Ничего личного
Моя институтская подруга Ольга Алексевна была девушкой удивительной. И если бы не мои легкомыслие и безынициативность, её пример должен был вдохновлять меня долгие годы. Ольга Алексевна не блистала ни острым умом, ни броскою красою, но всегда добивалась своего. Поскольку обладала железной, буквально несгибаемой волей. Равно как удивительным, завораживающим меня равнодушием к людям. Все люди делились для неё на категории. Одни существовали для того, чтобы говорить о погоде и природе, другие - для походов на спортивные мероприятия, третьи - для обсуждения с ними литературных произведений. Некоторым счастливчикам удавалось оказаться в нескольких категориях сразу. Некоторые становились героями или прототипами её литературных шедевров (тут не мне жаловаться, сама грешна). Но ни разу я не видела, чтобы кто-то интересовал её чисто по-человечески, не как интересная зверушка или объект исследования, а просто как живой человек. Я ни разу не слышала, чтобы она о ком-то скучала. Выпадая из поля её зрения, человек просто переставал для неё существовать. Я ничего не знала о её обидах (хотя для начала бедняга должна была быть обижена на меня, вела я тогда себя не лучшим образом). Жизнь её теплилась где-то около нуля.
Рассказывать ей о своих проблемах - то же самое, что беседовать со стенкой. Отдача и отклик такие же. То есть, всё это она бесстрастно выслушивала и тут же заговаривала о чём-то своём. Произнесённый тобой текст так и оставался висеть в воздухе. Поневоле приходило на ум розановское «человек человеку бревно». Рядом с ней даже не было холодно. Просто никак.
При этом Ольга Алексевна была человеком увлекающимся. Вся её страстность направлялась на вещи неживые. Скажем, как-то она заболела оперой. Но не просто оперой, а какими-то конкретными мужскими голосами (кажется, басами, но за давностью лет могу спутать). Она скупила все существующие диски, узнала всю имеющуяся информацию, слушала своих любимцев с утра до вечера и... остыла. Началась пора нового увлечения. Но глубина погружения в предмет впечатляла. Для неё не было проблемой самостоятельно выучить иностранный язык (не берусь правда сказать на каком уровне). Когда она захотела опубликовать свои опусы - она их опубликовала. Если ей надо было захомутать мужика, она вела осаду по всем правилам ведения боя. Когда он переставал быть ей нужен... Всё понятно: любовь недолгою была, разлука будет без печали.
Пожалуй, единственным её слабым местом было отношение к собственной внешности. Ольга Алексевна считала себя писаной красавицей, и я до сих пор не понимаю, что ей давало основания так думать. Это было мило, смешно, и придавало её сухому, нигде не гнущемуся телу хоть какие-то человеческие черты.
Рассказывать ей о своих проблемах - то же самое, что беседовать со стенкой. Отдача и отклик такие же. То есть, всё это она бесстрастно выслушивала и тут же заговаривала о чём-то своём. Произнесённый тобой текст так и оставался висеть в воздухе. Поневоле приходило на ум розановское «человек человеку бревно». Рядом с ней даже не было холодно. Просто никак.
При этом Ольга Алексевна была человеком увлекающимся. Вся её страстность направлялась на вещи неживые. Скажем, как-то она заболела оперой. Но не просто оперой, а какими-то конкретными мужскими голосами (кажется, басами, но за давностью лет могу спутать). Она скупила все существующие диски, узнала всю имеющуяся информацию, слушала своих любимцев с утра до вечера и... остыла. Началась пора нового увлечения. Но глубина погружения в предмет впечатляла. Для неё не было проблемой самостоятельно выучить иностранный язык (не берусь правда сказать на каком уровне). Когда она захотела опубликовать свои опусы - она их опубликовала. Если ей надо было захомутать мужика, она вела осаду по всем правилам ведения боя. Когда он переставал быть ей нужен... Всё понятно: любовь недолгою была, разлука будет без печали.
Пожалуй, единственным её слабым местом было отношение к собственной внешности. Ольга Алексевна считала себя писаной красавицей, и я до сих пор не понимаю, что ей давало основания так думать. Это было мило, смешно, и придавало её сухому, нигде не гнущемуся телу хоть какие-то человеческие черты.