К юбилею "Открытого письма" Эшлимана-Якунина (часть 3)
Совсем скоро, в 2017 г., мы будем праздновать сто лет со дня Великой Октябрьской Социалистической революции. Судя по тому, что говорит и пишет сегодня Патриарх и его ближайшее окружение, все мы, священнослужители РПЦ МП, - родные дети этой Великой Революции. Архиепископ Василий (Кривошеин) рассказывает о деяниях Поместного Собора 1971 г., где Патриархом был избран митрополит Пимен (Извеков):
«В общем, все или почти все выступления были построены по следующему типу: “Мы с глубоким вниманием выслушали содержательные, всеобъемлющие, исчерпывающие доклады (подхалимы добавляли: “блестящие, талантливые, глубокомысленные”) Высокопреосвященнейшего митрополита Пимена и Высокопреосвященнейших митрополитов Никодима и Алексия. И мы заявляем, что всецело и безоговорочно одобряем всё в них высказанное. Добавить к ним ничего невозможно. Мы также всецело и безоговорочно одобряем и поддерживаем деятельность Московской Патриархии и Священного Синода за всё время патриаршества Святейшего Патриарха Алексия и местоблюстительства митрополита Пимена. Мы выдвигаем его кандидатуру как достойнейшего и любимого всем православным народом. Мы особенно поддерживаем миротворческую деятельность Патриархии и, как патриоты нашего Великого Отечества, щедро жертвуем в фонд мира (подхалимы опять добавляли: “Благодаря Великой Октябрьской Революции Церковь наша пользуется полной свободой”). И при этом ни малейшей критики каких-либо решений Синода, ни малейшего указания на какие-либо трудности в отношениях с государством, никаких новых фактов о подлинной жизни Церкви, как она протекает на самом деле. Слушать в течение целого дня такого рода повторения было тягостно, и неудивительно, что митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал мне во время обеденного перерыва: “Весь день ещё нас будет тошнить от этих выступлений на Соборе”». (Архиеп. Василий Кривошеин. Воспоминания.- С.437-438.
Сегодня у нас есть всё та же сергианская РПЦ МП, которую мы заслужили. «Нечего на зеркало пенять…» - гласит общеизвестная русская пословица. Недаром упорно трудилась все годы Коммунистическая партия и её компетентные органы.
В заключение несколько разрозненных картинок из личных воспоминаний.
Мысль написать Патриарху Алексию (Симанскому) открытое письмо появилась у о. Николая ещё в 1963 г. Он десятки раз обсуждал свой замысел с отцами Александром Менем, Владимиром Рожковым, Николаем Ведерниковым, Георгием Кондратьевым, с епископом Леонидом (Поляковым), с любым, кто соглашался слушать. Даже с шофёрами такси по дороге в Монино, где он тогда служил, и с книжными барышниками.
Думаю, в органы постоянно поступала соответствующая информация, потому что потом много лет агенты в рясах или в штатском неизменно употребляли термин «эшлимановцы», никогда какой-либо иной. Хотя практическое начало «Письму» положил о. Глеб Якунин, без него всё так бы и завершилось на стадии бесед с таксистами. Отец Николай никогда не был человеком дела, он - подлинный русский барин, прожектёр. Его любимейший герой русской литературы - Обломов.
Как-то Великим постом прибежал в Гребнево, где служил о. Николай, Глеб. Положил на диван свой огромный жёлтый портфель, сказал, не улыбнувшись: «Слово и дело Государево» и увёл о. Николая во двор на кладбище: мертвецы и подслушают - не выдадут, самые надёжные, мол, люди. Глеб всю жизнь был Великим Конспиратором.
Они гуляли часа три. Глеб схватил портфель, сказал, что опаздывает на последнюю электричку, и исчез. Отец Николай что-то негромко пел, читал «Правило», опять пел, потом позвал меня в свою комнату: «Вот, Юра, прочтите. Глеб предлагает быстренько собрать подписи шести-восьми священников и отправить письмо Патриарху». - «Дело Ваше, о. Николай, но любой человек с первой же страницы поймёт, что это текст А.Э. Краснова-Левитина. Зачем священникам в письме Патриарху цитировать Владимира Ленина, Карла Маркса и ещё каких-то сатанистов». - «Так вот Глеб говорит, что лучше Анатолия Эммануиловича всё равно никто не напишет. Нужно срочно, до Пасхи, врезать им по рогам, чтоб искры из глаз». - «Вы сами лучше напишете, о. Николай, если не будете никуда спешить. Мусульмане говорят, что торопливость (или поспешность) свойственна дьяволу. Да и Ваш любимый Илья Обломов не был торопыжкой». Уговорил.
Через несколько дней о. Николай купил печатную машинку Optima. Он предлагал общие идеи, я записывал, он читал, правил, я печатал. Работа шла очень медленно, за два месяца написали не больше половины. Раз в неделю прибегал Глеб и говорил, что так нельзя. Время от времени о. Николай зачитывал какие-то куски тем, кто, как договаривались, должны были подписать «Письмо».
Первым отказался мой кум, о. Георгий Кондратьев, он служил тогда много лет в Жигалове, неподалёку от Щёлково. Как-то он приехал к о. Николаю в Ново-Бутаково, рядом с МКАД, пил, пел, веселился и всех веселил, сунул за пазуху котёнка и убыл в свою Валентиновку. Все в доме искали общего рыжего любимца, баба Ганя (старая нянька) всю ночь не спала. На следующий день приходит телеграмма: «Рыжего отдам, а подпись не дам. Георгий». Отцу Николаю Ведерникову запретил подписывать отец - Анатолий Васильевич. Отцу Сергию Хохлову запретила жена Вера. Пригрозила разводом, если мужа со службы выгонят: чем детей кормить, которых сам настрогал? Отец Дмитрий Дудко о «Письме» знал, но в подписанты его не приглашали: о.Николай очень не любил его.
Сложнее всего было с о. Александром Менем: выше всего он ставил труд миссионера. Как мы узнали намного позже, на Лубянке ему даже кличку дали «Миссионер». Боюсь, до трагической смерти он так и не узнал присвоенное ему чекистами имя. Очень бы гордился. Это ведь не «Паук», не «Лиса», даже не «Аптекарь», не «Клерикал», а «Миссионер». Заслужить такую кликуху надо. (Отец Глеб говорил, что «Лиса» - Елена Боннэр, «Аптекарь» - Александр Огородников, «Клерикал» - это я, священник Георгий Эдельштейн).
«Сегодня, - говорил о. Александр, - через почти полвека после Октябрьского переворота, после стольких лет гнусной атеистической пропаганды главная, даже единственная, обязанность священников - нести людям Благую Весть. Мы - пастыри, наша задача - собрать овец и пасти стадо. Ваше письмо - как камень в озеро. Плюх! Брызги! Волны! А потом всё успокоится и все о нём и о вас забудут. А Церковь потеряет двух хороших священников. Вас обоих непременно запретят, а скорее извергнут из сана. Совету по делам религий только подарок. Вот и всё. Сам не подпишу и вам не советую».
Глеб огрызался, даже говорил, что Алик - трус, прежде храбрился, а теперь - в кусты. Отец Николай молчал, но просил меня писать дальше. А у меня последний год аспирантуры, итоговый отчёт на кафедре, отчёт на Совете, сдавай статьи, сдавай диссертацию, давай, давай! А я у Эшлиманов днюю и ночую.
Внезапно выручил о.Глеб: он испугался, что о.Александр Мень переубедит о.Николая, а Юрка (это я, значит)ещё два месяца будет возиться, уточнять да переделывать. Привёл Глеб двух «очень надёжных и деловых ребят», которые, де, за две недели всё сделают в лучшем виде. Это были Феликс Карелин и Лев Регельсон, потом пришёл Виктор Капитанчук. Феликс от «Мукузани» отказался, объяснил, что в лагере привык только к сиводёру. Рассказал, что в лагере порешил стукача: «То ли задушил, то ли зарезал - не помню, как в бреду был». Хотел сам повеситься, но спасла вера.
Текст о. Николая был прочитан вслух и раскритикован: цитат из Библии не хватает. Мне был устроен публичный экзамен и порка: оказалось, что я довольно прохладно отношусь к о. Павлу Флоренскому и Н. Бердяеву. Люблю И.А. Ильина и (о, ужас!) В.С. Соловьёва. Теперь всё понятно: благословения на «Письмо» не было, В. Соловьёв ведь тайный католик, почище Никодима (Ротова). Отец Александр Мень считал митрополита Никодима самым умным и персперктивным епископом РПЦ МП, а о. Николай Эшлиман всегда считал самым умным Пимена (Извекова) и говорил, что именно он будет Патриархом: так предсказала какая-то слепая ясновидящая. Никодима он терпеть не мог. Я, дурачок, обиделся, словно в детском саду, не так за себя и за В. Соловьёва, как за архиепископа Ермогена (Голубева), которого анафематствовали вместе со мной.
Через несколько лет в «Докладе Христианскому Комитету защиты прав верующих в СССР» Глеб почти дословно повторил то, что было сказано в Ново-Бутакове в доме о.Николая Эшлимана:
«Считаю уместным здесь сказать немного об архиепископе Ермогене Голубеве, который умер в прошлом году.
До и во время написания “Открытого письма” Патриарху Алексию мы, авторы, близко общались с Владыкой.
Относясь к Владыке Ермогену с большой любовью и глубоко почитая его память, тем не менее, оценивая его роль в церковной жизни 60-х годов, мы приходим к печальному выводу. Объективная роль его в движении за свободу Церкви драматична и весьма двойственна. Владыка искренне верил, что в наступивший период «восстановления социалистической законности» можно восстановить права Церкви, лишь указывая властям на факты нарушения этих прав и разъясняя им, каковы именно законные права Церкви и верующих.
Без достаточных оснований поверив, что Патриарх Алексий его поддержит, он начал собирать подписи архиереев под знаменитым “Обращением 10-ти”, ссылаясь при этом на келейное благословение Патриарха. Я помню, как, встретив меня в стенах Троице-Сергиевой лавры, Владыка стал радоваться, что обращение неожиданно подписал архиепископ Григорий Закляк и расценивал это Владыка как большой успех. Произошёл следующий диалог:
Я: Владыко, - вы говорили ему о том, что Патриарх благословил вас на это?
Владыка: Да.
Я: А не думаете ли вы, что он подписал обращение лишь по конъюнктурным соображениям, не разобравшись в ситуации, предположив, что благословение Патриарха означает благословение властей?
Владыка не дал определённого ответа, и я тогда оказался прав.
Дальнейшее известно: Патриарх Алексий отказался подтвердить, что он дал благословение на сбор подписей. Владыка Ермоген обманным путём был отправлен за штат с Калужской кафедры. Подписавших обращение архиереев вызывали по одному в Совет и требовали письменного отречения. Архиепископ Григорий Закляк заявил ещё раньше, что его обманным путём втянули в авантюру и провокацию. Некоторые другие отреклись в более мягкой форме, но были и такие, кто держался мужественно, например, архиепископы Павел Новосибирский и Вениамин Иркутский.
“Полководец был убит, а войско рассеялось, не успев вступить в сражение” - так, фигурально выражаясь, можно было дать сводку происшедших тогда событий.
Робко начав движение за права Церкви, Владыка Ермоген не видел перед собой ясных перспектив и конечных целей пути, на который он вступил.
Начав и возглавив движение за свободу Церкви и права верующих, он отказался от дальнейшей борьбы при первом же испытании (увольнение на покой).
Обладая огромным авторитетом в Церкви, Владыка своим самоустранением и затянувшимся молчанием, затормозил начинающееся движение. Если бы Владыка не выступил вовсе, возможно эту миссию взял бы на себя другой архиерей (Владыка Павел Голышев говорил, например, что готов идти за Владыкой Ермогеном до конца, такую готовность выражали и многие священники и миряне).
Долгие годы многие ждали призывного голоса Владыки Ермогена, как в своё время был слышен на всю Россию призывной голос его небесного покровителя, но так и не дождались.
“Взявшийся за плуг и оглядывающийся назад - неблагонадёжен для царства Божия”. Неудачное выступление архиепископа Ермогена и “Письмо 10-ти” - последняя скромная попытка епископата официально протестовать против сложившихся отношений Церкви и государства. Умолкнувший голос архиепископа Ермогена - умолкнувший голос Русской Церкви». (Священник Глеб Якунин. О современном положении Русской Православной Церкви и перспективах религиозного возрождения России. - Посев, 1979. - С.18-21).
Сам о.Глеб никогда и ничего не делал «робко». Он всегда напоминал мне апостола Петра - самого экспансивного из апостолов. Вот последняя глава Евангелия от Иоанна: «Тогда ученик, которого любил Иисус, говорит Петру: это Господь. Симон же Петр, услышав, что это Господь, опоясался одеждою,- ибо он был наг, - и бросился в море. А другие ученики приплыли в лодке, - ибо недалеко были от земли, локтей около двухсот,- таща сеть с рыбою». (Ин.21:7-8)
Петр не способен ждать, лодка еле плетётся, сеть полна рыбы, до берега, где стоит Иисус, около ста метров. Нет, ждать невыносимо, сам доплыву быстрее. Сегодня, пожалуй, и с поезда попытался бы спрыгнуть: быстрее надо! Глеб - Багратион или, точнее, наполеоновский маршал Мюрат.
Время от времени историки нашей Церкви пишут и говорят, что архиепископ Ермоген намеревался подписать «Открытое письмо» Эшлимана-Якунина, но потом почему-то передумал. Это сущий вздор. Любой человек, встречавший архиепископа Ермогена, знает, как он говорил о сане епископа. Он и в бреду не мог себе представить, что он, архиерей, подпишет неведомо кем сочинённое письмо Патриарху.
Все годы советской власти, начиная с пресловутой «Декларации о радостях», РПЦ МП стремилась сохранить симфонию с государством воинствующих безбожников, стремилась сохранить уваровскую формулу «православие-самодержавие-народность». В «Декларации» говорится: «Мы, церковные деятели, т.е. Русская Православная Церковь, с нашим народом и с нашим правительством». Это - граф Уваров в редакции сотрудника ГПУ Е.Тучковва, принимавшего участие в написании «Декларации».
Отец Николай Эшлиман обучал меня истории не по текстам сергианцев, а по трудам А.В. Карташёва.
А.В. Карташёв писал: «Итак, исповедуя как идеал архаическую восточную систему симфонии, мы не расслабляем себя бездейственной романтической тоской по невозвратному прошлому. Новая обстановка обязует нас к активности в том же идеальном направлении и при системе разделения. Учитывая все указанные положительные возможности новой системы, будем бодрыми оптимистами. Тем более, что пред нашими глазами отталкивающая карикатура лже-симфонии, лже-союза (да ещё под лгущей вывеской того же якобы «отделения»!) за железным занавесом. Всё, что там творится - сплошная патология, подлежащая упразднению и чистке вместе с распадом коммунистической диктатуры. Наша задача здесь положительная: выяснение на историческом опыте нашей канонической нормы и отчасти тактики. Чуждые России умы и сердца изучают вышеуказанную патологию с наивной надеждой найти в куче навоза жемчужные зёрна. Наше русское достоинство не позволяет нам участвовать в этом неумном занятии». (А.В. Карташёв. Церковь и государство. Православие в жизни. Сборник статей. Нью-Йорк, 1953. С. 177-178).
«В общем, все или почти все выступления были построены по следующему типу: “Мы с глубоким вниманием выслушали содержательные, всеобъемлющие, исчерпывающие доклады (подхалимы добавляли: “блестящие, талантливые, глубокомысленные”) Высокопреосвященнейшего митрополита Пимена и Высокопреосвященнейших митрополитов Никодима и Алексия. И мы заявляем, что всецело и безоговорочно одобряем всё в них высказанное. Добавить к ним ничего невозможно. Мы также всецело и безоговорочно одобряем и поддерживаем деятельность Московской Патриархии и Священного Синода за всё время патриаршества Святейшего Патриарха Алексия и местоблюстительства митрополита Пимена. Мы выдвигаем его кандидатуру как достойнейшего и любимого всем православным народом. Мы особенно поддерживаем миротворческую деятельность Патриархии и, как патриоты нашего Великого Отечества, щедро жертвуем в фонд мира (подхалимы опять добавляли: “Благодаря Великой Октябрьской Революции Церковь наша пользуется полной свободой”). И при этом ни малейшей критики каких-либо решений Синода, ни малейшего указания на какие-либо трудности в отношениях с государством, никаких новых фактов о подлинной жизни Церкви, как она протекает на самом деле. Слушать в течение целого дня такого рода повторения было тягостно, и неудивительно, что митрополит Алма-Атинский Иосиф сказал мне во время обеденного перерыва: “Весь день ещё нас будет тошнить от этих выступлений на Соборе”». (Архиеп. Василий Кривошеин. Воспоминания.- С.437-438.
Сегодня у нас есть всё та же сергианская РПЦ МП, которую мы заслужили. «Нечего на зеркало пенять…» - гласит общеизвестная русская пословица. Недаром упорно трудилась все годы Коммунистическая партия и её компетентные органы.
В заключение несколько разрозненных картинок из личных воспоминаний.
Мысль написать Патриарху Алексию (Симанскому) открытое письмо появилась у о. Николая ещё в 1963 г. Он десятки раз обсуждал свой замысел с отцами Александром Менем, Владимиром Рожковым, Николаем Ведерниковым, Георгием Кондратьевым, с епископом Леонидом (Поляковым), с любым, кто соглашался слушать. Даже с шофёрами такси по дороге в Монино, где он тогда служил, и с книжными барышниками.
Думаю, в органы постоянно поступала соответствующая информация, потому что потом много лет агенты в рясах или в штатском неизменно употребляли термин «эшлимановцы», никогда какой-либо иной. Хотя практическое начало «Письму» положил о. Глеб Якунин, без него всё так бы и завершилось на стадии бесед с таксистами. Отец Николай никогда не был человеком дела, он - подлинный русский барин, прожектёр. Его любимейший герой русской литературы - Обломов.
Как-то Великим постом прибежал в Гребнево, где служил о. Николай, Глеб. Положил на диван свой огромный жёлтый портфель, сказал, не улыбнувшись: «Слово и дело Государево» и увёл о. Николая во двор на кладбище: мертвецы и подслушают - не выдадут, самые надёжные, мол, люди. Глеб всю жизнь был Великим Конспиратором.
Они гуляли часа три. Глеб схватил портфель, сказал, что опаздывает на последнюю электричку, и исчез. Отец Николай что-то негромко пел, читал «Правило», опять пел, потом позвал меня в свою комнату: «Вот, Юра, прочтите. Глеб предлагает быстренько собрать подписи шести-восьми священников и отправить письмо Патриарху». - «Дело Ваше, о. Николай, но любой человек с первой же страницы поймёт, что это текст А.Э. Краснова-Левитина. Зачем священникам в письме Патриарху цитировать Владимира Ленина, Карла Маркса и ещё каких-то сатанистов». - «Так вот Глеб говорит, что лучше Анатолия Эммануиловича всё равно никто не напишет. Нужно срочно, до Пасхи, врезать им по рогам, чтоб искры из глаз». - «Вы сами лучше напишете, о. Николай, если не будете никуда спешить. Мусульмане говорят, что торопливость (или поспешность) свойственна дьяволу. Да и Ваш любимый Илья Обломов не был торопыжкой». Уговорил.
Через несколько дней о. Николай купил печатную машинку Optima. Он предлагал общие идеи, я записывал, он читал, правил, я печатал. Работа шла очень медленно, за два месяца написали не больше половины. Раз в неделю прибегал Глеб и говорил, что так нельзя. Время от времени о. Николай зачитывал какие-то куски тем, кто, как договаривались, должны были подписать «Письмо».
Первым отказался мой кум, о. Георгий Кондратьев, он служил тогда много лет в Жигалове, неподалёку от Щёлково. Как-то он приехал к о. Николаю в Ново-Бутаково, рядом с МКАД, пил, пел, веселился и всех веселил, сунул за пазуху котёнка и убыл в свою Валентиновку. Все в доме искали общего рыжего любимца, баба Ганя (старая нянька) всю ночь не спала. На следующий день приходит телеграмма: «Рыжего отдам, а подпись не дам. Георгий». Отцу Николаю Ведерникову запретил подписывать отец - Анатолий Васильевич. Отцу Сергию Хохлову запретила жена Вера. Пригрозила разводом, если мужа со службы выгонят: чем детей кормить, которых сам настрогал? Отец Дмитрий Дудко о «Письме» знал, но в подписанты его не приглашали: о.Николай очень не любил его.
Сложнее всего было с о. Александром Менем: выше всего он ставил труд миссионера. Как мы узнали намного позже, на Лубянке ему даже кличку дали «Миссионер». Боюсь, до трагической смерти он так и не узнал присвоенное ему чекистами имя. Очень бы гордился. Это ведь не «Паук», не «Лиса», даже не «Аптекарь», не «Клерикал», а «Миссионер». Заслужить такую кликуху надо. (Отец Глеб говорил, что «Лиса» - Елена Боннэр, «Аптекарь» - Александр Огородников, «Клерикал» - это я, священник Георгий Эдельштейн).
«Сегодня, - говорил о. Александр, - через почти полвека после Октябрьского переворота, после стольких лет гнусной атеистической пропаганды главная, даже единственная, обязанность священников - нести людям Благую Весть. Мы - пастыри, наша задача - собрать овец и пасти стадо. Ваше письмо - как камень в озеро. Плюх! Брызги! Волны! А потом всё успокоится и все о нём и о вас забудут. А Церковь потеряет двух хороших священников. Вас обоих непременно запретят, а скорее извергнут из сана. Совету по делам религий только подарок. Вот и всё. Сам не подпишу и вам не советую».
Глеб огрызался, даже говорил, что Алик - трус, прежде храбрился, а теперь - в кусты. Отец Николай молчал, но просил меня писать дальше. А у меня последний год аспирантуры, итоговый отчёт на кафедре, отчёт на Совете, сдавай статьи, сдавай диссертацию, давай, давай! А я у Эшлиманов днюю и ночую.
Внезапно выручил о.Глеб: он испугался, что о.Александр Мень переубедит о.Николая, а Юрка (это я, значит)ещё два месяца будет возиться, уточнять да переделывать. Привёл Глеб двух «очень надёжных и деловых ребят», которые, де, за две недели всё сделают в лучшем виде. Это были Феликс Карелин и Лев Регельсон, потом пришёл Виктор Капитанчук. Феликс от «Мукузани» отказался, объяснил, что в лагере привык только к сиводёру. Рассказал, что в лагере порешил стукача: «То ли задушил, то ли зарезал - не помню, как в бреду был». Хотел сам повеситься, но спасла вера.
Текст о. Николая был прочитан вслух и раскритикован: цитат из Библии не хватает. Мне был устроен публичный экзамен и порка: оказалось, что я довольно прохладно отношусь к о. Павлу Флоренскому и Н. Бердяеву. Люблю И.А. Ильина и (о, ужас!) В.С. Соловьёва. Теперь всё понятно: благословения на «Письмо» не было, В. Соловьёв ведь тайный католик, почище Никодима (Ротова). Отец Александр Мень считал митрополита Никодима самым умным и персперктивным епископом РПЦ МП, а о. Николай Эшлиман всегда считал самым умным Пимена (Извекова) и говорил, что именно он будет Патриархом: так предсказала какая-то слепая ясновидящая. Никодима он терпеть не мог. Я, дурачок, обиделся, словно в детском саду, не так за себя и за В. Соловьёва, как за архиепископа Ермогена (Голубева), которого анафематствовали вместе со мной.
Через несколько лет в «Докладе Христианскому Комитету защиты прав верующих в СССР» Глеб почти дословно повторил то, что было сказано в Ново-Бутакове в доме о.Николая Эшлимана:
«Считаю уместным здесь сказать немного об архиепископе Ермогене Голубеве, который умер в прошлом году.
До и во время написания “Открытого письма” Патриарху Алексию мы, авторы, близко общались с Владыкой.
Относясь к Владыке Ермогену с большой любовью и глубоко почитая его память, тем не менее, оценивая его роль в церковной жизни 60-х годов, мы приходим к печальному выводу. Объективная роль его в движении за свободу Церкви драматична и весьма двойственна. Владыка искренне верил, что в наступивший период «восстановления социалистической законности» можно восстановить права Церкви, лишь указывая властям на факты нарушения этих прав и разъясняя им, каковы именно законные права Церкви и верующих.
Без достаточных оснований поверив, что Патриарх Алексий его поддержит, он начал собирать подписи архиереев под знаменитым “Обращением 10-ти”, ссылаясь при этом на келейное благословение Патриарха. Я помню, как, встретив меня в стенах Троице-Сергиевой лавры, Владыка стал радоваться, что обращение неожиданно подписал архиепископ Григорий Закляк и расценивал это Владыка как большой успех. Произошёл следующий диалог:
Я: Владыко, - вы говорили ему о том, что Патриарх благословил вас на это?
Владыка: Да.
Я: А не думаете ли вы, что он подписал обращение лишь по конъюнктурным соображениям, не разобравшись в ситуации, предположив, что благословение Патриарха означает благословение властей?
Владыка не дал определённого ответа, и я тогда оказался прав.
Дальнейшее известно: Патриарх Алексий отказался подтвердить, что он дал благословение на сбор подписей. Владыка Ермоген обманным путём был отправлен за штат с Калужской кафедры. Подписавших обращение архиереев вызывали по одному в Совет и требовали письменного отречения. Архиепископ Григорий Закляк заявил ещё раньше, что его обманным путём втянули в авантюру и провокацию. Некоторые другие отреклись в более мягкой форме, но были и такие, кто держался мужественно, например, архиепископы Павел Новосибирский и Вениамин Иркутский.
“Полководец был убит, а войско рассеялось, не успев вступить в сражение” - так, фигурально выражаясь, можно было дать сводку происшедших тогда событий.
Робко начав движение за права Церкви, Владыка Ермоген не видел перед собой ясных перспектив и конечных целей пути, на который он вступил.
Начав и возглавив движение за свободу Церкви и права верующих, он отказался от дальнейшей борьбы при первом же испытании (увольнение на покой).
Обладая огромным авторитетом в Церкви, Владыка своим самоустранением и затянувшимся молчанием, затормозил начинающееся движение. Если бы Владыка не выступил вовсе, возможно эту миссию взял бы на себя другой архиерей (Владыка Павел Голышев говорил, например, что готов идти за Владыкой Ермогеном до конца, такую готовность выражали и многие священники и миряне).
Долгие годы многие ждали призывного голоса Владыки Ермогена, как в своё время был слышен на всю Россию призывной голос его небесного покровителя, но так и не дождались.
“Взявшийся за плуг и оглядывающийся назад - неблагонадёжен для царства Божия”. Неудачное выступление архиепископа Ермогена и “Письмо 10-ти” - последняя скромная попытка епископата официально протестовать против сложившихся отношений Церкви и государства. Умолкнувший голос архиепископа Ермогена - умолкнувший голос Русской Церкви». (Священник Глеб Якунин. О современном положении Русской Православной Церкви и перспективах религиозного возрождения России. - Посев, 1979. - С.18-21).
Сам о.Глеб никогда и ничего не делал «робко». Он всегда напоминал мне апостола Петра - самого экспансивного из апостолов. Вот последняя глава Евангелия от Иоанна: «Тогда ученик, которого любил Иисус, говорит Петру: это Господь. Симон же Петр, услышав, что это Господь, опоясался одеждою,- ибо он был наг, - и бросился в море. А другие ученики приплыли в лодке, - ибо недалеко были от земли, локтей около двухсот,- таща сеть с рыбою». (Ин.21:7-8)
Петр не способен ждать, лодка еле плетётся, сеть полна рыбы, до берега, где стоит Иисус, около ста метров. Нет, ждать невыносимо, сам доплыву быстрее. Сегодня, пожалуй, и с поезда попытался бы спрыгнуть: быстрее надо! Глеб - Багратион или, точнее, наполеоновский маршал Мюрат.
Время от времени историки нашей Церкви пишут и говорят, что архиепископ Ермоген намеревался подписать «Открытое письмо» Эшлимана-Якунина, но потом почему-то передумал. Это сущий вздор. Любой человек, встречавший архиепископа Ермогена, знает, как он говорил о сане епископа. Он и в бреду не мог себе представить, что он, архиерей, подпишет неведомо кем сочинённое письмо Патриарху.
Все годы советской власти, начиная с пресловутой «Декларации о радостях», РПЦ МП стремилась сохранить симфонию с государством воинствующих безбожников, стремилась сохранить уваровскую формулу «православие-самодержавие-народность». В «Декларации» говорится: «Мы, церковные деятели, т.е. Русская Православная Церковь, с нашим народом и с нашим правительством». Это - граф Уваров в редакции сотрудника ГПУ Е.Тучковва, принимавшего участие в написании «Декларации».
Отец Николай Эшлиман обучал меня истории не по текстам сергианцев, а по трудам А.В. Карташёва.
А.В. Карташёв писал: «Итак, исповедуя как идеал архаическую восточную систему симфонии, мы не расслабляем себя бездейственной романтической тоской по невозвратному прошлому. Новая обстановка обязует нас к активности в том же идеальном направлении и при системе разделения. Учитывая все указанные положительные возможности новой системы, будем бодрыми оптимистами. Тем более, что пред нашими глазами отталкивающая карикатура лже-симфонии, лже-союза (да ещё под лгущей вывеской того же якобы «отделения»!) за железным занавесом. Всё, что там творится - сплошная патология, подлежащая упразднению и чистке вместе с распадом коммунистической диктатуры. Наша задача здесь положительная: выяснение на историческом опыте нашей канонической нормы и отчасти тактики. Чуждые России умы и сердца изучают вышеуказанную патологию с наивной надеждой найти в куче навоза жемчужные зёрна. Наше русское достоинство не позволяет нам участвовать в этом неумном занятии». (А.В. Карташёв. Церковь и государство. Православие в жизни. Сборник статей. Нью-Йорк, 1953. С. 177-178).