Счастье трудных дорог
Контрольные. Мрак за окном фиолетов, не хуже чернил.
И на два варианта поделенный класс. И не знаешь ответов.
Ни мужества нету ещё, ни таланта. Ни взрослой усмешки,
ни опыта жизни. Учебник достать - пристыдят и отнимут.
Бывал ли кто-либо в огромной отчизне, как маленький школьник,
так грозно покинут? Быть может, те годы сказались в особой
тоске и ознобе? Не думаю, впрочем. Ах, детства во все времена
крутолобый вид - вылеплен строгостью и заморочен.
И я просыпаюсь во тьме полуночной от смертной тоски
и слепящего света тех ламп на шнурах, белизны их молочной,
и сердце сжимает оставленность эта. И все неприятности взрослые наши:
проверки и промахи, трепет невольный, любовная дрожь и свидание даже -
всё это не стоит той детской контрольной. Мы просто забыли.
Но маленький школьник за нас расплатился, покуда не вырос,
и в пальцах дрожал у него треугольник. Сегодня бы, взрослый, он это не вынес.
Александр Кушнер
начало: Частичка рая
Детские разочарования - самые яркие. Наверно, потому, что каждое из них - первое. Падать больно, красивая оса жалит, а молоко бывает горячим. Существует давняя и опасная ложь о безмятежном рае детства, но не каждый захочет её разрушить. Вы, может быть, ею живёте, она одна способна вас утешить в чистилище вашей нынешней жизни, где ярких событий почти нет, и слава богу. Потому что, если что-то яркое случается, оно, как правило, ужасно, или как минимум неприятно, и всегда ломает ваш устоявшийся, уложившийся уклад. Герой романа Джозефа Хеллера «Что-то случилось» говорил: «Не люблю никаких перемен, потому что никогда не видел перемен к лучшему». Многие не согласятся с этим, тем не менее маленький ребёнок всегда грозно покинут, это биологическая, непреодолимая драма детства. Всё у него впервые, опыта взять неоткуда. Особенно ужасно, что грехи тоже впервые, и никто не может от них предостеречь: детство - время, когда мораль усваивается только на личном опыте, и чаще всего от противного. Переехав в дом напротив, я всё равно оставалась по сути на Боевой 12. Рядом с бывшей комнаткой мамы жили соседи, они и стали моей семьёй. Окно их квартиры в мезонине выходило на дорогу.
Это была бездетная семья, они не могли стать родителями. Главой семьи был Иван Грачёв, жена Евфросинья Арсентьевна, уроженка села Казеевки, что в 23 км от Пензы. В комнате при входе слева была печка, а за перегородкой без двери комната с окном на дорогу. Поскольку стены были скошены, по бокам стояли 3 кровати - 2 справа, 1 слева. У окна был стол, а при входе с «кухни» слева стоял шифоньер. Почему я так подробно описываю, было бы удивительно, чтобы они жили вдвоём. С ними жила сестра жены, урождённая Анастасия Арсентьевна, но она поменяла имя и стала Верой. Звали её все Верка. А ещё жила племянница из Казеевки - Нина. Сейчас это элитный пригород с дорогой землёй.
Казеевка, вид сверху, вдали санаторий «Берёзовая Роща»
вид на Казеевку
Жена Ивана не работала, он был категорически против. Говорят, ревновал её к каждому столбу. Я бы подумала - любит, но он был простой мужик, работал кровельщиком. Был хмурым, особо ни с кем не общался. Каждой эпохе соответствует определённый стиль человеческих отношений. В то время Иван Грачёв, скорее всего, думал так: «Любовь, подумаешь! Бред собачий…». Впрочем, когда-то это не было бредом… Неважно, существовали ли на самом деле Леандр или Тристан; сам за себя говорил тот факт, что до нас дошли их имена. Срок жизни пустой выдумки не может исчисляться веками. Мы то ещё помним, как влюблённый юноша плыл через Геллеспонт, как умирающий рыцарь вглядывался в море с утёсов Пенмарка, отыскивая в волнах запоздалый парус Изольды, но уже наши внуки ничего этого знать не будут. Потому что легенды умирают, когда их смысл перестаёт волновать современников. А в то время Иван Грачёв навряд ли слышал о Тристане. Но он стал практически другим человеком с тех, как взял меня на руки. Может быть, ему не хватало именно ребёнка в семье?..
Я звала его «дядяней», а вот Евфросинью Арсентьевну называла «крёсна». Недолго думая после моего рождения, она с братом моей мамы в тайне от родителей окрестила меня в Мироносицкой церкви, ныне Успенский кафедральный собор. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы стало известно на работе мамы - в облисполкоме… Да и отцу бы не поздоровилось, они тогда все были коммунистами.
1960 год
Дядяня меня просто обожал, а Верка и Нинка злились и тихонько управляли мной, чтобы над ним поиздеваться. В глаза-то ему боялись и слово молвить. В кой веке раз у крёсны расцвела роза в огромной кадке у окна. Вот эту красоту я даже помню, а рассказы эти мне, уже взрослой, поведала другая племянница крёсны. По науськиванию тёток я сказала дядяне, чтобы он сорвал мне все эти розы… Он сделал это, а на розовое деревце привязал красные тряпочки - всё-таки боялся любимую жену. Когда крёсна вернулась домой, дядяня получил такую взбучку, что мало не покажется… на радость Верке с Нинкой. Однажды они научили меня, чтобы я, сидя у него на плечах, плевала на лысину и растирала, «чтобы у него не болела головка». А он только радовался. Зимой, когда было много снега, я сказала, чтобы мы пошли в ботанический сад за подснежниками… И мы пошли, он показал мне сугробы и сказал, что нет тут подснежников. Я утверждала, что они же под снегом, и он голыми руками раскапывал его, чтобы показать мне землю с жухлой травой. В детский сад утром он возил меня на санках. А как-то летом я сказала, что хочу… на санках ехать в детский сад (хорошо, что хоть не владычицей морскою). И он вёз меня по асфальту до самого садика - по улице Ключевской, по которой мы гуляли в прошлый раз, до перекрёстка на Кураева,
затем в горку - до Красной, бывшей Дворянской улицы.
Здесь на перекрёстке был магазинчик в полуподвале, мы часто туда заходили, но это уже другая история.
1975 год
И это ещё не конец пути… надо было «проскользить» на санках ещё один квартал до Володарской, бывшей Лекарской.
В 60-х годах XIX века в Пензенской губернии сложилось объединение последователей римско-католической церкви. Основную массу её членов составили сосланные поляки, которые участвовали в Польском восстании 1863-1864 годов. Общине, насчитывающей около 2000 человек, не раз отказывали в строительстве молитвенного дома. В 1898 году Николай II дал разрешение на приобретение участка земли с постройками на Лекарской улице. В 1901 здание молитвенного дома сгорело, на его месте в 1906 был построен католический костёл. При общине в 1901 было создано благотворительное общество, которое оказывало материальную помощь бедным. содержало школу, библиотеку. Освящение костёла прошло 8 сентября 1906 года.
Приход Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии
В 1931 году костёл был закрыт постановлением Горсовета и перешёл в распоряжение городской администрации. Католическому храму был придан «некультовый вид» и в 50-е годы он превратился в «Дом учителя», куда я ходила в кружок кукольного театра.
Это место вызывает у меня много воспоминаний… За Домом учителя, вниз по улице располагалась городская больница №3, в которой я работала после медицинского училища.
Конечно же, как самая молодая, участвовала в конкурсах.
здание больницы в разные годы, начиная с 1937-1939
Напротив больницы в доме №33 до 1979 года располагался областной кожно-венерологический диспансер, пока ему не было выделено одно из зданий инфекционной больницы. Туда мы тоже ходили на практику.
Представьте себе такую картину - заходит очередной пациент, кроме доктора в кабинете студенты, в основном девочки. Среди них он узнаёт ученицу из параллельного класса, а врач спрашивает о жалобах и просит его показать выделения из соответствующего органа. И он вынужден был демонстрировать все симптомы, чтобы увидели практиканты… Потом он не раз рассказывал эту историю своим приятелям…
Между Домом учителя и больницей в глубине двора находилась спецполиклиника. Там я наблюдалась у детского врача.
Компактная, почти безлюдная больничка всегда сияла чистотой, посетители общались шёпотом, при входе в маленьком гардеробе надевали вторую обувь. Если ты ребёнок, тебе давали невиданную игрушку, пока ты ждёшь приёма доктора, потом её не хотелось возвращать. Мама рядом с тобой, а врач такой «нестрашный», разговаривает тихо и ласково… я любила болеть. И с этими сказочными воспоминаниями я… сдуру поступила в медицинское училище! Но это другая история. Аааа! Детский сад! Он тут же на углу, и мы уже приехали с дядяней!
Сейчас на этом месте лечат по-взрослому, но игрушек уже не дают…
Детский сад был местом моего кошмара. Да, нас хорошо кормили, поили рыбьим жиром - я его любила, а некоторых - рвало, но они пили, так как воспитатель приказал… Мы разучивали украинский танец в национальном костюме, на голове венок с лентами. Родители хлопали в ладоши и не могли нарадоваться на своих детей. А что дети? Дети все разные, но я могу сказать только о себе. С тех пор я ненавижу любую групповуху, будь то производственное собрание или митинг, словом - больше трёх не собираться. Но меня это преследовало всю жизнь - всё время пытались куда-то избрать - старостой, председателем совета отряда или комсоргом. Но в садике мы ещё… спали!!! Это оказалось таким испытанием, что стало комплексом всей моей жизни. В большой комнате после обеда ставили раскладушки, и мы должны были заснуть и ни в коем случае не разговаривать - это был «мёртвый час». Все дети, да и взрослые разные, я, например, никогда не могла заснуть днём, если только не приходила после ночного дежурства в больнице. Но большинство детей засыпали сразу. А несколько минут спустя один мальчик вставал во весь рост, доставал пипиську и шептал: смотрите, смотрите… При этом он извивался весь и был похож на глиста. Кто-то смотрел, наверное, а я была вынуждена лежать этот проклятый час с закрытыми глазами и слушать: «смотрите…». Тогда я ещё не знала о шавасане или «позе трупа» в йоге, я бы предпочла такой «мёртвый час».
В СССР никто в моём окружении не говорил и не знал о нетрадиционных отношениях, но онанисты встречались. Они стояли у школ и в подворотнях. И когда я неминуемо видела их, всегда вспоминала того «глиста» из садика. Словом, терпеть ходить строем, питаться коллективно по часам, гулять парами - всё это отложило отпечаток на всю мою жизнь. Получается, что моё сопротивление и борьба началась в раннем детстве. Это значительно позже я поняла, что в жизни всё происходит не по схемам. Или, точнее, эта антисхематичность жизни тоже укладывается в какую-то схему, но в схему слишком сложную, чтобы мы могли в ней разобраться. А схемы простенькие и успокоительные - они к жизни, видимо, неприменимы… И моя борьба началась после смерти дядяни. Я уверена, что за все грехи Верке и Нинке бог не дал мужей, а я с тех пор, как узнала о корнях этих издевательств, не могу успокоиться. Прожил дядяня недолго, упал на работе с крыши, да так и не поправился. Я помню, как он лежал на кровати, говорить уже не мог и показал крёсне пальцем на шифоньер. Никаких накоплений у них не было, и он хотел, чтобы она продала его, чтобы похоронить мужа. В день похорон мы сидели у дома на скамейке. Верка с Нинкой весело болтали и смеялись, а Верка отрывала от георгина лепесток за лепестком, а потом бросила на пол и стебелёк. Вот в этот момент я её возненавидела, ведь все цветы в этот день были для дядяни!!! У него не было ни одной фотографии, чтобы поместить на памятник. Было всего две - одна со мной на руках у сарая, а с другой - тоже со мной - дядяню просто вырезали.
Так, в 5-летнем возрасте закончилось мои мученья… От садика я наконец избавилась, теперь утром меня забирала из «теремка» крёсна и отводила на Боевую 12. Пока был жив дядяня, у меня не было авторитетов, кроме него. Он любил меня искренне безо всякой корысти, невзирая на мои «издевательства». Я хотела бы так любить, но не смогла, а дядяня был в моей жизни единственным примером, кроме книжных героев, конечно. Поэтому крёсну я можно сказать недолюбливала, поскольку только она могла отчитать моего неприкосновенного кумира. Я всегда была хмурой и невесёлой, меня всё раздражало. Когда мы шли к крёсне, «комиссия по встрече» на скамейке с усмешкой спрашивала: «Куда это ты шмутки-то несёшь?» Я угрюмо отвечала: «Не шмутки, а бельё!» С детства я нередко испытывала непрошенное вторжение в мою жизнь, меня это угнетало, и я неумело защищалась. Но крёсна оказалась моей путеводной звездой по жизни.
Мы нередко заходили в церковь, где меня крестили, потом шли в Райки - это район, который начинался за кладбищем, где был похоронен дядяня. Мы шли в дом его сестры и заодно навещали его. В выходной они собирались, чтобы поиграть в карты в «петуха». Это была распространённая игра в середине XX века. Приходилось сыграть много туров, чтобы набрать больше взяток в каждом. Игрок, не взявший в туре ни одной взятки, - «кукарекал» и получал штраф в гору на 5 очков. Списавший первым гору получал со всех игроков столько, сколько у каждого осталось в горе очков. Осталось 10 очков - на стол 100 рублей и т. д. У кого очков в горе больше, тот петух. Ставку можно было определить любую: от 1 до 1000 рублей т. е. по договоренности. Они играли по копейке, и игра была бесконечной. Мне нравилось такое одиночество, можно было выйти на улицу и снять шапку зимой, и никто тебя не отругает. Когда игра затягивалась, я начинала ныть и получала ответ - «ещё один кон» - который длился бесконечно. Это было счастливое одиночество. А когда дядяни не стало, крёсна устроилась на работу посудомойкой в столовую метизного завода. Утром, уходя на работу, она варила мне кашу и 2 яичка, и укутывала в одеяло, чтобы не остыло. Хоть я ни разу не воспользовалась этим завтраком, она продолжала его готовить. А я просыпалась и шла к ней на работу в столовую. Надо было пойти по направлению к церкви - здесь на середине дороги к ней она и располагалась.
Посуду в столовой мыли сначала в горчичной воде, потом промывали в двух водах в металлических ёмкостях. Я любила им помогать и мыть посуду, и чистить овощи или что-нибудь принести. Но самое завораживающее зрелище было рядом с кондитером, который выпекал торты. Это был настоящий мастер и делал свою работу с любовью. Я очень удивилась, когда увидела, что он добавляет коньяк в пропитку коржей. Я спросила, а можно ли есть такой торт детям?.. Наверное, позже кондитеры тоже испугались отравить детей и коньяк уносили домой. В церковь крёсна водила меня регулярно, она соблюдала все посты, а после обязательно причащалась вместе со мной. Я помню, как мы стояли долго во время молитвы, а потом - в очереди к батюшке. Он давал каждому выпить что-то сладенькое. После этого со специального столика нужно было взять и съесть просвиру (тогда так называли просфору) - малюсенький пресный хлебец с оттиском крестика наверху.
Я тогда и понятия не имела, что за день до Своего крестного подвига, в Великий Четверг на Тайной Вечере, Иисус Христос впервые открыл ученикам таинство причастия. Вот как об этом повествует Евангелие от Марка: «И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. И, взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из неё все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая». Это означало возможность соединения с Господом не только на духовном, но и на материальном уровне.
Термин «таинство», пожалуй, наиболее полно характеризует причастие, поскольку никто - ни богословы, ни священники, ни учёные - до сих пор не в состоянии объяснить, каким образом хлеб, испечённый людьми, и обычное красное вино претворяются в Плоть и Кровь Бога. Для нас, земных людей, это остаётся тайной.
После декрета 1918 года об отделении церкви от государства Церковь перешла на самообеспечение. Декрет постановлял, что всё церковное имущество является народным достоянием. С того же года началось изъятие церковных ценностей: иконы, купола, всю церковную утварь продавали или использовали для создания чего-то нового. Купола переплавляли. Иконы использовали как материал для сундуков, шкафов, дверей.
В это страшное время уже знакомая нам семья из Райков возвращалась домой из «города». Район Райков в то время был похож на маленькую деревушку с деревянными домами. Когда они шли мимо храма, то увидели страшную картину - из церкви уже вынесли всё, а что посчитали ненужным, валялось прямо на земле. А ведь это были иконы…, и они не смогли пройти мимо. Что смогли унести, принесли домой и хранили долгие годы за печкой!!! Когда сестра дядяни стала совсем старенькой, она обеспокоилась о судьбе икон, наследников не оставалось. Не выбросить же, как это сделали большевики, на улицу… И крёсна уверенно сказала: «Отдадим Любке…». В то время я была уже взрослой, а в стране нарастал бум икон. Спекулянты ездили по деревням и за копейки покупали иконы у стариков, а потом продавали. Вот этого и боялись верующие старики - грех! На самом деле было много желающих купить их у нас. Предлагали и деньги, и партию джинсов, но я исполнила их волю и не посрамила доверие крёсночки, да мне бы и в голову не пришло - продать иконы! С тех пор мы много переезжали из квартиры в квартиру, из города в другой город, но они всегда висели и будут висеть у меня на стене. Не все они из-за печки в Райках, но причина появления та же - не знали куда их девать.
Я никогда не была верующей. Верить - это всегда путь наименьшего сопротивления. А когда человек хочет до всего дойти своим умом, своим собственным, то ему, естественно труднее. Я твёрдо верю в некое своеобразное Провидение и убеждена, что всё, что бы ни случилось с человеком, в конечном счёте оказывается ему на пользу. Отсюда с железной последовательностью напрашивается вывод: не роптать на судьбу. Вот моя крёстная мать была человеком независимым духовно со своим собственным отношением к жизни, хотя была безграмотной, в ведомостях ставила галочку вместо подписи. Она умела довольствоваться простой обыденной данностью. Есть разница в мироощущении человека верующего и… не придающего значения этим вопросам. Главное различие в том, как понимать жизнь… Или это путь, не ведущий никуда, и надо только постараться прожить его мирно, не причиняя никому зла, и чтобы зла не причиняли тебе… ни зла, ни особых неудобств. Или это всё-таки путь постоянного нравственного труда - и тогда все эти неудобства… зло, всякие утеснения, которым тебя подвергают… всё это второстепенно. Важно только одно: как ты сам на это отзываешься, как всё это влияет на твою душу. И тут очень важно не озлобиться, устоять перед соблазном ответного зла. Не устоишь, озлобишься - значит ты испытания не выдержал. Конечно заранее про себя сказать трудно - выдержишь, не выдержишь… Но крёсна была непреклонна в своей вере без показухи.
Однажды я ей сказала: «Вот ты ходишь в церковь, молишься, а ваш поп лежит у нас в больнице и к нему приходят по очереди - то матушка, то любовница». Я ожидала удивления, бурной реакции протеста, но она спокойно отреагировала: «Он всего лишь человек… а за грехи ответит каждый». Конечно же Верка с Нинкой не могли успокоиться. Однажды я услышала, как они говорили, что во время поста добавили в её еду сливочного масла и сказали: «Вот теперь её бог накажет, не соблюла пост…». Кстати, Верка после нашего отъезда в теремок благодаря моей маме поселилась в нашу квартирку. И вскоре её место заняла другая племянница, дочь её сестры Александры, которая продолжала жить в отчем доме в Казеевке. Сестра своё имя не поменяла, её все звали Шуркой, а дочка из Марии превратилась в Марину. Это она всё поведала мне об их кознях, впоследствии мы были очень близки, но это уже другая история. Также мама «выхлопотала» пенсию для крёсны, и она стала получать 40 рублей в месяц. Когда родилась моя сестра, мы переехали в другую квартиру, и крёсна приходила за мной каждые выходные. Она проходила путь дядяни до садика, оттуда оставалось пройти 2 квартала до нашего нового места жительства на берегу Суры у Казанского моста. Благодаря этому незнакомому парню, можно увидеть 3 наших окна на углу дома на 1 этаже, четвёртое закрыто «Бочкой» - это был пивной бар, очень популярный, когда его открыли в 70-х годах.
1976 год
1984 год
Казанский мост
Боевая Гора в разные годы
И на два варианта поделенный класс. И не знаешь ответов.
Ни мужества нету ещё, ни таланта. Ни взрослой усмешки,
ни опыта жизни. Учебник достать - пристыдят и отнимут.
Бывал ли кто-либо в огромной отчизне, как маленький школьник,
так грозно покинут? Быть может, те годы сказались в особой
тоске и ознобе? Не думаю, впрочем. Ах, детства во все времена
крутолобый вид - вылеплен строгостью и заморочен.
И я просыпаюсь во тьме полуночной от смертной тоски
и слепящего света тех ламп на шнурах, белизны их молочной,
и сердце сжимает оставленность эта. И все неприятности взрослые наши:
проверки и промахи, трепет невольный, любовная дрожь и свидание даже -
всё это не стоит той детской контрольной. Мы просто забыли.
Но маленький школьник за нас расплатился, покуда не вырос,
и в пальцах дрожал у него треугольник. Сегодня бы, взрослый, он это не вынес.
Александр Кушнер
начало: Частичка рая
Детские разочарования - самые яркие. Наверно, потому, что каждое из них - первое. Падать больно, красивая оса жалит, а молоко бывает горячим. Существует давняя и опасная ложь о безмятежном рае детства, но не каждый захочет её разрушить. Вы, может быть, ею живёте, она одна способна вас утешить в чистилище вашей нынешней жизни, где ярких событий почти нет, и слава богу. Потому что, если что-то яркое случается, оно, как правило, ужасно, или как минимум неприятно, и всегда ломает ваш устоявшийся, уложившийся уклад. Герой романа Джозефа Хеллера «Что-то случилось» говорил: «Не люблю никаких перемен, потому что никогда не видел перемен к лучшему». Многие не согласятся с этим, тем не менее маленький ребёнок всегда грозно покинут, это биологическая, непреодолимая драма детства. Всё у него впервые, опыта взять неоткуда. Особенно ужасно, что грехи тоже впервые, и никто не может от них предостеречь: детство - время, когда мораль усваивается только на личном опыте, и чаще всего от противного. Переехав в дом напротив, я всё равно оставалась по сути на Боевой 12. Рядом с бывшей комнаткой мамы жили соседи, они и стали моей семьёй. Окно их квартиры в мезонине выходило на дорогу.
Это была бездетная семья, они не могли стать родителями. Главой семьи был Иван Грачёв, жена Евфросинья Арсентьевна, уроженка села Казеевки, что в 23 км от Пензы. В комнате при входе слева была печка, а за перегородкой без двери комната с окном на дорогу. Поскольку стены были скошены, по бокам стояли 3 кровати - 2 справа, 1 слева. У окна был стол, а при входе с «кухни» слева стоял шифоньер. Почему я так подробно описываю, было бы удивительно, чтобы они жили вдвоём. С ними жила сестра жены, урождённая Анастасия Арсентьевна, но она поменяла имя и стала Верой. Звали её все Верка. А ещё жила племянница из Казеевки - Нина. Сейчас это элитный пригород с дорогой землёй.
Казеевка, вид сверху, вдали санаторий «Берёзовая Роща»
вид на Казеевку
Жена Ивана не работала, он был категорически против. Говорят, ревновал её к каждому столбу. Я бы подумала - любит, но он был простой мужик, работал кровельщиком. Был хмурым, особо ни с кем не общался. Каждой эпохе соответствует определённый стиль человеческих отношений. В то время Иван Грачёв, скорее всего, думал так: «Любовь, подумаешь! Бред собачий…». Впрочем, когда-то это не было бредом… Неважно, существовали ли на самом деле Леандр или Тристан; сам за себя говорил тот факт, что до нас дошли их имена. Срок жизни пустой выдумки не может исчисляться веками. Мы то ещё помним, как влюблённый юноша плыл через Геллеспонт, как умирающий рыцарь вглядывался в море с утёсов Пенмарка, отыскивая в волнах запоздалый парус Изольды, но уже наши внуки ничего этого знать не будут. Потому что легенды умирают, когда их смысл перестаёт волновать современников. А в то время Иван Грачёв навряд ли слышал о Тристане. Но он стал практически другим человеком с тех, как взял меня на руки. Может быть, ему не хватало именно ребёнка в семье?..
Я звала его «дядяней», а вот Евфросинью Арсентьевну называла «крёсна». Недолго думая после моего рождения, она с братом моей мамы в тайне от родителей окрестила меня в Мироносицкой церкви, ныне Успенский кафедральный собор. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, если бы стало известно на работе мамы - в облисполкоме… Да и отцу бы не поздоровилось, они тогда все были коммунистами.
1960 год
Дядяня меня просто обожал, а Верка и Нинка злились и тихонько управляли мной, чтобы над ним поиздеваться. В глаза-то ему боялись и слово молвить. В кой веке раз у крёсны расцвела роза в огромной кадке у окна. Вот эту красоту я даже помню, а рассказы эти мне, уже взрослой, поведала другая племянница крёсны. По науськиванию тёток я сказала дядяне, чтобы он сорвал мне все эти розы… Он сделал это, а на розовое деревце привязал красные тряпочки - всё-таки боялся любимую жену. Когда крёсна вернулась домой, дядяня получил такую взбучку, что мало не покажется… на радость Верке с Нинкой. Однажды они научили меня, чтобы я, сидя у него на плечах, плевала на лысину и растирала, «чтобы у него не болела головка». А он только радовался. Зимой, когда было много снега, я сказала, чтобы мы пошли в ботанический сад за подснежниками… И мы пошли, он показал мне сугробы и сказал, что нет тут подснежников. Я утверждала, что они же под снегом, и он голыми руками раскапывал его, чтобы показать мне землю с жухлой травой. В детский сад утром он возил меня на санках. А как-то летом я сказала, что хочу… на санках ехать в детский сад (хорошо, что хоть не владычицей морскою). И он вёз меня по асфальту до самого садика - по улице Ключевской, по которой мы гуляли в прошлый раз, до перекрёстка на Кураева,
затем в горку - до Красной, бывшей Дворянской улицы.
Здесь на перекрёстке был магазинчик в полуподвале, мы часто туда заходили, но это уже другая история.
1975 год
И это ещё не конец пути… надо было «проскользить» на санках ещё один квартал до Володарской, бывшей Лекарской.
В 60-х годах XIX века в Пензенской губернии сложилось объединение последователей римско-католической церкви. Основную массу её членов составили сосланные поляки, которые участвовали в Польском восстании 1863-1864 годов. Общине, насчитывающей около 2000 человек, не раз отказывали в строительстве молитвенного дома. В 1898 году Николай II дал разрешение на приобретение участка земли с постройками на Лекарской улице. В 1901 здание молитвенного дома сгорело, на его месте в 1906 был построен католический костёл. При общине в 1901 было создано благотворительное общество, которое оказывало материальную помощь бедным. содержало школу, библиотеку. Освящение костёла прошло 8 сентября 1906 года.
Приход Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии
В 1931 году костёл был закрыт постановлением Горсовета и перешёл в распоряжение городской администрации. Католическому храму был придан «некультовый вид» и в 50-е годы он превратился в «Дом учителя», куда я ходила в кружок кукольного театра.
Это место вызывает у меня много воспоминаний… За Домом учителя, вниз по улице располагалась городская больница №3, в которой я работала после медицинского училища.
Конечно же, как самая молодая, участвовала в конкурсах.
здание больницы в разные годы, начиная с 1937-1939
Напротив больницы в доме №33 до 1979 года располагался областной кожно-венерологический диспансер, пока ему не было выделено одно из зданий инфекционной больницы. Туда мы тоже ходили на практику.
Представьте себе такую картину - заходит очередной пациент, кроме доктора в кабинете студенты, в основном девочки. Среди них он узнаёт ученицу из параллельного класса, а врач спрашивает о жалобах и просит его показать выделения из соответствующего органа. И он вынужден был демонстрировать все симптомы, чтобы увидели практиканты… Потом он не раз рассказывал эту историю своим приятелям…
Между Домом учителя и больницей в глубине двора находилась спецполиклиника. Там я наблюдалась у детского врача.
Компактная, почти безлюдная больничка всегда сияла чистотой, посетители общались шёпотом, при входе в маленьком гардеробе надевали вторую обувь. Если ты ребёнок, тебе давали невиданную игрушку, пока ты ждёшь приёма доктора, потом её не хотелось возвращать. Мама рядом с тобой, а врач такой «нестрашный», разговаривает тихо и ласково… я любила болеть. И с этими сказочными воспоминаниями я… сдуру поступила в медицинское училище! Но это другая история. Аааа! Детский сад! Он тут же на углу, и мы уже приехали с дядяней!
Сейчас на этом месте лечат по-взрослому, но игрушек уже не дают…
Детский сад был местом моего кошмара. Да, нас хорошо кормили, поили рыбьим жиром - я его любила, а некоторых - рвало, но они пили, так как воспитатель приказал… Мы разучивали украинский танец в национальном костюме, на голове венок с лентами. Родители хлопали в ладоши и не могли нарадоваться на своих детей. А что дети? Дети все разные, но я могу сказать только о себе. С тех пор я ненавижу любую групповуху, будь то производственное собрание или митинг, словом - больше трёх не собираться. Но меня это преследовало всю жизнь - всё время пытались куда-то избрать - старостой, председателем совета отряда или комсоргом. Но в садике мы ещё… спали!!! Это оказалось таким испытанием, что стало комплексом всей моей жизни. В большой комнате после обеда ставили раскладушки, и мы должны были заснуть и ни в коем случае не разговаривать - это был «мёртвый час». Все дети, да и взрослые разные, я, например, никогда не могла заснуть днём, если только не приходила после ночного дежурства в больнице. Но большинство детей засыпали сразу. А несколько минут спустя один мальчик вставал во весь рост, доставал пипиську и шептал: смотрите, смотрите… При этом он извивался весь и был похож на глиста. Кто-то смотрел, наверное, а я была вынуждена лежать этот проклятый час с закрытыми глазами и слушать: «смотрите…». Тогда я ещё не знала о шавасане или «позе трупа» в йоге, я бы предпочла такой «мёртвый час».
В СССР никто в моём окружении не говорил и не знал о нетрадиционных отношениях, но онанисты встречались. Они стояли у школ и в подворотнях. И когда я неминуемо видела их, всегда вспоминала того «глиста» из садика. Словом, терпеть ходить строем, питаться коллективно по часам, гулять парами - всё это отложило отпечаток на всю мою жизнь. Получается, что моё сопротивление и борьба началась в раннем детстве. Это значительно позже я поняла, что в жизни всё происходит не по схемам. Или, точнее, эта антисхематичность жизни тоже укладывается в какую-то схему, но в схему слишком сложную, чтобы мы могли в ней разобраться. А схемы простенькие и успокоительные - они к жизни, видимо, неприменимы… И моя борьба началась после смерти дядяни. Я уверена, что за все грехи Верке и Нинке бог не дал мужей, а я с тех пор, как узнала о корнях этих издевательств, не могу успокоиться. Прожил дядяня недолго, упал на работе с крыши, да так и не поправился. Я помню, как он лежал на кровати, говорить уже не мог и показал крёсне пальцем на шифоньер. Никаких накоплений у них не было, и он хотел, чтобы она продала его, чтобы похоронить мужа. В день похорон мы сидели у дома на скамейке. Верка с Нинкой весело болтали и смеялись, а Верка отрывала от георгина лепесток за лепестком, а потом бросила на пол и стебелёк. Вот в этот момент я её возненавидела, ведь все цветы в этот день были для дядяни!!! У него не было ни одной фотографии, чтобы поместить на памятник. Было всего две - одна со мной на руках у сарая, а с другой - тоже со мной - дядяню просто вырезали.
Так, в 5-летнем возрасте закончилось мои мученья… От садика я наконец избавилась, теперь утром меня забирала из «теремка» крёсна и отводила на Боевую 12. Пока был жив дядяня, у меня не было авторитетов, кроме него. Он любил меня искренне безо всякой корысти, невзирая на мои «издевательства». Я хотела бы так любить, но не смогла, а дядяня был в моей жизни единственным примером, кроме книжных героев, конечно. Поэтому крёсну я можно сказать недолюбливала, поскольку только она могла отчитать моего неприкосновенного кумира. Я всегда была хмурой и невесёлой, меня всё раздражало. Когда мы шли к крёсне, «комиссия по встрече» на скамейке с усмешкой спрашивала: «Куда это ты шмутки-то несёшь?» Я угрюмо отвечала: «Не шмутки, а бельё!» С детства я нередко испытывала непрошенное вторжение в мою жизнь, меня это угнетало, и я неумело защищалась. Но крёсна оказалась моей путеводной звездой по жизни.
Мы нередко заходили в церковь, где меня крестили, потом шли в Райки - это район, который начинался за кладбищем, где был похоронен дядяня. Мы шли в дом его сестры и заодно навещали его. В выходной они собирались, чтобы поиграть в карты в «петуха». Это была распространённая игра в середине XX века. Приходилось сыграть много туров, чтобы набрать больше взяток в каждом. Игрок, не взявший в туре ни одной взятки, - «кукарекал» и получал штраф в гору на 5 очков. Списавший первым гору получал со всех игроков столько, сколько у каждого осталось в горе очков. Осталось 10 очков - на стол 100 рублей и т. д. У кого очков в горе больше, тот петух. Ставку можно было определить любую: от 1 до 1000 рублей т. е. по договоренности. Они играли по копейке, и игра была бесконечной. Мне нравилось такое одиночество, можно было выйти на улицу и снять шапку зимой, и никто тебя не отругает. Когда игра затягивалась, я начинала ныть и получала ответ - «ещё один кон» - который длился бесконечно. Это было счастливое одиночество. А когда дядяни не стало, крёсна устроилась на работу посудомойкой в столовую метизного завода. Утром, уходя на работу, она варила мне кашу и 2 яичка, и укутывала в одеяло, чтобы не остыло. Хоть я ни разу не воспользовалась этим завтраком, она продолжала его готовить. А я просыпалась и шла к ней на работу в столовую. Надо было пойти по направлению к церкви - здесь на середине дороги к ней она и располагалась.
Посуду в столовой мыли сначала в горчичной воде, потом промывали в двух водах в металлических ёмкостях. Я любила им помогать и мыть посуду, и чистить овощи или что-нибудь принести. Но самое завораживающее зрелище было рядом с кондитером, который выпекал торты. Это был настоящий мастер и делал свою работу с любовью. Я очень удивилась, когда увидела, что он добавляет коньяк в пропитку коржей. Я спросила, а можно ли есть такой торт детям?.. Наверное, позже кондитеры тоже испугались отравить детей и коньяк уносили домой. В церковь крёсна водила меня регулярно, она соблюдала все посты, а после обязательно причащалась вместе со мной. Я помню, как мы стояли долго во время молитвы, а потом - в очереди к батюшке. Он давал каждому выпить что-то сладенькое. После этого со специального столика нужно было взять и съесть просвиру (тогда так называли просфору) - малюсенький пресный хлебец с оттиском крестика наверху.
Я тогда и понятия не имела, что за день до Своего крестного подвига, в Великий Четверг на Тайной Вечере, Иисус Христос впервые открыл ученикам таинство причастия. Вот как об этом повествует Евангелие от Марка: «И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое. И, взяв чашу, благодарив, подал им: и пили из неё все. И сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая». Это означало возможность соединения с Господом не только на духовном, но и на материальном уровне.
Термин «таинство», пожалуй, наиболее полно характеризует причастие, поскольку никто - ни богословы, ни священники, ни учёные - до сих пор не в состоянии объяснить, каким образом хлеб, испечённый людьми, и обычное красное вино претворяются в Плоть и Кровь Бога. Для нас, земных людей, это остаётся тайной.
После декрета 1918 года об отделении церкви от государства Церковь перешла на самообеспечение. Декрет постановлял, что всё церковное имущество является народным достоянием. С того же года началось изъятие церковных ценностей: иконы, купола, всю церковную утварь продавали или использовали для создания чего-то нового. Купола переплавляли. Иконы использовали как материал для сундуков, шкафов, дверей.
В это страшное время уже знакомая нам семья из Райков возвращалась домой из «города». Район Райков в то время был похож на маленькую деревушку с деревянными домами. Когда они шли мимо храма, то увидели страшную картину - из церкви уже вынесли всё, а что посчитали ненужным, валялось прямо на земле. А ведь это были иконы…, и они не смогли пройти мимо. Что смогли унести, принесли домой и хранили долгие годы за печкой!!! Когда сестра дядяни стала совсем старенькой, она обеспокоилась о судьбе икон, наследников не оставалось. Не выбросить же, как это сделали большевики, на улицу… И крёсна уверенно сказала: «Отдадим Любке…». В то время я была уже взрослой, а в стране нарастал бум икон. Спекулянты ездили по деревням и за копейки покупали иконы у стариков, а потом продавали. Вот этого и боялись верующие старики - грех! На самом деле было много желающих купить их у нас. Предлагали и деньги, и партию джинсов, но я исполнила их волю и не посрамила доверие крёсночки, да мне бы и в голову не пришло - продать иконы! С тех пор мы много переезжали из квартиры в квартиру, из города в другой город, но они всегда висели и будут висеть у меня на стене. Не все они из-за печки в Райках, но причина появления та же - не знали куда их девать.
Я никогда не была верующей. Верить - это всегда путь наименьшего сопротивления. А когда человек хочет до всего дойти своим умом, своим собственным, то ему, естественно труднее. Я твёрдо верю в некое своеобразное Провидение и убеждена, что всё, что бы ни случилось с человеком, в конечном счёте оказывается ему на пользу. Отсюда с железной последовательностью напрашивается вывод: не роптать на судьбу. Вот моя крёстная мать была человеком независимым духовно со своим собственным отношением к жизни, хотя была безграмотной, в ведомостях ставила галочку вместо подписи. Она умела довольствоваться простой обыденной данностью. Есть разница в мироощущении человека верующего и… не придающего значения этим вопросам. Главное различие в том, как понимать жизнь… Или это путь, не ведущий никуда, и надо только постараться прожить его мирно, не причиняя никому зла, и чтобы зла не причиняли тебе… ни зла, ни особых неудобств. Или это всё-таки путь постоянного нравственного труда - и тогда все эти неудобства… зло, всякие утеснения, которым тебя подвергают… всё это второстепенно. Важно только одно: как ты сам на это отзываешься, как всё это влияет на твою душу. И тут очень важно не озлобиться, устоять перед соблазном ответного зла. Не устоишь, озлобишься - значит ты испытания не выдержал. Конечно заранее про себя сказать трудно - выдержишь, не выдержишь… Но крёсна была непреклонна в своей вере без показухи.
Однажды я ей сказала: «Вот ты ходишь в церковь, молишься, а ваш поп лежит у нас в больнице и к нему приходят по очереди - то матушка, то любовница». Я ожидала удивления, бурной реакции протеста, но она спокойно отреагировала: «Он всего лишь человек… а за грехи ответит каждый». Конечно же Верка с Нинкой не могли успокоиться. Однажды я услышала, как они говорили, что во время поста добавили в её еду сливочного масла и сказали: «Вот теперь её бог накажет, не соблюла пост…». Кстати, Верка после нашего отъезда в теремок благодаря моей маме поселилась в нашу квартирку. И вскоре её место заняла другая племянница, дочь её сестры Александры, которая продолжала жить в отчем доме в Казеевке. Сестра своё имя не поменяла, её все звали Шуркой, а дочка из Марии превратилась в Марину. Это она всё поведала мне об их кознях, впоследствии мы были очень близки, но это уже другая история. Также мама «выхлопотала» пенсию для крёсны, и она стала получать 40 рублей в месяц. Когда родилась моя сестра, мы переехали в другую квартиру, и крёсна приходила за мной каждые выходные. Она проходила путь дядяни до садика, оттуда оставалось пройти 2 квартала до нашего нового места жительства на берегу Суры у Казанского моста. Благодаря этому незнакомому парню, можно увидеть 3 наших окна на углу дома на 1 этаже, четвёртое закрыто «Бочкой» - это был пивной бар, очень популярный, когда его открыли в 70-х годах.
1976 год
1984 год
Казанский мост
Боевая Гора в разные годы