем не нужно знать, что..., а напротив...Что, непонятно?
Вы знаете - нет. Мне и правда совсем ничего не понятно, и понятней не становится, хотя я уже составила классификацию отелей, отельных брендов и сетей, запомнила, в каком месяце Марриотт купил Старвуд, прочла две магистерские диссертации о последних направлениях отельной инстустрии, увлеклась философией экотуризма (и поэтому узнала, как производятся расчеты необходимого уровня энергопотребления и составляется цепь питания из местных продуктов)... Но по-прежнему я совершенно неуместное инопланетное существо, то ли с ослиными ушами, то ли с овечьей мордой.
Словом, если чего-то Париж и не в силах мне разъяснить, так это бизнеса. Но так мой Париж ведь и не про это.