вчерашнее
Традиционно привирающий большой термометр показывал +6, когда Опера погасла, а вместе с ней и ведуший от перекрестка Маштоца к Ханджяна отрезок Саят-Нова. Опера осталась стоять темной и страшной, и мне стало вдруг так неуютно, как не было, наверное, даже в 91-ом. "Из-за митинга отключили", - единодушно заключил народ на остановке.
Пока "93"-я набирала пассажиров, в ней затеяли разговор старички. Они были друг с другом незнакомы, но все шли с митинга, это сразу стало ясно: тот, что сидел рядом со мной, проронил одну-единственную фразу: "Сколько народу-то сегодня собралось!", и остальные четверо сразу засуетились, обернулись друг к другу: "...да-да, давненько так много не собиралось людей... а будет ли шествие... а когда следующий митинг... да ходят только такие нищие и голодные, как мы... эх, а какие раньше митинги бывали, с музыкой, с кострами...". И они стали непринужденно делиться впечатлениями, такие одинаковые в своей политической страстности, хоть и разные совсем: один величавый с палкой в руках и катарактическими глазами, другой в очках-лупах, третий простоватый с рабочими руками, четвертый в аккуратно повязанном шарфике и пятый небритый в видавшем виды черном пальто - ереванские старички.
И мне стало жалко их и завидно. Жалко - за надежды, что были и будут обмануты, завидно - за эту страстность, за то, что, вопреки всем этим разбитым в прошлом и в перспективе, такой очевидной, надеждам, они продолжают надеяться из всех своих старческих сил.
А я, молодая, мертва, уже два года я как три обезьяны в одном лице - ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу. У меня нет сил ни на гнев, ни на надежды. Все, что я могу, - помолиться...
Господи, воздай. Убившим - по заслугам, убиенным - успокоения, скорбящим - сил.
Аминь.
Фото от Нвард nakedsilence Ерканян.
Пока "93"-я набирала пассажиров, в ней затеяли разговор старички. Они были друг с другом незнакомы, но все шли с митинга, это сразу стало ясно: тот, что сидел рядом со мной, проронил одну-единственную фразу: "Сколько народу-то сегодня собралось!", и остальные четверо сразу засуетились, обернулись друг к другу: "...да-да, давненько так много не собиралось людей... а будет ли шествие... а когда следующий митинг... да ходят только такие нищие и голодные, как мы... эх, а какие раньше митинги бывали, с музыкой, с кострами...". И они стали непринужденно делиться впечатлениями, такие одинаковые в своей политической страстности, хоть и разные совсем: один величавый с палкой в руках и катарактическими глазами, другой в очках-лупах, третий простоватый с рабочими руками, четвертый в аккуратно повязанном шарфике и пятый небритый в видавшем виды черном пальто - ереванские старички.
И мне стало жалко их и завидно. Жалко - за надежды, что были и будут обмануты, завидно - за эту страстность, за то, что, вопреки всем этим разбитым в прошлом и в перспективе, такой очевидной, надеждам, они продолжают надеяться из всех своих старческих сил.
А я, молодая, мертва, уже два года я как три обезьяны в одном лице - ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу. У меня нет сил ни на гнев, ни на надежды. Все, что я могу, - помолиться...
Господи, воздай. Убившим - по заслугам, убиенным - успокоения, скорбящим - сил.
Аминь.
Фото от Нвард nakedsilence Ерканян.