Змееносец. Глава 2.
Детство у меня было. Но какое - кто ж его знает. Тогда мне казалось, что нет меня несчастней, а сейчас я думаю, что было не хуже, чем у других. А у кого родственники ангелы? Вот то-то.
Папаня мой - типичный неудачник. Он долбил оболтусам-петеушникам историю, а помимо этого тихо сидел в архивах нашего городка и все составлял какие-то Хроники Логового Мяста. Так называлась раньше Столовая гора у речки Нагайки. Мы с ребятами бегали на Стол играть, а потом - и портвешок пить. Нехорошее местечко. По ночам на горе светили странные огни, и стоны раздавались замогильные. Мы-то знали - это души бедолаг, сожранных драконом, лежащим под горой, светятся и плачут. Столовая гора, в смысле - драконова столовая. Неизвестно было, спит ли дракон по ночам, и мы бегали там только днём. Я папане говорил, да он отмахивался, не слушал меня, всё пытался докопаться до геоаномалии или какого-то капища, пыль глотал в библиотеках. И кончил плохо - умер от инфаркта в 47 лет. Незадолго до смерти вызвал меня для беседы, как чувствовал. Я привёз ему деньжат, но оказалось потом, он их не тронул - на них и схоронили. А говорил отец о преемстве поколений. Как я понял, он хотел, чтобы я продолжал его Хроники. Всё твердил, что это важно - и для меня, и для жизни. Ну, я сразу отказался. Не хватало ещё мне пылиться в этих архивах. Отец вон надышался и помер до срока. Нашли его в постели уж холодным. Соседи говорили, как-то странно держал он правую руку - как козу детям делают. В гробу было видно, какой он бедный и маленький. Мать на похороны не поехала, была не в состоянии. Провожали отца мы с подругой детства Геттой, да две плаксивых соседки. Так и забылся архивариус навеки, и Хроники его быльем поросли.
Мамашка моя была другого теста. Закончила торговый техникум, пошла по той же части. С отцом познакомились, проводились, а потом уж и я должен был появиться. Батя, как честный человек, сразу женился на девушке. Но о любви там речи не было, слишком разные они. Мать его жалела, обихаживала, работала, как лошадь, меня поднимала, потому как батя пропадал в своей пыли допоздна. А потом случилась беда. Ревизия выявила недостачу. Не знаю, насколько мать была виновата - наверное, как одна из многих, - но села именно она. Поговаривали, что в своё время она отказала директору в известных утехах, и он её подставил. Как бы то ни было, она отсидела года 2. Вроде и недолго, но, выйдя, осталась без работы. Отец пытался её утешать, но шла перестройка, денег не было. Мать стала пить, и нашлись утешители покрепче и с деньгами. Последние годы она редко появлялась дома, жила на стороне. Отец стал приходил раньше, пытался меня воспитывать, но получалось плохо, потому как лет мне стукнуло уже 17, и поезд ушёл.
Из-за родителей я и сбежал. Поехал поступать и, как ни странно, поступил. В Бауманский. И после первой же сессии был отчислен. Возвращаться домой ломало, я остался. Вначале - в общаге на птичьих правах, зарабатывал поденщиной и оттачивал своё основное ремесло. Через пару лет вышибли из почти бесплатной комнаты, но я к тому времени скопил маленький капиталец, вышел на вольные хлеба и не прогадал. А под столицей поселился больше из стратегических соображений и любви к свежему воздуху, чем из экономии.
Но сейчас - не о том, а о том, как впервые я был наказан за слюнтяйство. В далекие школьные дни, в почти безоблачном 7-м классе. С тех пор руки мои не дрожат…
Я был тогда влюблен в ту самую Гетку. Училась она из рук вон, но была надежным другом во всяких проказах, никогда не продавала и не жаловалась никому на нас, мальчишек. И я старался всячески, чтобы ей угодить. Денег у меня почти никогда не бывало, и потому я частенько выклеивал ей разные картинки на темы нашей любимой книги "Три мушкетера". Разумеется, вместо уроков.
С исчезновением матери, я стал предоставлен самому себе. Отец работал, оставляя меня на продленке, но всё равно ходил я домой один и ждал отца ещё часов до 8-9-ти. Как-то в тёмном переулке встретил тёмную компанию, хотел прошмыгнуть, но услышал:
- Эй, Гога, подойди, не бойся.
Я пригляделся и увидел Кику-соплю из "Б" класса. Звали его Кира Соплохвостов, но наши все бешек дразнили и его особенно. Я не очень им досаждал, потому что Гетка этого не любила, и смело подошёл:
- А я и не боюсь,- и огляделся.
Рядом с Кикой стояли двое пацанов поменьше, оказались из Слободки, и тощий длинный подросток в кепке и с заметным белым кашне на шее. Кика обратился к нему:
- Струй, он правильный парень. Смелый, ловкий, самостоятельный.
Струй посмотрел на меня, сказал:
- Самостоятельный, говоришь? Неуж-то к мамке не побежит, если что?
- Нету у меня мамки, - буркнул я.- Пока нету. А к папке не побегу, - и собрался идти дальше.
Кика переменился в лице, закричал:
- Струй, ну что ты. Я же тебе сказал, что ты не веришь? - обнял меня за плечи. - Гога, ты молодец. Не бойся, я тебе всегда помогу против них, дураков.
Я никак ещё не успел сообразить, кого мне не бояться, а длинный сделал шаг, протянул руку и сказал:
- Прости, мужик, ошибся я. А друг твой меня поправил, молодец. Сидор меня зовут. На конфетку, - и протянул мне шоколадную "Красную Шапочку". Я тогда ещё подумал, что волк, наверное, тоже Красной Шапочке конфеты давал, но ничего, взял, съел. Хотел уже дальше идти, как этот Сидор и говорит:
- Ты не куришь?
- Нет.
- И хорошо. У нас нельзя курить и пить нельзя. Хочешь к нам в компанию?
- К кому это - вам?
И тут Кика гордо заявил:
- В наш Клуб Джентельменов со Слободки! - и кивнул себе на грудь. Я увидел, что вся мелкота в подражание Струю была повязана шарфами - кто как. У одного, как галстук пионерский, у другого - будто бинт на шее.
- А что вы такого делаете в вашем клубе?- спросил я.
И тогда Сидор строго посмотрел мне в глаза и сказал тихо, но внятно:
- Рискуем х...м.
С течением времени я узнал тонкости воровского ремесла. И понял, что кашне-то - всего лишь ширма для руки вора на кармане. Но тогда я поверил Кике, который вдруг оказался мне благодарен ни за что, и более старшему и бывалому Струю. Кашне, шоколадные конфеты, которые у нас дома водились при матери по выходным, а без неё и вовсе перевелись, собственный клуб жентельменов. Да и риск, как благородное дело. Где же ещё в сонном царстве станции Логовой можно ощутить вкус фарта? Красивой жизни кому не хочется?
Я стал регулярно заходить на малину к Корабелу, где тусовалась мелкота, всё присматривался, сидя в уголке. Зырил, как старшие меньших учат: правильно ходить, глядеть, тырить из карманов. Учили и условным знакам. Например, если вор идет, кашне у него перекинуто через плечо, кепка надета задом наперед и руки за спиной - это значит, что он наработал и идёт отдыхать. А если кепка на глазах и правая рука в кармане - значит погоня. Много всяких тонкостей узнал. Я раньше не задавался мыслью, что воровство - это наука. Ну тырят, и тырят. Оказывается, и выглядеть надо правильно, и говорить, если что, с подходцем, и вести себя стараться так, чтобы всегда можно было на то же место вернуться. Не говоря уж о тонких навыках, типа ловкости рук и заметания следа. Карты, рулетка… Мне больше нравился бильярд, хоть я и не добился больших успехов. Если не учиться, так и засыпешься на первом же скачке. Тогда я на всю жизнь привык выглядеть серо, думать быстро, не пить и не курить, чтобы не было запаха, по которому клиент может заметить тебя раньше, чем ты возьмешь добычу, или опознать в дальнейшем.
Вообще же, если смотреть на нашу работу, как на охоту или рыбалку - кому что ближе, азарт появляется. Как это я сегодня ничего не взял и пустой иду домой? И неважно, что дома, к примеру, хрусты шуршат, принцип важнее. Мне азарта явно не хватало, не лез на рожон, всегда вовремя останавливался. Как подумаю о тюряге - а рассказов бывалых я вдосталь наслушался - так тошно становится. Не жаль пустым уйти. Тогда мне и кликуху прилепили - Вакурат.
В общаке есть необходимый минимум ежемесячного взноса в кошт, для маленьких необязательный. Это после 16-ти с нас стали спрашивать, как со взрослых. А пока больше стояли на шухере, ещё какие поручения выполняли. По мелочи тянули, конечно, надо же было хватку точить. Малявкой я ни разу не засыпался, в старших классах пара приводов были, но я быстро слинял из Логовой. На свои забавы денег нахватывал, но не хватало времени, пришлось ради работы прогуливать школу, я тогда запустил уроки. Тогда же научился копить, и к 11-му классу накопил на репетитора. Нагель хорошо подготовил меня к поступлению.
Дома я бывал всегда до прихода отца - он ничего и не знал.
Однажды, после полугода учёбы, а было мне лет 13, я взял свояка у какой-то бабки в магазине и шёл, наслаждаясь эскимо, когда по дороге встретил Гетку. Она брела нога за ногу, и вытирала слезы ладошкой. Я, увидев, какая она одинокая и прекрасная, подбежал, предложил мороженого. Долизывая его, она и рассказала мне, что случилось.
Выяснилось, что обидел её не кто-нибудь, а сам Большой Кацап. Был в нашем классе такой второгодник, переведённый из другой школы. Лет ему было 15, это был здоровенный тупой хазарин, у него уже пробивались усы. Он после школы поймал Гетку по дороге домой, зажал в углу забора и задрал ей платье. Она вырвалась и убежала прочь, но ценой потери портфеля и берета с красным помпоном, который ей вязала мать. Вот и шляется по улицам в бессильном отчаяньи, не зная, что делать. И опять заплакала.
С Кацапом так не справиться. Я драться-то не боялся, хотя и понимал, что избитая морда в работе помеха, но главное - его по-честному не одолеть. А нечестно - бесполезно, не проучишь. Поэтому я предложил пойти вместе поискать портфель с беретом, и клятвенно заверил что-нибудь придумать. Портфель мы нашли в том самом углу, берет аккуратно висел рядом, на столбике забора. Гетка обрадовалась, быстро чмокнула меня в щёку - впервые в жизни! - и убежала домой. И теперь уже я брёл по улицам в задумчивости. Поцелуй жёг не только щеку, но и сердце. Месть! Ради второго раза я был готов на всё.
Конечно, я придумал. Дома изготовил почти анонимную записку, то есть подписался, но не своим именем и левой рукой:
"Гадам нет от нас пощады. Целуй Гетке туфель или будет хуже. Робин Гуд и товарищи"
На следующий день я пришёл в школу бледный, но решительный. Пора доказывать свое мастерство! Как у всех нас, у Кацапа был свой пунктик. Он носил золотые часы на цепочке в кармане куртки, они и стали моей целью. Когда он на математике развалился на последней парте Камчатки, я тоже сел назад. Нагель - как раз был его урок - на меня никак вообще не реагировал, потому что знал мои считательные способности. Я сидел через проход слева от Большого и ждал удобного момента. И вот он наступил: учитель отвернулся к доске писать очередной пример, весь класс списывал его в тетрадки, а Кацап демонстративно спал, положив нечёсаную голову на руки. Пола его куртки свешивалась ниже колена, и из кармана виднелась цепочка и заводной шпендик часов. Пора, понял я, бесшумно присел на корточки в проходе между партами, ловко вытянул часы из оттопыренного кармана, в одно движение перекусил цепочку припасёнными кусачками, аккуратно опустил её и сложенное в 4 раза письмо с привязанным к нему камушком обратно в карман Большого и сел на место. Всё это заняло не более 10 секунд. Удивительно, но никто не услыхал грохота моего сердца. Я успел запихнуть добычу в парту и списать в тетрадку пример, когда Нагель, наконец, повернулся к классу и громко сказал:
- Кацавейкин, к доске!
В отличие от незаметного меня, на Кацапа все учителя обращали большое внимание. Он гордился своей известностью, хоть ума ему это не прибавляло. Вот и сейчас, он нехотя поднял голову, сказал:
- А? Что?
- Кацавейкин, к доске. Пршу Вас, младой челвек, уделите нам минутку внимания, - ядовито повторил математик.
Кацап встал, поплелся. На ходу потрогал левый карман - спина моя покрылась пОтом -, но не стал совать туда руку, а пригладил волосы, взял мел и тупо встал. Я перевел дух и занялся часами. Они играли каждый час, нужно срочно заставить их замолчать, потому что уже без пяти одиннадцать. Я положил руки внутрь глубокой парты и стал открывать крышку котлов отверткой. Руки тряслись, отвертка срывалась раз за разом. Я изредка поднимал голову, посмотреть, как там Кацап. Он плавал в плюсах и минусах, и я искренно радовался такому своевременному, хоть и пустому рвению математика. Такие, как Большой, не учатся ничему. Крышка открылась, обнажился механизм - кварцевый! Я вынул батарейку, сунул в карман, закрыл крышку парты и лихорадочно начал писать пример, уже решённый в уме. Над ухом раздалось:
- Посмотри, что ты пишешь. Вместо положительного ответа будет отрицательный, а это - неправильно.
Как Нагель подкрался ко мне, я не слышал и чуть не подпрыгнул. И как он только догадался? А он тыкал длинным прокуренным пальцем в тетрадь, где и вправду плюс был поменян на минус. Потом спросил:
- Что это у тебя?
И я увидел на левой руке большую ссадину от отвертки, кровь уже пачкала задачу. Я лизнул руку, а Нагель сказал:
- Выйди, умойся. Решение правильное, если поменять знаки местами.
Я вышел и до перемены не возвращался.
Кацап был страшен. Выйдя в коридор и сунув руку в карман, он остолбенел. Его личные шестерки ещё суетились кругом, подпевали вынесенный из Пушкина стишок:
- Уж обед, слушь брегет,- а с его лица сбегала краска за краской. Сначала отлил румянец, потом побледнели обычно смуглые скулы, потом синева сменилась белизной, потом почернели глаза. А когда он достал из кармана руку с запиской, глаза стали белыми, и Кацап тихо сквозь зубы спросил:
- Кто это сделал?
Воцарилась тишина. Она волнами расходилась по коридору, и вскоре даже маленькие второгодки любопытно тянули шеи, пытаясь увидеть происходящее: Большого обидели! Я крепче ухватился за подоконник. Хоть я и спрятал котлы, мне стало нехорошо. Казалось, обиженный видит всех насквозь и тотчас меня раскусит. Хазарин крутанулся на каблуке, взгляд скользнул по притихшему обществу, я судорожно сглотнул, но вышло по-другому.
В нашем классе был заядлый хорошист, Кора Вриюн. Такой тихий носатый еврейчик без вредных привычек, последний из 6 детей тётки Хаи с Моропеховки. Он ничем никогда не выделялся, но я знал наверняка, что ему нравится Генриэтта. Об этом знал и Кацавейкин. Он выдернул Корку взглядом из немой толпы, подошёл, взял за ухо:
- Где котлы, сука? Отвечай, не то убью!
Кора сжался, ничего не понимая. Кто-то из шестёрок спросил:
- Жека, что там написано?
Кацап разодрал мою записку в мелкие клочья, бросил на пол и процедил сквозь зубы:
- Какие-то подонки наехали, грозят по чём зря. А объявиться боятся. Кто это сделал, ты знаешь? - гаркнул он на Вриюна, который молча трясся всем телом. И тут вдруг явилась Гетка. Она после урока куда-то сбегала, и сейчас шла, ни о чем не подозревая, лёгкой танцующей походкой. Увидев толпу и Кацапа в центре, она остановилась:
- Что это у вас тут за собрание? А-а, Жека-а,- вдруг почти промурлыкала она. Я в потрясении никак не мог отлепиться от подоконника, и оторвать язык от нёба, чтобы крикнуть: "Берегись!", а она уже подошла к Большому, взяла его за руку.
- Ну и что случилось?
И страшный Кацап вдруг отпустил Кору и пробормотал:
- Да кто-то подшутить решил, украл мои часы, - и прибавил, после паузы - Во имя твоё, - показывая на бумажные клочки на полу.
Большего удивления, чем на лице у Гетки, я в жизни до этого не видел. Брови выгнулись дугами, глаза расширились и потемнели, щеки зарделись, она вся вытянулась в негодовании и выпалила:
- А ты и веришь всякой белиберде. Зачем мне твои часы, вот подумай сам! У меня свои есть. А на Корку не смотри, он - не вор. Да я и не думаю, что среди наших есть вор. Может, ты их сам обронил? Ах, да, записка. Ну, тогда я всем - ВСЕМ! - скажу так. Тот, кто думает, что мне мила вся эта история - очень глубоко заблуждается. Больше нету трусости, чем украсть у товарища, даже если у вас с ним раздоры. И я сама, если узнаю, всем - ВСЕМ! - скажу, кто этот вор. И напишу во дворе на асфальте эту фамилию, чтобы человек стыдился себя. А на воре - шапка горит, поэтому мы всё равно рано или поздно узнаем, кто он. И тогда ему уже не будет прощения. Я лично советую вернуть украденное как можно скорее,- развернулась и пошла на другой этаж, не взглянув на меня и ни на кого вообще. Я чуть было не поднес руку к голове, но вспомнил, что шапки на ней нет. Кацап ушёл курить со своими подпевалами, а я ещё минут 5 стоял столбом. Вот это да! Что же теперь делать-то?
Брегет Кацапу я вернул - попросту сунул в карман его пальто в раздевалке. Не он был мне нужен. Признаться Гете не признался. Мы вышли вместе из школы, я предложил проводить её, чтобы никто не пристал по дороге. Она вдруг замялась:
- Ты знаешь, Гога, не нужно. У меня есть защитник.
И я увидел Большого Кацапа, стоящего у школьных ворот.
Придя домой, я в ярости порвал в клочья вчера только выклеенную сцену, как Миледи соблазняет Фельтона, валялся на тахте, плакал и думал, какой бы был позор, если бы я похвастался Гетте. А так получился непонятый подвиг, безвестный герой, как на войне. Не дождавшийся поцелуя.
После этой истории я стал писать памятки. Со временем тетрадка исписалась наполовину, но на самой первой страничке написаны детским почерком начальные уроки:
"Урок 1. Не верь женским слезам.
Урок 2. Секреты мастерства держи при себе. Не хвастайся никому.
Урок 3. Не пойман - не вор."
(Продолжение следует)
Папаня мой - типичный неудачник. Он долбил оболтусам-петеушникам историю, а помимо этого тихо сидел в архивах нашего городка и все составлял какие-то Хроники Логового Мяста. Так называлась раньше Столовая гора у речки Нагайки. Мы с ребятами бегали на Стол играть, а потом - и портвешок пить. Нехорошее местечко. По ночам на горе светили странные огни, и стоны раздавались замогильные. Мы-то знали - это души бедолаг, сожранных драконом, лежащим под горой, светятся и плачут. Столовая гора, в смысле - драконова столовая. Неизвестно было, спит ли дракон по ночам, и мы бегали там только днём. Я папане говорил, да он отмахивался, не слушал меня, всё пытался докопаться до геоаномалии или какого-то капища, пыль глотал в библиотеках. И кончил плохо - умер от инфаркта в 47 лет. Незадолго до смерти вызвал меня для беседы, как чувствовал. Я привёз ему деньжат, но оказалось потом, он их не тронул - на них и схоронили. А говорил отец о преемстве поколений. Как я понял, он хотел, чтобы я продолжал его Хроники. Всё твердил, что это важно - и для меня, и для жизни. Ну, я сразу отказался. Не хватало ещё мне пылиться в этих архивах. Отец вон надышался и помер до срока. Нашли его в постели уж холодным. Соседи говорили, как-то странно держал он правую руку - как козу детям делают. В гробу было видно, какой он бедный и маленький. Мать на похороны не поехала, была не в состоянии. Провожали отца мы с подругой детства Геттой, да две плаксивых соседки. Так и забылся архивариус навеки, и Хроники его быльем поросли.
Мамашка моя была другого теста. Закончила торговый техникум, пошла по той же части. С отцом познакомились, проводились, а потом уж и я должен был появиться. Батя, как честный человек, сразу женился на девушке. Но о любви там речи не было, слишком разные они. Мать его жалела, обихаживала, работала, как лошадь, меня поднимала, потому как батя пропадал в своей пыли допоздна. А потом случилась беда. Ревизия выявила недостачу. Не знаю, насколько мать была виновата - наверное, как одна из многих, - но села именно она. Поговаривали, что в своё время она отказала директору в известных утехах, и он её подставил. Как бы то ни было, она отсидела года 2. Вроде и недолго, но, выйдя, осталась без работы. Отец пытался её утешать, но шла перестройка, денег не было. Мать стала пить, и нашлись утешители покрепче и с деньгами. Последние годы она редко появлялась дома, жила на стороне. Отец стал приходил раньше, пытался меня воспитывать, но получалось плохо, потому как лет мне стукнуло уже 17, и поезд ушёл.
Из-за родителей я и сбежал. Поехал поступать и, как ни странно, поступил. В Бауманский. И после первой же сессии был отчислен. Возвращаться домой ломало, я остался. Вначале - в общаге на птичьих правах, зарабатывал поденщиной и оттачивал своё основное ремесло. Через пару лет вышибли из почти бесплатной комнаты, но я к тому времени скопил маленький капиталец, вышел на вольные хлеба и не прогадал. А под столицей поселился больше из стратегических соображений и любви к свежему воздуху, чем из экономии.
Но сейчас - не о том, а о том, как впервые я был наказан за слюнтяйство. В далекие школьные дни, в почти безоблачном 7-м классе. С тех пор руки мои не дрожат…
Я был тогда влюблен в ту самую Гетку. Училась она из рук вон, но была надежным другом во всяких проказах, никогда не продавала и не жаловалась никому на нас, мальчишек. И я старался всячески, чтобы ей угодить. Денег у меня почти никогда не бывало, и потому я частенько выклеивал ей разные картинки на темы нашей любимой книги "Три мушкетера". Разумеется, вместо уроков.
С исчезновением матери, я стал предоставлен самому себе. Отец работал, оставляя меня на продленке, но всё равно ходил я домой один и ждал отца ещё часов до 8-9-ти. Как-то в тёмном переулке встретил тёмную компанию, хотел прошмыгнуть, но услышал:
- Эй, Гога, подойди, не бойся.
Я пригляделся и увидел Кику-соплю из "Б" класса. Звали его Кира Соплохвостов, но наши все бешек дразнили и его особенно. Я не очень им досаждал, потому что Гетка этого не любила, и смело подошёл:
- А я и не боюсь,- и огляделся.
Рядом с Кикой стояли двое пацанов поменьше, оказались из Слободки, и тощий длинный подросток в кепке и с заметным белым кашне на шее. Кика обратился к нему:
- Струй, он правильный парень. Смелый, ловкий, самостоятельный.
Струй посмотрел на меня, сказал:
- Самостоятельный, говоришь? Неуж-то к мамке не побежит, если что?
- Нету у меня мамки, - буркнул я.- Пока нету. А к папке не побегу, - и собрался идти дальше.
Кика переменился в лице, закричал:
- Струй, ну что ты. Я же тебе сказал, что ты не веришь? - обнял меня за плечи. - Гога, ты молодец. Не бойся, я тебе всегда помогу против них, дураков.
Я никак ещё не успел сообразить, кого мне не бояться, а длинный сделал шаг, протянул руку и сказал:
- Прости, мужик, ошибся я. А друг твой меня поправил, молодец. Сидор меня зовут. На конфетку, - и протянул мне шоколадную "Красную Шапочку". Я тогда ещё подумал, что волк, наверное, тоже Красной Шапочке конфеты давал, но ничего, взял, съел. Хотел уже дальше идти, как этот Сидор и говорит:
- Ты не куришь?
- Нет.
- И хорошо. У нас нельзя курить и пить нельзя. Хочешь к нам в компанию?
- К кому это - вам?
И тут Кика гордо заявил:
- В наш Клуб Джентельменов со Слободки! - и кивнул себе на грудь. Я увидел, что вся мелкота в подражание Струю была повязана шарфами - кто как. У одного, как галстук пионерский, у другого - будто бинт на шее.
- А что вы такого делаете в вашем клубе?- спросил я.
И тогда Сидор строго посмотрел мне в глаза и сказал тихо, но внятно:
- Рискуем х...м.
С течением времени я узнал тонкости воровского ремесла. И понял, что кашне-то - всего лишь ширма для руки вора на кармане. Но тогда я поверил Кике, который вдруг оказался мне благодарен ни за что, и более старшему и бывалому Струю. Кашне, шоколадные конфеты, которые у нас дома водились при матери по выходным, а без неё и вовсе перевелись, собственный клуб жентельменов. Да и риск, как благородное дело. Где же ещё в сонном царстве станции Логовой можно ощутить вкус фарта? Красивой жизни кому не хочется?
Я стал регулярно заходить на малину к Корабелу, где тусовалась мелкота, всё присматривался, сидя в уголке. Зырил, как старшие меньших учат: правильно ходить, глядеть, тырить из карманов. Учили и условным знакам. Например, если вор идет, кашне у него перекинуто через плечо, кепка надета задом наперед и руки за спиной - это значит, что он наработал и идёт отдыхать. А если кепка на глазах и правая рука в кармане - значит погоня. Много всяких тонкостей узнал. Я раньше не задавался мыслью, что воровство - это наука. Ну тырят, и тырят. Оказывается, и выглядеть надо правильно, и говорить, если что, с подходцем, и вести себя стараться так, чтобы всегда можно было на то же место вернуться. Не говоря уж о тонких навыках, типа ловкости рук и заметания следа. Карты, рулетка… Мне больше нравился бильярд, хоть я и не добился больших успехов. Если не учиться, так и засыпешься на первом же скачке. Тогда я на всю жизнь привык выглядеть серо, думать быстро, не пить и не курить, чтобы не было запаха, по которому клиент может заметить тебя раньше, чем ты возьмешь добычу, или опознать в дальнейшем.
Вообще же, если смотреть на нашу работу, как на охоту или рыбалку - кому что ближе, азарт появляется. Как это я сегодня ничего не взял и пустой иду домой? И неважно, что дома, к примеру, хрусты шуршат, принцип важнее. Мне азарта явно не хватало, не лез на рожон, всегда вовремя останавливался. Как подумаю о тюряге - а рассказов бывалых я вдосталь наслушался - так тошно становится. Не жаль пустым уйти. Тогда мне и кликуху прилепили - Вакурат.
В общаке есть необходимый минимум ежемесячного взноса в кошт, для маленьких необязательный. Это после 16-ти с нас стали спрашивать, как со взрослых. А пока больше стояли на шухере, ещё какие поручения выполняли. По мелочи тянули, конечно, надо же было хватку точить. Малявкой я ни разу не засыпался, в старших классах пара приводов были, но я быстро слинял из Логовой. На свои забавы денег нахватывал, но не хватало времени, пришлось ради работы прогуливать школу, я тогда запустил уроки. Тогда же научился копить, и к 11-му классу накопил на репетитора. Нагель хорошо подготовил меня к поступлению.
Дома я бывал всегда до прихода отца - он ничего и не знал.
Однажды, после полугода учёбы, а было мне лет 13, я взял свояка у какой-то бабки в магазине и шёл, наслаждаясь эскимо, когда по дороге встретил Гетку. Она брела нога за ногу, и вытирала слезы ладошкой. Я, увидев, какая она одинокая и прекрасная, подбежал, предложил мороженого. Долизывая его, она и рассказала мне, что случилось.
Выяснилось, что обидел её не кто-нибудь, а сам Большой Кацап. Был в нашем классе такой второгодник, переведённый из другой школы. Лет ему было 15, это был здоровенный тупой хазарин, у него уже пробивались усы. Он после школы поймал Гетку по дороге домой, зажал в углу забора и задрал ей платье. Она вырвалась и убежала прочь, но ценой потери портфеля и берета с красным помпоном, который ей вязала мать. Вот и шляется по улицам в бессильном отчаяньи, не зная, что делать. И опять заплакала.
С Кацапом так не справиться. Я драться-то не боялся, хотя и понимал, что избитая морда в работе помеха, но главное - его по-честному не одолеть. А нечестно - бесполезно, не проучишь. Поэтому я предложил пойти вместе поискать портфель с беретом, и клятвенно заверил что-нибудь придумать. Портфель мы нашли в том самом углу, берет аккуратно висел рядом, на столбике забора. Гетка обрадовалась, быстро чмокнула меня в щёку - впервые в жизни! - и убежала домой. И теперь уже я брёл по улицам в задумчивости. Поцелуй жёг не только щеку, но и сердце. Месть! Ради второго раза я был готов на всё.
Конечно, я придумал. Дома изготовил почти анонимную записку, то есть подписался, но не своим именем и левой рукой:
"Гадам нет от нас пощады. Целуй Гетке туфель или будет хуже. Робин Гуд и товарищи"
На следующий день я пришёл в школу бледный, но решительный. Пора доказывать свое мастерство! Как у всех нас, у Кацапа был свой пунктик. Он носил золотые часы на цепочке в кармане куртки, они и стали моей целью. Когда он на математике развалился на последней парте Камчатки, я тоже сел назад. Нагель - как раз был его урок - на меня никак вообще не реагировал, потому что знал мои считательные способности. Я сидел через проход слева от Большого и ждал удобного момента. И вот он наступил: учитель отвернулся к доске писать очередной пример, весь класс списывал его в тетрадки, а Кацап демонстративно спал, положив нечёсаную голову на руки. Пола его куртки свешивалась ниже колена, и из кармана виднелась цепочка и заводной шпендик часов. Пора, понял я, бесшумно присел на корточки в проходе между партами, ловко вытянул часы из оттопыренного кармана, в одно движение перекусил цепочку припасёнными кусачками, аккуратно опустил её и сложенное в 4 раза письмо с привязанным к нему камушком обратно в карман Большого и сел на место. Всё это заняло не более 10 секунд. Удивительно, но никто не услыхал грохота моего сердца. Я успел запихнуть добычу в парту и списать в тетрадку пример, когда Нагель, наконец, повернулся к классу и громко сказал:
- Кацавейкин, к доске!
В отличие от незаметного меня, на Кацапа все учителя обращали большое внимание. Он гордился своей известностью, хоть ума ему это не прибавляло. Вот и сейчас, он нехотя поднял голову, сказал:
- А? Что?
- Кацавейкин, к доске. Пршу Вас, младой челвек, уделите нам минутку внимания, - ядовито повторил математик.
Кацап встал, поплелся. На ходу потрогал левый карман - спина моя покрылась пОтом -, но не стал совать туда руку, а пригладил волосы, взял мел и тупо встал. Я перевел дух и занялся часами. Они играли каждый час, нужно срочно заставить их замолчать, потому что уже без пяти одиннадцать. Я положил руки внутрь глубокой парты и стал открывать крышку котлов отверткой. Руки тряслись, отвертка срывалась раз за разом. Я изредка поднимал голову, посмотреть, как там Кацап. Он плавал в плюсах и минусах, и я искренно радовался такому своевременному, хоть и пустому рвению математика. Такие, как Большой, не учатся ничему. Крышка открылась, обнажился механизм - кварцевый! Я вынул батарейку, сунул в карман, закрыл крышку парты и лихорадочно начал писать пример, уже решённый в уме. Над ухом раздалось:
- Посмотри, что ты пишешь. Вместо положительного ответа будет отрицательный, а это - неправильно.
Как Нагель подкрался ко мне, я не слышал и чуть не подпрыгнул. И как он только догадался? А он тыкал длинным прокуренным пальцем в тетрадь, где и вправду плюс был поменян на минус. Потом спросил:
- Что это у тебя?
И я увидел на левой руке большую ссадину от отвертки, кровь уже пачкала задачу. Я лизнул руку, а Нагель сказал:
- Выйди, умойся. Решение правильное, если поменять знаки местами.
Я вышел и до перемены не возвращался.
Кацап был страшен. Выйдя в коридор и сунув руку в карман, он остолбенел. Его личные шестерки ещё суетились кругом, подпевали вынесенный из Пушкина стишок:
- Уж обед, слушь брегет,- а с его лица сбегала краска за краской. Сначала отлил румянец, потом побледнели обычно смуглые скулы, потом синева сменилась белизной, потом почернели глаза. А когда он достал из кармана руку с запиской, глаза стали белыми, и Кацап тихо сквозь зубы спросил:
- Кто это сделал?
Воцарилась тишина. Она волнами расходилась по коридору, и вскоре даже маленькие второгодки любопытно тянули шеи, пытаясь увидеть происходящее: Большого обидели! Я крепче ухватился за подоконник. Хоть я и спрятал котлы, мне стало нехорошо. Казалось, обиженный видит всех насквозь и тотчас меня раскусит. Хазарин крутанулся на каблуке, взгляд скользнул по притихшему обществу, я судорожно сглотнул, но вышло по-другому.
В нашем классе был заядлый хорошист, Кора Вриюн. Такой тихий носатый еврейчик без вредных привычек, последний из 6 детей тётки Хаи с Моропеховки. Он ничем никогда не выделялся, но я знал наверняка, что ему нравится Генриэтта. Об этом знал и Кацавейкин. Он выдернул Корку взглядом из немой толпы, подошёл, взял за ухо:
- Где котлы, сука? Отвечай, не то убью!
Кора сжался, ничего не понимая. Кто-то из шестёрок спросил:
- Жека, что там написано?
Кацап разодрал мою записку в мелкие клочья, бросил на пол и процедил сквозь зубы:
- Какие-то подонки наехали, грозят по чём зря. А объявиться боятся. Кто это сделал, ты знаешь? - гаркнул он на Вриюна, который молча трясся всем телом. И тут вдруг явилась Гетка. Она после урока куда-то сбегала, и сейчас шла, ни о чем не подозревая, лёгкой танцующей походкой. Увидев толпу и Кацапа в центре, она остановилась:
- Что это у вас тут за собрание? А-а, Жека-а,- вдруг почти промурлыкала она. Я в потрясении никак не мог отлепиться от подоконника, и оторвать язык от нёба, чтобы крикнуть: "Берегись!", а она уже подошла к Большому, взяла его за руку.
- Ну и что случилось?
И страшный Кацап вдруг отпустил Кору и пробормотал:
- Да кто-то подшутить решил, украл мои часы, - и прибавил, после паузы - Во имя твоё, - показывая на бумажные клочки на полу.
Большего удивления, чем на лице у Гетки, я в жизни до этого не видел. Брови выгнулись дугами, глаза расширились и потемнели, щеки зарделись, она вся вытянулась в негодовании и выпалила:
- А ты и веришь всякой белиберде. Зачем мне твои часы, вот подумай сам! У меня свои есть. А на Корку не смотри, он - не вор. Да я и не думаю, что среди наших есть вор. Может, ты их сам обронил? Ах, да, записка. Ну, тогда я всем - ВСЕМ! - скажу так. Тот, кто думает, что мне мила вся эта история - очень глубоко заблуждается. Больше нету трусости, чем украсть у товарища, даже если у вас с ним раздоры. И я сама, если узнаю, всем - ВСЕМ! - скажу, кто этот вор. И напишу во дворе на асфальте эту фамилию, чтобы человек стыдился себя. А на воре - шапка горит, поэтому мы всё равно рано или поздно узнаем, кто он. И тогда ему уже не будет прощения. Я лично советую вернуть украденное как можно скорее,- развернулась и пошла на другой этаж, не взглянув на меня и ни на кого вообще. Я чуть было не поднес руку к голове, но вспомнил, что шапки на ней нет. Кацап ушёл курить со своими подпевалами, а я ещё минут 5 стоял столбом. Вот это да! Что же теперь делать-то?
Брегет Кацапу я вернул - попросту сунул в карман его пальто в раздевалке. Не он был мне нужен. Признаться Гете не признался. Мы вышли вместе из школы, я предложил проводить её, чтобы никто не пристал по дороге. Она вдруг замялась:
- Ты знаешь, Гога, не нужно. У меня есть защитник.
И я увидел Большого Кацапа, стоящего у школьных ворот.
Придя домой, я в ярости порвал в клочья вчера только выклеенную сцену, как Миледи соблазняет Фельтона, валялся на тахте, плакал и думал, какой бы был позор, если бы я похвастался Гетте. А так получился непонятый подвиг, безвестный герой, как на войне. Не дождавшийся поцелуя.
После этой истории я стал писать памятки. Со временем тетрадка исписалась наполовину, но на самой первой страничке написаны детским почерком начальные уроки:
"Урок 1. Не верь женским слезам.
Урок 2. Секреты мастерства держи при себе. Не хвастайся никому.
Урок 3. Не пойман - не вор."
(Продолжение следует)