Вечная память "Фортунэ"
Пока я домучиваю перевод второй книги, не грех вспомнить первую. Снова публикую первую главу «Фортунэ» - для тех, кто не читал и кому интересно. Может быть, когда нибудь я наберусь куража искать издательство, которое рассмотрит роман непубликовавшегося, к сожалению, автора. А пока жду ваших рецензий соображений и, если есть желающие, могу выслать весь роман по мылу. С уважением, ваш перефочик. ;)
Семья Дюбуа
Дорога уходила вдаль под жаркую тень сосен. Сквозь сухие ветки, покрытые иссохшимися без дождя, порыжевшими иглами, у подножия горы виднелся разрытый бульдозерами карьер. Издали раздавался рев моторов огромных машин, добывавших из тверди холма глыбу известняка. Камень крошилcя под ударами крюкообразных зубьев страшных челюстей, распуская клубы пыли на чахлые кусты по всей округе.
По дороге беспрерывно сновали взад и вперед пузатые грузовики. Гигантские колеса проминали глубокие колеи, а мощные моторы издавали грохот, подобный раскатам грома, отчего в квартирах близлежащего района Сите ходили ходуном стены и звенели оконные стекла. Все это тянулось уже несколько лет. Несмотря на жалобы домоуправления, регулярно отправляемые в мэрию, так и не разрешили открыть проезжую дорогу вдоль карьера - в том месте, где пока не было ни единого строения. Вернее сказать, была в проекте одна постройка, но делать ничего еще не начали, так что грузовики всем назло разъезжали, задыхаясь от пыли в своих бешеных гонках.
Ближе к середине дорога разветвлялась, открывая путь, местами такой же разъезженный, к Сите Рош Бланш.
Семья Дюбуа жила на шестом этаже восьмиэтажной бащни. Из окон их квартиры открывался вид на весь Марсель. Слева, на берегу моря - массив Марсельвейр, и у его подножия - горстки домиков, построенных в спешке из чего попало. Вдали, на синеющем горизонте - белая горная ряда Л'Этуаль, извечно терзаемая пожарами. Наконец, справа- массивы Гарлабан и Сэн Бом , все еще покрытые зеленью, над которой вздымались выбеленные солнцем языки скал. Втиснутый в этот узкий корсет естественного барьера, город пытался вытянуться за пределы авеню Прадо и бульвара Рабато, и казалось, что он однажды лопнет с этой стороны, выбросив на гору последние куски каменистой земли.
После того, как холм уже достаточно обрезали по краям, со стороны Сите выстроили другие здания, которые стали называть по буквам. Пока дошли до буквы Е. Любопытно было бы знать, выстоится ли здесь весь алфавит, принеся владельцу этого засушливого холма немалую прибыль как за продажу камня, так и за аренду строительной площадки.
Фортунэ Дюбуа был старшим в семье. Отец его, Антуан Дюбуа, ныне в возрасте 57 лет, в молодости взял в жены Жермену Лануа, дочь портнихи из деревеньки Воклюза*. Теперь у родителей была живописная усадьба в Алоше, где они жили вместе с двумя младшими детьми. Проработав всю жизнь в администрации, Антуан уже два года получал приличную пенсию.
Младшей сестре Фортунэ едва минуло двадцать лет. Девушка унаследовала глаза отца, но если вглядеться, то в чертах ее милого лица вы бы увидели точный портрет матери. Ее нарекли Жанной в честь бабушки по отцовской линии, много лет назад в мучениях сгоревшей от некой страшной болезни, не успев и попрощаться с детьми, взятыми под опеку органами государственного призрения.
И, наконец, Эрнест, который в свои восемнадцать лет доставлял родителям немало хлопот. Трудный характер мальчишки вызывал сплошное недоумение. И в кого он такой склочный, упрямый? Постоянно со всеми ссорится и препирается, и ни выговоры, ни угрозы на него не действуют. Знать не хочет ничего и учится из рук вон плохо. У этого юноши еще возникнут сложности в будущем. А пока он бьет баклуши в лицее и в открытую заявляет, что лишь теряет там время. От усталости и бессилия у Антуана и Жермены опускались руки. Что делать с этим несносным ребенком?
Фортунэ Дюбуа припарковал машину неподалеку от Сите. После тяжелого рабочего дня в расплавленной на солнце конторе он чувствовал себя совершенно разбитым. А дома предстоял еще более изнурительный вечер. К счастью, дочка и сын были для него отдушиной.
Больше всего доставалось ему под вечер, когда жена принималась донимать его своими подозрениями, повод для которых она всегда ухитрялась найти. Если, не имея в виду ничего дурного, он рассказывал ей забавные ситуации из своей служебной жизни, то одно неосторожное слово - и следовала вспышка бешенства. Малейшее отклонение от привычного поведения супруга говорило ей только о том, что он пришел от другой женщины, и вызывало очередной приступ ревности.
Двадцатипятилетний Фортунэ был хорош собой. Смуглое лицо украшали длинные усы, черные, под стать шевелюре, кончики которых он время от времени покручивал большим и указательным пальцами. Уверенный взгляд зеленых глаз заставлял подчас трепетать. Порой лицо озаряла улыбка, обнажая ряд безупречных зубов. Разговаривать с ним было удовольствием, и к нему прислушивались. Одевался он строго, отдавая предпочтение темным костюмам и белым рубашкам, выгодно оттенявшим загар, и не снимал галстук даже в сильную жару, расставаясь с ним только на выходные.
Трудился он в поте лица в отделе контроля судебной администрации, кропотливо разбирая толстые досье по финансовым тяжбам. В данный момент проходило дело одного предприятия, и Фортунэ проверял, нет ли в этих пыльных бумагах какой-либо ложной информации - например, ошибок, допущенных руководством. Собственно говоря, определяя, будет ли фирма банкротом, или же еще можно ее спасти.
В рабочем кабинете его окружали женщины и молодые девушки, что крайне возмущало его жену. За пять лет работы, проводя с ними бок о бок по восемь часов в день, он уже знал своих сотрудниц лучше, чем Пьеретту, на которой был женат эти же пять лет. И все же, поведение его было безупречным. Фортунэ умел вести беседу, всегда находил подходящие слова, и среди сослуживцев не было равного ему в остроумии. С ним любили работать. Одна Пьеретта все искала в муже изъяны, все больше мучаясь болезненной подозрительностью и становясь все более злой и колючей. Бросая в тщательно выбранный момент язвительные словечки, она пыталась вселить в Фортунэ неуверенность, чтобы и он ревновал, тем самым выражая свою любовь.
Он поднял голову и взглянул на шестой этаж. Убедившись, что жена следит за ним из окна, посмотрел на часы: 19-40. Он немного опаздывал, поскольку простоял в пробке.
Контора, где работал Фортунэ, находилась в центре города. За рулем машины, застрявшей в транспортном заторе, он сидел, как на иголках. Теперь целая история объяснять жене, почему поздно пришел. Вечно она ждет от него чего-то нехорошего. Да и не ждет, а сразу нападает, причем всеми возможными способами.
Выйдя из лифта, Фортунэ позвонил в дверь условленным образом. Услышал голос Пьеретты: «Жюльен, открой папе!»
Мальчик открыл дверь, бросился к отцу, и тот расцеловал его.
Пьеретта готовила ужин. Фортунэ зашел на кухню, чтобы чмокнуть жену в шею. Не дай бог пропустить этот ритуал: за его поведением настороженно следили, и чувствуя это, он находился в постоянном напряжении, боясь отступить от собственных привычек, ставших теперь навязанными правилами. Однако, тяжело изображать снаружи то, чего нет внутри. Необходимо еще и думать над каждым словом. Ведь она привыкла ко всему придираться, анализировать каждый его шаг с маниакальной скрупулезностью.
Пьеретта и не предполагала, что подруги и сотрудницы могут смотреть на ее ненаглядного иначе, чем она сама. Все-таки, для женщины не существует более сладкого лакомства, чем муки ревности.
Каждый вечер обменивались одними и теми же фразами, лаконичными и сухими. «Все в порядке? Ничего нового? Малыши вели себя хорошо?»
- Ничего особенного. Здесь всегда одно и то же,- отвечала она.
- Пойду приму душ, сегодня было жарко.
- Поторопись, садимся за стол.
Обычно Пьеретта набрасывалась на мужа, как раз когда он выходил из ванной, налетая на него как комар и осаждая нелепыми, но каверзными вопросами. Фортунэ, не ожидая такой агрессии, смущался и приходил в замешательство. Нависало напряженное молчание: он не знал, что отвечать. Главное - не покраснеть! Ее подозрения разгорались, как пламя на ветру.
Как-то вечером, не успел он еще и обсохнуть после душа, как начались допросы.
«Утром хотела постирать твою рубашку и заметила на воротнике пятна от губной помады» - заявила она, смерив мужа холодным взглядом, как, должно быть, один вооруженный соперник смотрит на другого, бросая вызов к бою.
От усталости и несуразности этого заявления Фортунэ неожиданно расхохотался. Он обожал свою жену, все же премиленькую, с копной белокурых волос, телом богини и кукольным личиком, изрядно дурневшим, когда она злилась.
К чему искать на стороне то, что имеется дома? Нет, в «левой» связи его уличить невозможно. И все же, за какое-то время обстановка в доме испортилась, очень постепенно и незаметно, как увядают молоденькие побеги, если их постоянно дергать и теребить. Все началось с мелких подозрений, шутливых вопросиков, над которыми они оба смеялись. Но зародившееся недоверие пустило ростки в душе Пьеретты, ибо память ее фиксировала любую самую безобидную ситуацию. Она хотела проникнуть в мысли мужа, а его по-прежнему смешили подобные распросы.
Если во время прогулки им попадалась на глаза привлекательная девушка, Пьеретта насмешливо спрашивала, как он ее находит. Раньше Фортунэ посмеивался и шептал ей на ушко, безо всякой задней мысли, что у него таких хоть пруд пруди. Теперь же, остерегаясь так шутить, машинально отвечал, что его жена самая красивая.
Но последнее заявление совсем его озадачило. Что еще за помада?
«Принеси-ка мне эту рубашку!»- раздраженно потребовал он.
Она принесла предмет ссоры, указывая дрожащим пальцем на красные следы.
Он с изумлением увидел какие-то точки. Следует заметить, что накануне он пришел домой с изрядным опозданием. Фортунэ стал лихорадочно думать, как это объяснить. Ее недоверие раздражало его все сильнее. Наконец, он устремил в голубые глаза жены негодующий взгляд.
«Да в конце концов, Пьеретта, как ты только это разглядела? Что ты все пристаешь с какой-то ерундой, о которой никто и не помышляет! Ревность - это просто твой «пунктик». Каждый вечер ты меня так допекаешь, будто весь день только и занята тем, что выискиваешь способы извести. Мне часто приходится думать, зажав голову руками. В этом положении голова лучше соображает, так мне легче сосредоточиться над материалами досье и найти в них недочеты. Тогда, возможно, я и задел воротник рубашки кончиком красного карандаша, которым подчеркиваю сомнительные числа. Только и всего! Ну чего ты добиваешься своими допросами? Хочешь загнать меня в угол? Думаешь, что я тебя обманываю? Ты глубоко ошибаешься!»
Услышав правдоподобное объяснение и не желая, чтобы считали, что она «с пунктиком», Пьеретта больше не раскрывала рта весь вечер. Фортунэ, которого наконец оставили в покое, мог теперь насладиться общением с детьми.
В этот вечер он вышел из ванной, насвистывая, как соловей весенним вечером. Он легонько похлопал Пьеретту пониже спины, чем позабавил детей и заставил ее поежиться от удовольствия.
«Но не сейчас же,» - зарделась она, словно девочка.
Семья Дюбуа
Дорога уходила вдаль под жаркую тень сосен. Сквозь сухие ветки, покрытые иссохшимися без дождя, порыжевшими иглами, у подножия горы виднелся разрытый бульдозерами карьер. Издали раздавался рев моторов огромных машин, добывавших из тверди холма глыбу известняка. Камень крошилcя под ударами крюкообразных зубьев страшных челюстей, распуская клубы пыли на чахлые кусты по всей округе.
По дороге беспрерывно сновали взад и вперед пузатые грузовики. Гигантские колеса проминали глубокие колеи, а мощные моторы издавали грохот, подобный раскатам грома, отчего в квартирах близлежащего района Сите ходили ходуном стены и звенели оконные стекла. Все это тянулось уже несколько лет. Несмотря на жалобы домоуправления, регулярно отправляемые в мэрию, так и не разрешили открыть проезжую дорогу вдоль карьера - в том месте, где пока не было ни единого строения. Вернее сказать, была в проекте одна постройка, но делать ничего еще не начали, так что грузовики всем назло разъезжали, задыхаясь от пыли в своих бешеных гонках.
Ближе к середине дорога разветвлялась, открывая путь, местами такой же разъезженный, к Сите Рош Бланш.
Семья Дюбуа жила на шестом этаже восьмиэтажной бащни. Из окон их квартиры открывался вид на весь Марсель. Слева, на берегу моря - массив Марсельвейр, и у его подножия - горстки домиков, построенных в спешке из чего попало. Вдали, на синеющем горизонте - белая горная ряда Л'Этуаль, извечно терзаемая пожарами. Наконец, справа- массивы Гарлабан и Сэн Бом , все еще покрытые зеленью, над которой вздымались выбеленные солнцем языки скал. Втиснутый в этот узкий корсет естественного барьера, город пытался вытянуться за пределы авеню Прадо и бульвара Рабато, и казалось, что он однажды лопнет с этой стороны, выбросив на гору последние куски каменистой земли.
После того, как холм уже достаточно обрезали по краям, со стороны Сите выстроили другие здания, которые стали называть по буквам. Пока дошли до буквы Е. Любопытно было бы знать, выстоится ли здесь весь алфавит, принеся владельцу этого засушливого холма немалую прибыль как за продажу камня, так и за аренду строительной площадки.
Фортунэ Дюбуа был старшим в семье. Отец его, Антуан Дюбуа, ныне в возрасте 57 лет, в молодости взял в жены Жермену Лануа, дочь портнихи из деревеньки Воклюза*. Теперь у родителей была живописная усадьба в Алоше, где они жили вместе с двумя младшими детьми. Проработав всю жизнь в администрации, Антуан уже два года получал приличную пенсию.
Младшей сестре Фортунэ едва минуло двадцать лет. Девушка унаследовала глаза отца, но если вглядеться, то в чертах ее милого лица вы бы увидели точный портрет матери. Ее нарекли Жанной в честь бабушки по отцовской линии, много лет назад в мучениях сгоревшей от некой страшной болезни, не успев и попрощаться с детьми, взятыми под опеку органами государственного призрения.
И, наконец, Эрнест, который в свои восемнадцать лет доставлял родителям немало хлопот. Трудный характер мальчишки вызывал сплошное недоумение. И в кого он такой склочный, упрямый? Постоянно со всеми ссорится и препирается, и ни выговоры, ни угрозы на него не действуют. Знать не хочет ничего и учится из рук вон плохо. У этого юноши еще возникнут сложности в будущем. А пока он бьет баклуши в лицее и в открытую заявляет, что лишь теряет там время. От усталости и бессилия у Антуана и Жермены опускались руки. Что делать с этим несносным ребенком?
Фортунэ Дюбуа припарковал машину неподалеку от Сите. После тяжелого рабочего дня в расплавленной на солнце конторе он чувствовал себя совершенно разбитым. А дома предстоял еще более изнурительный вечер. К счастью, дочка и сын были для него отдушиной.
Больше всего доставалось ему под вечер, когда жена принималась донимать его своими подозрениями, повод для которых она всегда ухитрялась найти. Если, не имея в виду ничего дурного, он рассказывал ей забавные ситуации из своей служебной жизни, то одно неосторожное слово - и следовала вспышка бешенства. Малейшее отклонение от привычного поведения супруга говорило ей только о том, что он пришел от другой женщины, и вызывало очередной приступ ревности.
Двадцатипятилетний Фортунэ был хорош собой. Смуглое лицо украшали длинные усы, черные, под стать шевелюре, кончики которых он время от времени покручивал большим и указательным пальцами. Уверенный взгляд зеленых глаз заставлял подчас трепетать. Порой лицо озаряла улыбка, обнажая ряд безупречных зубов. Разговаривать с ним было удовольствием, и к нему прислушивались. Одевался он строго, отдавая предпочтение темным костюмам и белым рубашкам, выгодно оттенявшим загар, и не снимал галстук даже в сильную жару, расставаясь с ним только на выходные.
Трудился он в поте лица в отделе контроля судебной администрации, кропотливо разбирая толстые досье по финансовым тяжбам. В данный момент проходило дело одного предприятия, и Фортунэ проверял, нет ли в этих пыльных бумагах какой-либо ложной информации - например, ошибок, допущенных руководством. Собственно говоря, определяя, будет ли фирма банкротом, или же еще можно ее спасти.
В рабочем кабинете его окружали женщины и молодые девушки, что крайне возмущало его жену. За пять лет работы, проводя с ними бок о бок по восемь часов в день, он уже знал своих сотрудниц лучше, чем Пьеретту, на которой был женат эти же пять лет. И все же, поведение его было безупречным. Фортунэ умел вести беседу, всегда находил подходящие слова, и среди сослуживцев не было равного ему в остроумии. С ним любили работать. Одна Пьеретта все искала в муже изъяны, все больше мучаясь болезненной подозрительностью и становясь все более злой и колючей. Бросая в тщательно выбранный момент язвительные словечки, она пыталась вселить в Фортунэ неуверенность, чтобы и он ревновал, тем самым выражая свою любовь.
Он поднял голову и взглянул на шестой этаж. Убедившись, что жена следит за ним из окна, посмотрел на часы: 19-40. Он немного опаздывал, поскольку простоял в пробке.
Контора, где работал Фортунэ, находилась в центре города. За рулем машины, застрявшей в транспортном заторе, он сидел, как на иголках. Теперь целая история объяснять жене, почему поздно пришел. Вечно она ждет от него чего-то нехорошего. Да и не ждет, а сразу нападает, причем всеми возможными способами.
Выйдя из лифта, Фортунэ позвонил в дверь условленным образом. Услышал голос Пьеретты: «Жюльен, открой папе!»
Мальчик открыл дверь, бросился к отцу, и тот расцеловал его.
Пьеретта готовила ужин. Фортунэ зашел на кухню, чтобы чмокнуть жену в шею. Не дай бог пропустить этот ритуал: за его поведением настороженно следили, и чувствуя это, он находился в постоянном напряжении, боясь отступить от собственных привычек, ставших теперь навязанными правилами. Однако, тяжело изображать снаружи то, чего нет внутри. Необходимо еще и думать над каждым словом. Ведь она привыкла ко всему придираться, анализировать каждый его шаг с маниакальной скрупулезностью.
Пьеретта и не предполагала, что подруги и сотрудницы могут смотреть на ее ненаглядного иначе, чем она сама. Все-таки, для женщины не существует более сладкого лакомства, чем муки ревности.
Каждый вечер обменивались одними и теми же фразами, лаконичными и сухими. «Все в порядке? Ничего нового? Малыши вели себя хорошо?»
- Ничего особенного. Здесь всегда одно и то же,- отвечала она.
- Пойду приму душ, сегодня было жарко.
- Поторопись, садимся за стол.
Обычно Пьеретта набрасывалась на мужа, как раз когда он выходил из ванной, налетая на него как комар и осаждая нелепыми, но каверзными вопросами. Фортунэ, не ожидая такой агрессии, смущался и приходил в замешательство. Нависало напряженное молчание: он не знал, что отвечать. Главное - не покраснеть! Ее подозрения разгорались, как пламя на ветру.
Как-то вечером, не успел он еще и обсохнуть после душа, как начались допросы.
«Утром хотела постирать твою рубашку и заметила на воротнике пятна от губной помады» - заявила она, смерив мужа холодным взглядом, как, должно быть, один вооруженный соперник смотрит на другого, бросая вызов к бою.
От усталости и несуразности этого заявления Фортунэ неожиданно расхохотался. Он обожал свою жену, все же премиленькую, с копной белокурых волос, телом богини и кукольным личиком, изрядно дурневшим, когда она злилась.
К чему искать на стороне то, что имеется дома? Нет, в «левой» связи его уличить невозможно. И все же, за какое-то время обстановка в доме испортилась, очень постепенно и незаметно, как увядают молоденькие побеги, если их постоянно дергать и теребить. Все началось с мелких подозрений, шутливых вопросиков, над которыми они оба смеялись. Но зародившееся недоверие пустило ростки в душе Пьеретты, ибо память ее фиксировала любую самую безобидную ситуацию. Она хотела проникнуть в мысли мужа, а его по-прежнему смешили подобные распросы.
Если во время прогулки им попадалась на глаза привлекательная девушка, Пьеретта насмешливо спрашивала, как он ее находит. Раньше Фортунэ посмеивался и шептал ей на ушко, безо всякой задней мысли, что у него таких хоть пруд пруди. Теперь же, остерегаясь так шутить, машинально отвечал, что его жена самая красивая.
Но последнее заявление совсем его озадачило. Что еще за помада?
«Принеси-ка мне эту рубашку!»- раздраженно потребовал он.
Она принесла предмет ссоры, указывая дрожащим пальцем на красные следы.
Он с изумлением увидел какие-то точки. Следует заметить, что накануне он пришел домой с изрядным опозданием. Фортунэ стал лихорадочно думать, как это объяснить. Ее недоверие раздражало его все сильнее. Наконец, он устремил в голубые глаза жены негодующий взгляд.
«Да в конце концов, Пьеретта, как ты только это разглядела? Что ты все пристаешь с какой-то ерундой, о которой никто и не помышляет! Ревность - это просто твой «пунктик». Каждый вечер ты меня так допекаешь, будто весь день только и занята тем, что выискиваешь способы извести. Мне часто приходится думать, зажав голову руками. В этом положении голова лучше соображает, так мне легче сосредоточиться над материалами досье и найти в них недочеты. Тогда, возможно, я и задел воротник рубашки кончиком красного карандаша, которым подчеркиваю сомнительные числа. Только и всего! Ну чего ты добиваешься своими допросами? Хочешь загнать меня в угол? Думаешь, что я тебя обманываю? Ты глубоко ошибаешься!»
Услышав правдоподобное объяснение и не желая, чтобы считали, что она «с пунктиком», Пьеретта больше не раскрывала рта весь вечер. Фортунэ, которого наконец оставили в покое, мог теперь насладиться общением с детьми.
В этот вечер он вышел из ванной, насвистывая, как соловей весенним вечером. Он легонько похлопал Пьеретту пониже спины, чем позабавил детей и заставил ее поежиться от удовольствия.
«Но не сейчас же,» - зарделась она, словно девочка.